«Когда-то нужно по-настоящему пострадать, и тогда жизнь твоя будет наполнена жизнью»

27 Авг 2013, 05:58

Новосибирский театр «Глобус» представит в сентябре свою версию «Крейцеровой сонаты». В разгар репетиций Тайга.инфо поговорила с режиссером Алексеем Крикливым о плюсах и минусах классической литературы, диалоге Лаврентия Анатольевича и Льва Николаевича, отторжении, провокациях, грязи и поиске выхода.

Тайга.инфо. Когда стало известно, что Крикливый ставит Толстого, возник вопрос: почему режиссер, который раньше не обращался к классике, взялся за нее сейчас? И почему именно Толстой?

— Ой, да здесь сложно сказать, к классике-то Крикливый относится хорошо и любит почитывать классику, но никогда, видимо, ее толком не делал. Мне кажется, Крикливый последний раз репетировал классику, когда еще учился в институте. Есть у меня подозрение, что была с ним такая история. Что толкнуло сегодня на это — непростой вопрос. Произведение хорошее, оно очень, на мой взгляд, на сегодняшний день откликается. И меня, конечно, поразил потрясающий язык Толстого, который вообще самостоятельное действующее лицо, прямо в тексте. А главное — в нашей труппе есть артист, который просто идеален для этой работы. И тут уже не знаю, что было первичным и вторичным, надо думать. Или Лаврентий Анатольевич Сорокин был первичен, или Лев Николаевич Толстой. Тут, наверное, всё в одной какой-то точке запрятано.

Я скажу честно, я очень недолюбливал Толстого. Не то, что не любил, я знал, что он есть в линейке школьной программы, что-то перечитывал. Помню, в каком-то подростковом периоде на меня сильное впечатление произвела «Анна Каренина», а вот с «Войной и миром» было непросто. Но, видимо, наступает такой момент... Действительно, наверное, всему свое время. Мы растем, подрастаем и наконец открываем Толстого эпохи «Крейцеровой сонаты». По тексту видно, как ему непросто всё это давалось, как на самом деле жгла его эта тема семейной жизни, поиска светлого идеала, вообще смысла какого-то в предназначении человека.

Лаврентий Сорокин находится в таком диалоге с Львом Николаевичем, что иногда бывает... Это очень мощный процесс, наблюдать его очень интересно

Это настолько мощное высказывание, что лишь спустя какое-то время, может быть, мы только часть его откроем. Не то что откроем, а сможем понять. Потому что с каждым новым витком открывается новое, и ясно, что мы выбираем в тексте что-то главное для себя лично. Это не только моя работа как режиссера, это еще и работа в большой степени личности Лаврентия Сорокина. Он главный герой, он рассказывает, он, конечно, находится в таком диалоге с Львом Николаевичем, что прямо иногда бывает... Это какой-то очень мощный процесс, и наблюдать его очень интересно.

Тайга.инфо. Когда вы перечитали «Крейцерову сонату» сейчас, сильно поменялось отношение к ней по сравнению с первым прочтением?

— Сейчас я уже сбился со счету, сколько раз я ее перечитал. Первый раз вообще не думал ни о чем, просто читал произведение, но я помню те эмоциональные впечатления от этого мучительного повествования, этой жизни, этих неразрешенностей, этих вечных вопросов. Помню, что меня что-то очень сильно зацепило. Второй раз я ее перечитывал, уже думая, как это может быть [на сцене]. Есть произведения, которые застревают в мозгу. Толстой обладает каким-то диким магнетизмом, у него, по сути, нет проходных работ. Гений, что тут сделаешь. Пробиться к нему не так просто. Он, конечно, немножко противоречит, может быть, моей личной энергии, но заставляет меня куда-то двигаться.

Каким бы ни получился наш спектакль (сейчас об этом вообще лучше даже не думать и не говорить), я понимаю, что счастье нашей профессии заключается именно в том моменте, когда мы берем эти буквы, и что-то происходит в нашей жизни. До «Крейцеровой сонаты» я был один человек. Сейчас немного меняюсь и, наверное, буду другим. Это возможность, которой лишены, наверное, люди, не занимающиеся театром, — открывать заново, исследовать, пожить с хорошей литературой какое-то время. Тем более что это вообще-то монолог, и возникает очень сложный вопрос, как из «моно» сделать «стерео», но это вопросы технические, никакого отношения к гению Толстого они не имеют.

Тайга.инфо. Когда вы приступили к работе, и картинка начала складываться, что изменилось?

