«Профессия палача в СССР стала очень распространенной»

© Василий Ефанов «Незабываемая встреча», 1937 год (Встреча Сталина и членов правительства с женами руководителей Наркомтяжпрома)

Историк Алексей Тепляков рассказал о феномене государственного политического террора, уничтожении 130 тысяч сибиряков в 1930-е годы, карательной системе как гарантии сохранения правящего режима, «красном бандитизме», криминалитете в структурах местной власти и гибели отца Василия Шукшина.

Семинар «Репрессированная сибирская провинция», посвященный дню памяти жертв политических репрессий, открылся в Новосибирске. Тайга.инфо приводит фрагменты доклада кандидата исторических наук Алексея Теплякова «Массовые операции ВЧК-МГБ как инструмент политического террора».

Террористическая деятельность государственных органов безопасности в ленинско-сталинский период является важнейшим проявлением той архаизации, которая была внесена большевиками, и привела к восстановлению и прочному закреплению в общественной жизни феноменов прошлых эпох. У свидетелей революции и гражданской войны было острое ощущение остатков средневековья. Система советских карательных органов, защищавшая достижения большевистской политики, наглядно воспроизводила наиболее архаичные формы российского политического сыска XVII — первой половины XIX веков: абсолютизация доносов, массовые аресты, пыточные следствия, невыносимые условия содержания, использование провокаторов, тайные судилища, применение мучительных способов казни, секретные захоронения осужденных.

У свидетелей революции и гражданской войны было острое ощущение остатков средневековья

Идеи массовых террористических расправ с врагами рождались, прежде всего, в высшем руководстве партии. Один из основных организаторов расстрела царской семьи Белобородов писал секретарю ЦК РКП(б) Крестинскому с охваченного восстаниями Дона: «Основное правило поведения при расправе с контрреволюцией — захваченных не судят, с ними производят массовые расправы». Убедительным свидетельством террористического характера органов советской политической полиции являются постоянные массовые репрессии, требовавшие наличия крупных карательных структур, построение которых постоянно менялось в зависимости от решаемых задач.

В чекистских документах постоянно встречается термин «массовая операция», который обозначает принцип работы, являющийся долговременным феноменом работы чекистской полиции. Зачастую под ними понимались кампании групповых арестов, но, нередко, они трактовались расширено, подразумевая и дальнейшее осуждение, и заключение, и высылку. Совершение групповых казней также проходило по графе проведения массовых операций.

В апреле 1933 года сотрудниками барнаульского ОГПУ был составлен акт о казни 327 человек, и в нем сказано, что приговор исполняли 37 работников на основании решения полномочного представительства ОГПУ Западно-Сибирского края. На казни присутствовали, в частности, прокурор при оперативном секторе ОГПУ и начальник оперсектора. Среди 327 уничтоженных в барнаульской тюрьме был и 23-летний Макар Шукшин — отец Василия Шукшина.

Многочисленный аппарат карательной системы был гарантией того, что он может в любой момент осуществить сколь угодно крупные ликвидации противников режима. Под нужды массовых операций формировалась вся структура ВЧК-НКВД. В момент обострения террора создавались временные оперативные секторы или группы от 30 до 100 человек, составленные из руководящего ядра опытных работников краевого или областного аппарата и чекистов и милиционеров из окрестных районов — они проводили быстрое следствие и расстрел. Профессия палача в СССР стала очень распространенной.

Для небольших городов вроде Черепаново или Канска были характерны фабрикации дел о заговорах, по которым сразу арестовывались по 100-200 человек

Местные чекистские органы вместе с милицией и внутренними войсками с 1918 по 1922 годы проводили широкие чистки населения с помощью групповых задержаний. Уже в 1920 году в сибирские села выезжали чекистские отряды из губернских центров для проведения массовых арестов. Для небольших городов вроде Черепаново или Канска были характерны фабрикации дел о заговорах, по которым сразу арестовывались по 100-200 человек. Подобные кампании арестов всегда превышали следственные возможности чекистов и милиции, которые прекрасно понимали, что из-за отсутствия обвинительных материалов на поспешно арестованных людей, они не смогут расследовать их вину. Большинство схваченных вскоре освобождалось, и считалось, что таким образом проводится эффективная политика запугивания.

