Юрий Наумов: «Я думал, что после меня наступят времена, когда из России не нужно будет уезжать»

09 Окт 2011, 07:08

После трёхлетнего затишья два концерта в Новосибирске дал блюзмен и основатель уникальной техники игры на гитаре Юрий Наумов. 7 октября музыкант отыграл в филармонии три с половиной часа. Специально для Тайги.инфо Наумов вспомнил о том, какую «жёсткую школу жизни» преподал ему город, и рассказал, почему он 25 лет назад уехал в Америку и почему из России уезжают до сих пор.

После трёхлетнего затишья два концерта в Новосибирске дал блюзмен и основатель уникальной техники игры на гитаре Юрий Наумов. 7 октября музыкант отыграл в филармонии рекордные три с половиной часа, в том числе песни, написанные ещё в Новосибирске, где он провёл полжизни. Специально для Тайги.инфо Наумов вспомнил о том, какую «жёсткую школу жизни» преподал ему город, и рассказал, почему он 25 лет назад уехал в Америку и почему из России уезжают до сих пор.

В этом октябре исполняется 25 лет с выхода моего альбома «Блюз в 1000 дней», который был, по сути, катапультой, запустившей меня на рок-н-ролльную орбиту. Я барахтался там и ранее, но де-юре для страны за пределами московских и питерских квартирников я стал некой условной рок-н-ролльной единицей с выходом этого альбома, в который в частности входили такие песни, как «Рождён, чтобы играть» и «Сказка о Карле — короле рок-н-ролла». Кстати, музыка к ней была написана ещё в Новосибирске. Сейчас мне 49 с половиной [лет]. Дата не круглая, но знаковая. Она — предпосылка для некой ретроспективы, взгляда в исходную точку координат. Оказаться в этом октябре в Новосибирске — городе, где я стартовал, где прошло моё детство и юность, где возникли мои первые рок-н-ролльные экзерсисы, — это вкусный момент.

Потому что есть сейчас некая артистическая зрелость, и через её призму я могу посмотреть на свои первые шаги, которые начинались здесь. И мои два концерта в Новосибирске — это мой сердечный реверанс, знак благодарности за ту непростую катапульту, которая меня выкинула в рок-н-ролльный космос и, тем не менее, снабдила меня всем необходимым и достаточным для того, чтобы я состоялся в этом качестве. Конечно, сыграю песни, которые написал, будучи совсем щеглом в Новосибирске и вещи, написанные позднее, — чтобы город почувствовал, что он отпустил своего сына в мир и сейчас принимает его взросленьким, но при этом как бы говоря «Наш сукин сын!».

«Два концерта в Новосибирске — это мой сердечный реверанс за катапульту, которая меня выкинула в рок-н-ролльный космос»

В принципе Новосибирск — город очень значимый и жёсткий во всех отношениях. За пределам уральских гор он — де-факто восточная столица России. Здесь огромное количество науки и военных производств, поэтому всяческий политический сыск здесь носил просто вирулентный характер. По крайней мере, в мою пору было нормой — на 10 студентов любого института приходился один стукач. У нас в группе было 18 человек, значит, было два стукача — простукивалось и просматривалось всё. Когда я стал писать песни, очень скоро они угодили в КГБ. Было раскручено дело, в деканат лечебного факультета мединститута последовала «телега» с тем, чтобы меня «порвали на портянки». Люди щёлкнули каблуками и стали меня «рвать».

Самое забавное во всей этой истории другое. Когда растёшь в стране, которая является, по сути дела, полицейским государством... Когда знаешь правила игры, что существует вот этот тёмный мир каких-то «подземелий» и «испанских сапогов», но при этом играешь и поёшь свои песни, ты думаешь, что этот мир и твоё занятие отделяет лишь несколько слов — чувство юмора, здравый смысл. И вдруг тебя выдёргивают на перекрёстный допрос и мурыжат там пять часов. Тут ты понимаешь, что этой защитной плёнки, этих нескольких слов, больше нет, и мир ведёт себя ровно так, как ты и предполагал. То есть ты знал все эти законы, но ты не думал, что однажды точкой приложения этих законов станешь ты. Жуть заключается не в том, что это всё нечто необычное, а в том, что из-за своего движения души ты становишься мишенью для чьих-то стволов. Вдруг, по щелчку. Охотничий сезон открыт, и ты — зверёк, на которого вскинуты все эти стволы. Потрясающее чувство.