— Очень многое. Мы всё равно же глупцы большие, самонадеянные. Берем материал — сразу окрыляемся и все такое прочее. А этот текст... Поймите правильно, я не пытаюсь играть в инфернальные истории и загадочного из себя не хочу строить. Просто этот текст реально проникает в твою жизнь и начинает тебя «направлять». Ты можешь придумать всё, что угодно, на основе какого-нибудь произведения, и это всё будет работать. А этот парень потому и гений, он жестко тебе дает по мордам, если ты вдруг ошибаешься, даже на уровне физиологии. Работая с текстом на сцене, мы проходим определенный путь, которым проходил Лев Николаевич. Притом что он ведь еще... Это не такое уж открытие, но я просто для себя это открываю. Он ведь не просто, как все думают, такой старик с бородой, который много прожил, ездил на велосипеде и теперь передает всё в такой исповедальной манере. Он провокатор. Он до конца своей жизни, и это его реальное зерно, провоцировал людей на эмоции — и по жизни, и этими своими произведениями. И, зная историю «Крейцеровой сонаты», можно сказать, что, конечно, бедной Софье [Андреевне Толстой] досталось по полной программе в это время. В принципе, там есть и биографические данные: когда он накануне свадьбы показал ей свой дневник, о похождениях, она вообще, наверное, думала, как ей дальше жить. Я понимаю, что Толстой ее провоцировал, на этой энергии писал. Это нелегкий автор, и эстетика его очень конкретная, жесткая, ходит ногами по земле. Это не какая-то фантастическая реальность, как у Гоголя, это конкретное хождение ногами по грязи.

Толстой ведь не просто такой старик с бородой, который много прожил, ездил на велосипеде и теперь передает всё в такой исповедальной манере. Он провокатор. Он до конца своей жизни провоцировал людей на эмоции — и по жизни, и этими своими произведениями

Тайга.инфо. Удалось вам это ощущение перенести в спектакль?

— Это станет ясно, когда мы спектакль доведем до конца. Понятно, что, если мы об этом думаем, где-то оно, наверное, будет проблескивать. Мы сейчас в процессе, сейчас как раз самый жаркий период.

Тайга.инфо. А вы не боитесь, что у зрителя, который столь же глубоко проникнется историей, возникнет отторжение и к Толстому, и к спектаклю?

— Посмотрим. Скажу честно за себя: я этот этап давно уже прошел. Мы как раз пытаемся сейчас понять природу отношений Позднышева с миром. Чем больше ты входишь в нее и чем больше понимаешь, что стоит за этими словами или за одной репликой, тем больше открывается смыслов. В одном предложении такого текста вдруг может раскрыться какой-то большой кусок жизни, кусок горечи, и какой-то издевки, и иронии, и сарказма. Иногда это невозможно воплотить на сцене. Посмотрим.

Это, в принципе, спектакль, в котором мы пытаемся сделать действующим лицом текст. Потому что это безумно офигительный текст, просто сам по себе, то, как он написан, это мощная, высокая русская литература. Не знаю, не могу пока сказать, будет ли у людей отторжение. Мне кажется, мы нашли свою тему, какая нас волнует в этом тексте, и через нее уже стараемся прочитать его. Я говорю «стараемся», потому что мы в процессе сейчас находимся, и каждый день дает какие-то новые открытия. И спасибо артистам большое.

Тайга.инфо. Ваше видение Толстого во всем совпадает с их видением?

— Мы стараемся его понять. Потому что был этап (у меня лично был, может, у артистов не было), когда я пытался подменить его какой-то своей затеей и вписать в какие-то рамки, а это неправильный совершенно путь. Надо все-таки идти от автора. И нам очень важно его понять, чтобы какая-то его затея, мысль, взгляд стали выпуклыми. Я не со всем согласен, что там есть, наверное, какая-то часть у нас отошла в сторону, но всё равно из такого многообразия тем надо выбирать что-то главное. С этим главным мы сошлись еще на первой репетиции, это история про детей, ответственность и... Ну и так далее, сейчас не буду пока всё раскрывать.

Тайга.инфо. Режиссер Антон Яковлев, ставя «Крейцерову сонату» в МХТ, говорил, что его спектакль о том, как ужасны иллюзии в любви. По-вашему, можно ли настолько сузить круг этих бесконечных тем?

— Я видел этот спектакль Яковлева. У него хороший спектакль. Он не только об этом. Он, конечно, взял эту рабочую историю, и я понимаю, что это было сделано специально через нее. И у него реально хорошая работа. Он тоже убрал кучу всего того, что ему не нужно, он вытащил одну историю. Когда ты имеешь дело с большим гением, с ним непросто. У нас плохое представление о классике — что это скука. Надо как-то по-другому учить нас в детстве, иначе подходить к этому. Та же «Война и мир», например: сразу у большинства людей представление, что это огромная книга, которой били по голове, заставляли читать, там куча страниц на французском и еще много непонятно чего. С Достоевским та же история — сразу идет отторжение. А на самом деле ее же надо читать, классику-то эту. И каждый человек, видимо, на каком-то этапе своего развития, находит что-то свое. Если бы мы периодически возвращались к этим произведениям, то понимали бы, что они живые. Но у Антона, видимо, была своя мотивация на эту работу, а у меня какая-то своя, другая. Поэтому я бы не говорил об узости темы, я говорил бы о предложенных нам вариантах, за которые можно взяться. Сегодня мы беремся за эту тему, лет через десять или, наоборот, десять лет назад, наверное, всё было бы совершенно по-другому.

