Люди и функции

14 Фев 2014, 13:28

Увы, ничегошеньки я не знаю о своём коллеге по «и. о.», как о человеке, зато мне неустанно со всех сторон вещают о «крепком хозяйственнике». И кто бы что бы ни сказал теперь об и. о., всё переводится на рекордные кубометры снега и километры дорог, убранные мэрией после смены власти.

Я не верю политикам и не люблю писать о политиках и политике. Не потому что политика — грязное дело, что, впрочем, тоже правда. И не потому что редакторы Тайги.инфо просят, чтобы я писал о том, что лучше знаю — о себе, о городе, ставшем мне второй родиной, о людях, о их жизни, радостях и горестях, — в общем, о том, что мне и впрямь интересно, а не об этом вот. Хотя и поэтому тоже.

А не люблю я писать о политиках, потому что они для меня, да и для многих других, наверное, — не живые люди, а сплошные функции. Далеко за примерами ходить не надо, взять хотя бы некоторых из кандидатов в мэры нашего богоспасаемого областного центра.

Ну вот, увы, ничегошеньки я не знаю о своём коллеге по «и. о.», как о человеке, зато мне неустанно со всех сторон вещают о «крепком хозяйственнике». И кто бы что бы ни сказал теперь об и. о., всё переводится на рекордные кубометры снега и километры дорог, убранные мэрией после смены власти. По крайней мере, первые пару недель все в моей френд-ленте только об этих кубометрах и говорили — и, кажется, даже не врали. Но ведь начнёшь хвалить представителей власти — ага, скажут, вот они, творцы, продали душу и талант. Наладишься покритиковать — угу, фрондёрство, скажут, изображают, а сало мэрское едят. В общем, нечего мне писать об и. о.; будем считать, что у нас молчаливый уговор с «коллегой» — я не лезу руководить городом, а он не пишет романы и повести.

Или вот ещё один, к слову о критике, человек-функция — глава местных коммунистов. Что он за персонаж, что у него за душой творится — лично я совершенно не понимаю и никогда не пойму, потому не возьмусь писать о нём каких-то пространных текстов — ну неинтересна мне его функция вечного оппозиционера, не вижу я за ней человека. Потому что знаю — вчера он проштрафившегося на злополучном пароходе сопартийца защищал, сегодня развлекает героев вчерашних дней, просравших все полимеры, журналы и творческие союзы, охотничьими байками и обещаниями, а завтра наступит вечер 6 апреля — и окажутся униженные и оскорблённые никому не нужными мизераблями у разбитого корыта.

Забавно, наверное, поковеркать фразы в манере Паука, подёргать его за бороду, шлёпнуть по блондинистой заднице пресс-секретутки

О других кандидатах рассказывать тоже не слишком интересно — ну какое мне дело до «Коррозии металла», я эту музыку не слушаю, да и в стрип-клубах не то что бы частый посетитель. Хотя забавно, наверное, поковеркать фразы в манере Паука, подёргать его за бороду, шлёпнуть по блондинистой заднице пресс-секретутки, — но живого человека за всей этой мишурой я, тащемта, не вижу, сплошь дуракаваляние и клоунада. Вот выпить с кандидатом — выпью.

Или бывший замгубера — вроде бы человек степенный и даже приятный на вид, но все эти жалобы на невостребованность в коридорах власти что-то мне ужасно напоминают. Уж не меня ли самого в период творческих неудач, когда я начинаю хвататься за сердце, обижаться на весь мир, гундеть про эту пресловутую невостребованность и про то, что всё пропало, шеф, всё пропало, гипс снимают, клиент уезжает, а сам я никому не нужен. Но мне-то простительно, я человек мнительный, творческий, удары судьбы держать не привык, а тут — политик, глотка лужёная, сердце бережёное. В общем, что тут скажешь — тоже, выходит, не человек, а сплошное недовольство всем и вся, как у той плачущей киски в коридоре, озабоченной известным большим горем.

Между прочим, в отличие от вышеописанного персонажа, я-то жаловаться на жизнь почти перестал — не сам догадался, посоветовали, разумеется, женщины. Женщины вообще не любят нытиков и недовольных, отдавая предпочтение тем, кто чувствует себя увереннее, даже если не слишком разбираются в их делах и свершениях. Недавно, например, знакомые журналистки перед пресс-конференцией со столичным гостем и сколковским лектором, выдвинувшим свою кандидатуру всё в те же мэры, были больше озабочены вопросом, надевать ли каблуки на встречу с красавцем-кандидатом, чем пунктами его предвыборной программы. Сердцу не прикажешь, не говоря уже про голову.

Можно было бы ещё долго вспоминать байки про многочисленных кандидатов и подтрунивать над их функциями, за которыми не видно человека, или даже нахваливать таковые согласно текущему политическому моменту, но всё это скучно — живыми от этого политики не станут. И хотел я уже было закончить этот сумбурный текст историей ещё об одном политике, губернском главе Николае Гондатти, которого нынешнее поколение хоть и не видело, но узнать о нём может из многочисленных историй о прошлом Новосибирска, — человеке неоднозначном, но сделавшем много для тогдашнего Новониколаевска, за каковые деяния и стал он почётным жителем города, — но в последний момент среди кандидатов в мэры внезапно обнаружился-таки человек, о котором мне есть что сказать, именно как о человеке, а не о политике и ходячей функции.