«Охотничий сезон открыт, и ты — зверёк, на которого вскинуты
все эти стволы»

Страшно ли было? Да. Отец мне рассказывал, что я в состоянии глубокого сна метался в холодном поту и громко крыл кого-то матом, не просыпаясь. В общем, Новосибирск мне выкатил жёсткую школу жизни. Я убежал из Новосибирска в 1984 году. В каких-то аспектах страна поменялась, а в каких-то — осталась неизменной. Поскольку это [занятия музыкой] было не блажью, а сущностным, глубоким сердечным стремлением, мои песни не писались на злобу дня, но содержали в себе элемент отношения к злобе дня того времени. Злоба того дня сгинула, но оставшиеся песни резонируют вдоль тех силовых линий и задевают какие-то струны в людях, которые выросли уже в совсем другую эпоху. Это поразительно, потому что песни сами по себе — сравнительно скоропортящаяся вещь. Я этого не ожидал.

Человеческое достоинство — это естественная потребность. Я исхожу из презумпции того, что в человеке вне зависимости от социального статуса есть потребность в достойной жизни, в неком жизненном укладе, в котором человек не чувствует себя хронически униженным. Насколько эта потребность реализуема — это вопрос. Люди, которые бежали [из страны], — это люди, которые, наверное, особенно остро чувствовали нереализуемость стремления к достойной жизни и при этом располагались в том социальном пласте, где легитимно перекроить обстоятельства в пользу достойной жизни представлялось нереалистичным. Потому что всё так или иначе упирается в момент — «хочется осуществить себя».

Например, есть потрясающие военные инженеры, которые создавали ракетную технику. Она конкурировала с американской на протяжении десятилетий. Или химики. У этих людей был талант и момент востребованности обществом — мол, вы нужны в том качестве, в котором вы к нам пришли и можете наилучшим образом себя проявить. У этого пласта людей, независимо от того, были они легитимны или сидели по шаражкам, было ощущение, что ты можешь жить богаче или беднее, но твой смысл жизни всё равно реализован.

«В человеке есть стремление к достойной жизни, в которой
не чувствуешь себя
хронически униженным»

Если же ты решаешь стать рок-н-ролльным музыкантом... Ты знаешь, что людям это позарез нужно. Потому что вдоль всех общаг всех городов огромной страны они слушают всё тех же Led Zeppelin, Beatles, Pink Floyd, Rolling Stones и спорят до хрипоты, какая из групп лучше, а ты растёшь в этом как в естественной среде и понимаешь, что эти звуки будоражат умы, и озадачиваешься — а что было бы, если бы это сделать на том же уровне, но на русском языке? И когда ты пробуешь, и начинает получаться, но спустя год-полтора тебя выдёргивают и говорят «чувак, мы в тебя вилы, если ты это не прекратишь»...

С момента, когда меня выдернули на допрос, жизнь расщепилась на два непересекающихся канала — страна и государство, любовь к первой и подозрение, неприязнь ко второму. Это патологическая штука. Такого быть не должно. Однажды сложившись, этот уклад остаётся в твоём сердце и сознании навсегда. Как голограмма: с одного угла бухгалтер тебе что-то пересчитывает, вахтёр в общаге тормозит, человек проставляет визу — это функции государства, с другого угла — отношения с друзьями. Получается, что страна пытается тебя сохранить, как может, а государство — всячески изничтожить. И это всё внутри одного языка и одного уклада жизни.

Я был уверен, что моё искусство нужно, и я решил посвятить ему жизнь. В Питере, в Москве на квартирах я пою людям, и им это нравится. А потом кто-то «стучит», меня берут за шиворот и говорят, мол, чувак, тебе вилы. Сколько это могло продолжаться? Понятно, что надо валить туда, где за твоё дело не убивают. В Америке за рок-н-ролл не убивают. Проходит эпоха. Люди, у которых есть потребность в достойной жизни и какой-то дар, пытаются реально рассмотреть свои шансы — можем ли мы влиять на уклад на этом игровом поле? Если да — супер, если нет — как нам быть? Тут либо забить на себя, либо на то место, в котором ты не можешь реализовать себя, и валить в другое. Но тут проблема — если ты пойдёшь на этот шаг, во что он тебе обойдётся? Ты можешь осуществить такую рокировку и даже почувствовать, что у тебя что-то получается, но какой ценой — вопрос непростой.

У меня в песне «Всемирный закон торможения» есть строчка: «Я, кажется, знаю, что меня ждёт. Но, эй, что мне остаётся взамен?». Это ровно та дилемма — оставаться, но тем обессмыслить то, зачем мы здесь, или валить, но рассчитаться по полной. Чужбина перекраивает многое из того, что для тебя важно. Это сложный и глубоко индивидуальный вопрос. Поэтому нельзя осуждать тех, перед кем этот выбор встал серьёзно. Я могу им посочувствовать. Когда я валил, я думал, что являюсь представителем последнего поколения, для которого это имеет смысл, что после меня наступят времена, когда из России не нужно будет уезжать. И то, что 25 лет спустя эта тема по-прежнему остро встаёт, — это повод для горечи, конечно. Жаль, что всё так.

Подготовила Татьяна Ломакина