Тайга.инфо. Российские театральные режиссеры только в 2000-х обратили внимание на «Крейцерову сонату». Как вы думаете, почему именно сейчас?

— Накопилось. Там очень большой фон конфликта с миром у главного героя. Большой конфликт на тему о том, что мир сейчас как-то неправильно живет. Вот начинаешь читать, улыбаешься, а потом находишь доказательства, что ничего не изменилось, становится еще гуще. И понимаешь, что мы забываем про это подлинное. Толстой-то писал всё это, когда ему было 60 лет, и мы знаем о его религиозных исканиях и метаниях, и прочее. Он думал, конечно, о мире. И герой очень убедителен в том, что говорит, и на самом деле погубила его не только ненависть, а еще и мир, который уже очень развращен. Он же всё время оговаривается: есть вот это, но есть и вот это, а я этого не знал, я с детства погружен в эту грязь, и я не знал другого пути, и вдруг я понял, что не хочу так жить, хочу по-другому, а как по-другому, я не умею и в связи с этим начинаю творить ошибки за ошибками. И это тоже одна из тем.

Тайга.инфо. В декорации вы закладываете какие-нибудь невербальные послания?

— Нет. Мы специально ушли от всех навязанных символов. Существуем в предложенных Львом Николаевичем обстоятельствах — в вагончике. Единственное — перенесли место действия из плацкарты в вагон-ресторан. Вагон-ресторан со всеми его подробностями, и неважно, в каком веке он ходит, они же все одинаковые, с набором чашечек, ложечек, подстаканников, крепких напитков и всего прочего. Это тоже было непросто, потому что мы несколько вариантов рассматривали и понимали, что Лев Николаевич не позволит выйти в другое место действия. Вагончик — это хороший образ для него, очень важный. Видимо, в то время поезд был новинкой, это был какой-то мощный космический прорыв. Для него поезд — очень важная фигура, отдельное действующее лицо. «Анна Каренина» сразу на ум приходит, да, ну и смерть самого Льва Николаевича тоже через поезд шла... Ну и, опять же, по сути, это большой монолог. Это как вам в поезде присядут на уши — и давай рассказывать.

Если бы Толстой хотел всех погрузить в тоску и в ужас, это бы не жило так долго. Дело не в тоске и в ужасе, а в том, что на какие-то ключевые вопросы у Льва Николаевича есть ответ, но путь к нему очень сложный

Тайга.инфо. Толстой же, как ни крути, оставляет с ощущением безнадежности. Оно останется у зрителя после вашей «Крейцеровой сонаты»?

— Надеюсь, что, если мы, по сути, верно для себя ответим на пару вопросов, которые он нам задает, то сможем понять, какое это оставит впечатление. Я надеюсь, что мы будем услышаны. Дело не в безнадеге, не в том, что мы все сейчас хотим быть позитивными, на улыбке. Есть вопросы, от которых ты не убежишь в жизни вообще. Понятно, что театр не отвечает на вопросы, а задает их. Я думаю, что мы каким-то образом подталкиваем к тому выводу, который для нас будет важен. Я сейчас тоже задаю себе этот вопрос, я понимаю, что должен быть ответ, и я догадываюсь, каким он должен быть. Недаром же мне дана жизнь Позднышева вот так, в развернутом виде. Чтобы я ее просмотрел и спросил себя: когда, в какой момент я могу остановить убийство? Не обязательно физическое убийство, просто убийство другого человека в жизни. И как мне в какой-то момент пойти в другую сторону? Надеюсь, что будет какой-то выход... Если бы Толстой хотел всех погрузить в тоску и в ужас, это бы не жило так долго. Дело не в тоске и в ужасе, а в том, что на какие-то ключевые вопросы из жизни человека у Льва Николаевича есть ответ, но путь к нему очень сложный. Надо себя «поковырять» и избавиться от этой «милоты» и «хорошести». Чтобы что-то приобрести, когда-то нужно по-настоящему пострадать. И тогда жизнь твоя будет наполнена жизнью, а не просто существованием под солнышком или дождиком и какой-то «пичалькой» ни о чем.

Беседовала Юлия Катковская