В Сибири и Дальнем Востоке феноменом большевистского террора был местный красный бандитизм — стихийные разбои в отношении классовых противников с помощью низового партийно-советского и чекистско-милицейского аппарата. Руководитель органов ВЧК-ОГПУ в Сибири [Иван] Павлуновский в сентября 1921 года сообщал, что не в состоянии контролировать положение в уездных органах ЧК, которые, как он изящно выразился, отошли от подчинения губернским ЧК и вместе с местной милицией, исполкомами, партийными ячейками без суда массово уничтожали и грабили уцелевших сторонников белого движения, зачастую, сводя личные счеты.

В отчете Алтайского губюста (губернского отдела юстиции, — прим. Тайги.инфо) за май 1920 года отмечалось, что милицейские дознания нередко прекращаются в самом начале с указанием, что арестованный при попытке к бегству расстрелян. К концу 1920 года в Бийском уезде одна только Окуневская партийная ячейка, то есть в крупном селе, расстреляла 200 так называемых «колчаковцев», другая — 70, некоторые — по 10-20 человек. В период красного бандитизма массовые операции чекистов дополнялись такими же масштабными расправами местных властей и коммунистических ячеек, которые носили неофициальный характер и были не менее кровавыми.

Здесь стоит подчеркнуть специфику восточной части России. Террористическая политика была связана с огромной криминализацией власти, особенно на низовом уровне, где ее активно пополнял уголовный и маргинальный элемент. На Дальнем Востоке роль бывших бандитов была особенно заметна. Лидером фракции РКП(б) и уполномоченным правительства Дальневосточной республики во Владивостоке в 1922 году являлся Роман Цейтлин — известный до революции харбинский контрабандист, возивший партии опиума из Манчжурии в Москву и не раз сидевший в китайских тюрьмах.

Массовые операции чекистов дополнялись такими же масштабными расправами местных властей и коммунистических ячеек

Другим оазисом уголовщины была Якутия — первый лидер местного ревкома в 1920 году Харитон Гладунов ранее был коммунистом-экспроприатором, потом попался на изготовлении фальшивых денег, получил каторжные работы. В 1918-м участвовал в разгоне якутских властей, лично застрелил и ограбил мирового судью, а затем стал начальником милиции.

Сергей Алексеевич Нивринов, зампред новониколаевской ГубЧК, — он лично расстреливал сотни людей, о чем с похвалой ему говорили его коллеги. Леонид Заковский — глава сибирских чекистов в 1926 — 1932 годах — стал заместителем Ежова в 1938-м, тогда же был расстрелян. Гудков и Ершов, рядовые надзиратели, получившие в 1937 году срок за непосредственное участие в расстрелах, вероятно, казнили тысячи новосибирцев. На фото руководителя томского ОГПУ Михаила Филатова из музея ФСБ видно, что у него на подбородке след от сведенной татуировки — что-то вроде ромашки. У криминальных элементов наличие цветочной татуировки — знак принадлежности к соответствующему сообществу. Понятно, что ни к филателистическому.

Апогей массовых операций — 1937-38 годы, когда было арестовано [в СССР] более 2 млн человек, включая криминал, из которых свыше 700 тысяч расстреляли. Широкая чистка уголовных контингентов не дала результатов, чекисты и милиция выловили тогда мелких жуликов, осудили огромное количество невиновных в уголовных преступлениях, а основная часть матерых рецидивистов осталась на свободе, и преступность перед войной выросла скачкообразно. В 30-ые годы террористические методы привели к расстрелу 130 тысяч сибиряков, не считая погибших в местах заключения: тюрьмах и лагерях.

После завершения большого террора массовые операции были классическим методом работы в присоединенных областях Польши, Прибалтики и Молдавии. Только после смерти Сталина массовые операции ушли из арсенала спецслужб, но только на территории СССР. Они использовались во время подавления восстаний в ГДР, в Венгрии, при оккупации Чехословакии и Афганистана. Силовые структуры России активно проводили массовые террористические акции в Чечне, фактически, опираясь на богатый советский опыт.

Подготовил Ярослав Власов