Невысокий лысый мужчина, мой ровесник на вид, вдруг возразил выступавшему, что в этом деле нужно поменьше штампов: он сам «социальный философ», но людей «слоями» не называет

История нашего знакомства началась несколько лет назад на какой-то официальной встрече, где обсуждали социальные последствия кризиса — что будет с «незащищёнными слоями населения». Невысокий лысый мужчина, мой ровесник на вид, вдруг возразил выступавшему, что в этом деле нужно поменьше штампов: он сам «социальный философ», но людей «слоями» не называет, это ведь живые люди, а не слои теплоизоляции. Реплика получилась тоже на первый взгляд немного штампованной, но её автор меня заинтересовал. Я даже задал ему несколько вопросов, в том числе и о том, участвует ли он сам в поддержке этих самых «незащищённых слоёв» — мне показалось, что это важнее всех теоретизирований на сей счёт. Собеседник, как это случается у политиков, от вопроса не уклонился, ответил, что меценатством по мере сил занимается, но не хотел бы это обсуждать публично. После того как закончилась официальная часть мероприятия, он подошёл ко мне, представился Анатолием, депутатом чего-то там, и спросил, о какой помощи я говорил — кому она требуется, как скоро и что нужно в первую очередь. Я дал адреса и контакты нуждающихся, но на этом наше знакомство не закончилось.

В следующий раз мы встретились с ним в студии известного художника — Анатолий оказался ценителем живописи. К тому времени я уже знал его фамилию, знал о неоднозначности его персоны, о том, что он и его прежние однопартийцы, например, провели акцию по замене флага на консульстве Германии на красный советский — в знак протеста против судебного преследования ветерана войны Кононова в Прибалтике. Впрочем, о Кононове мы тогда не поговорили, меня больше интересовало, зачем Анатолий полез в выяснение отношений с современным искусством и пресловутой выставкой — я и сам не слишком доволен этим самым искусством или тем, что им ныне считается, но зачем же запрещать, давайте просто каждый для себя решит, нужно ему это или нет. От современного искусства мы быстро перешли к вопросам религии — «Пусси» уже выступили в храме, но и без них хватало, о чём поспорить: я клял, не слишком заботясь об аргументах, церковь, объявляя её институтом закабаления и душителем свободы, а Толя — мы как-то незаметно перешли на ты — утверждал, что человек трагически закабалён грехом, что «деньги, секс, власть — любая система, улавливающая человека, порабощает его».

Кажется, тогда спорить с ним я прекратил раз и навсегда — гуманитарная база оказалась, увы, пошибче моего недоматфака в анамнезе. К тому времени я уже мысленно навесил ему какие-то ярлыки: мол, вменяемый, но искренне верующий; успешный депутат, но не циник; консерватор, но свои идеи аргументирует и с ними можно спорить; философ, но не доморощенный, а академический, — но всё равно удивился его новым имиджем, случайно встретившись в столице. Староконюшенный переулок, центр Москвы, здание с историей, офис армейского друга Толи, где мы оказались в гостях, сверкающий паркет, огромная комната для переговоров, дорогая, но аскетичная обстановка, красивые женщины, почему-то испанский язык за окном, во дворе особняка, —не увязывалось это с прежними ярлыками, походило скорее на Аргентину времён раннего Перона, не хватало только Эвы.

Мне кажется, что Кубанов идеально годится для политической эстетики Латинской Америки, ему надо управлять Буэнос-Айресом, появляться в военной форме на официальных приёмах

Анатолий был в настроении, рассказав о детстве, деде-фронтовике, отце-военном, по стопам которого сын пошёл бы, если бы не развал страны, о службе в армии, тогда ещё почётной обязанности, о школьном увлечении «дворянской» литературой, — тут мы поспорили, нужна ли она была со всеми этими салонными стихами и что она, литература эта, сотворила с «социальной правдой», с комиссарами в пыльных шлемах и прочей романтикой его и моих дедов-фронтовиков. Тогда же, уже вечером, мы оказались на собрании каких-то анархо-синдикалистов, людей, совершенно отличных от всех моих знакомых, — и там Толя тоже чувствовал себя, как рыба в воде, а я уже не спорил, только слушал. А говорили там, что трагедия современного управленческого класса в том, что они, управляющие нами, давно перестали быть творцами, мыслителями, став политиками-технологами, вымыв из той, ранешной политики искусство, которое приписывал ей кто-то из великих испанцев. И нынешние управленцы, сетовали синдикалисты, опошляют политику, низводя её до уровня лавочной психологии. Кто-то несогласный же спорил и доказывал, что всё не так, прошло время творцов, пришла пора циников-технологов...

А потом была ещё одна встреча с друзьями Толи, тоже очень странная и неожиданная, на дальней заимке, в гостях у интересного человека. Там были совсем другие люди, из тех, кто мне по душе и кому я завидую — бывшие военные, немногословные и уверенные в себе. Были рассказы о том, как подвиг хозяина заимки стал причиной смерти его друга, цинковый гроб которого он сам и повёз на родину, были разговоры о вере и неверии в людей, а на обратном пути, снова заспорив о равнодушии, мы оказались у небольшой церкви где-то в посёлке неподалёку от города. Толя вернулся из церковной лавки с иконой святого Серафима, мне в подарок, на что я снова сказал, что к религии равнодушен, но в людей — верю.

И это правда. Я не знаю, какой Анатолий Кубанов политик, депутат и уж тем более какой из него кандидат в мэры, технолог он или романтик — мне вообще кажется, что он идеально годится, скорее, для политической эстетики Латинской Америки, ему надо управлять Буэнос-Айресом или даже Каракасом, разговаривать с международными корпорациями с позиций силы, появляться в военной форме на официальных приёмах.

Но я до сих пор помню, каким он был в ту нашу первую встречу.

Я не верю в политиков. В людей — верю.