Сибирь в дневниках XX века: «Все серо и однообразно, Енисей течет по окраине»

20 Ноя 2015, 09:30

Город Казачинск Красноярского края в 30-х потряс ссыльного ленинградского журналиста температурой –52°C и неграмотностью местной прессы. Редактор «Сибирских огней» в 1968-м ужасалась количеству графоманов в Сибири, а в середине 70-х — травле Солженицына. Дневники проекта «Прожито» — на Тайге.инфо.

Алексей Кириллов, 1903–1936. Журналист, партийный работник

19 февраля 1935 года. Начало новой эры в моей жизни. Красноярск. Приехал вчера, по-здешнему рано утром (около 7), а по-ленинградски — почти вечером (около 3 ч.). Почти изучил Красноярск. Маленький (после Ленинграда!) провинциальный городок. Однако, говорят, около 100 тысяч населения!

Центральная улица: магазины, кино, приличные дома. Все остальное — почти деревня. Особенно так называемая «Кача» — район, похожий на ленинградскую Охту. Здесь приплюснутые одноэтажные, низенькие домики. Все удивительно серо и однообразно. Город спрятался между горами. Енисей течет по окраине...

Надо мне идти в крайком — «определяться». Чертовски глупое настроение! Трудно взять себя в руки — легко опуститься, потерять твердость духа. Но ничего! «Держись, Кириллов Алексей!» Все не выходят из головы дети... Кажется, я никогда о них столько не думал… «И прошлое встает передо мною...» Ударом хлестнуло по сердцу: увидел в витрине кино портрет Кирова. Здесь уже идет фильм. Два дня тому назад, в дороге, он мне снился (уже в который раз после смерти!) живой, конечно, такой, каким я знал его. Куда-то мы с ним собирались на охоту… 20 февраля 1935 года. Обстоятельства усложняются. Сегодня написал Акулинушкину такое письмо:

Уважаемый тов. Акулинушкин! К сожалению, я был лишен возможности видеть Вас лично и поэтому обращаюсь к Вам с этим письмом как к руководителю партийной организации и как к старшему товарищу. И надеюсь получить от Вас товарищеский партийный ответ.

Жестокий удар, обрушившийся на нашу партию, втройне тяжел для меня. Во-первых, я долго и много соприкасался в работе с покойным Сергеем Мироновичем и до сих пор не могу думать без ужаса о случившемся. Во-вторых, я работал в Ленинградской организаций, несущей непосредственную ответственность за смерть Сергея Мироновича. В-третьих, мои идейные колебания в момент 14 съезда ставят меня в ряды людей, особо отвечающих за преступление гнусной банды убийц. Решение ЦК о переброске из Ленинграда людей, хотя лишь частично причастных к деятельности оппозиций, мудро и справедливо.

Я без малейших сомнений покинул Ленинград, хотя самые лучшие годы моей работы были связаны с ним. Я ни о чем не просил ЦК (его представителя) в момент отправки и не распинался в том, что Мое участие в зиновьевской оппозиции было ничтожным и по времени, и по значению. В свете всего случившегося и ничтожное становится существенным.

Хочу лишь подчеркнуть, что до 14 съезда я все время был на ответственной партийной работе и никогда не обманывал доверие партии. Но вот сейчас здесь, в Красноярске, я вынужден обратиться к Вам, тов. Акулинушкин, с просьбой хотя бы о моральной поддержке. Прощаясь со мною в Ленинграде, А.И. Угаров сказал мне: «Поезжай, поработай хорошенько, сумей и там показать себя на деле!» И вот у меня в руках путевка в Казачинский РИК «на техническую работу».

Сумею ли я как член партии, имеющий только одну специальность (журналиста), показать себя на работе делопроизводителя? Даст ли эта работа мне возможность отдать партии то, что имею, что приобрел за годы пребывания в партии, за годы работы в Ленинградской организации, за годы партийно-журнальной деятельности? Я сознаю свою вину перед партией. Но надо ли за это только наказывать, бить меня, или надо заставить максимально работать для партии?

Тов. Акулинушкин! Дайте мне возможность работать! В частности, я бы с радостью ухватился за предложение поехать в Игарку зав. культбазой водного транспорта. Я вижу здесь перспективы работы, хоть и в очень тяжелых условиях. Если же ничего сделать нельзя, дайте мне устный или письменный ободряющий ответ!

Скажите, когда можно будет рассчитывать на получение возможности работать в меру своих сил, а затем — по специальности — на газетной работе? Я бы очень просил разрешения на сотрудничество в местной краевой печати. Если это возможно, дайте согласие.

Я сознаю свою вину перед партией. Но надо ли за это только наказывать, бить меня, или надо заставить максимально работать для партии?

И еще одна просьба. Когда приедет в Красноярск моя жена с детьми и матерью, дайте ей возможность работать в Красноярске. Она член партии с 1930 года, ни в каких оппозициях не состояла, ее партийная совесть абсолютно чиста. Она преподаватель вуза и только что получила квалификацию (преподавателя политэкономии). Если ее оторвать от этого дела,— это будет для нее очень тяжелым и незаслуженным наказанием.

Тов. Акулинушкин, как члена партии, прошу Вас ответить на это письмо.
Член ВКП(б) с 1921 года А. Кириллов.
20/II 1935 г.

Уф! Прочитал и стыдно стало самому. Может быть, выбросить это письмо? Не знаю, завтра решу. Утро вечера мудренее.

22 февраля 1935 года. Завтра еду в Казачинск. С извозчиком договорился. Ехать, кажется, придется долго — свыше 200 км Енисейским трактом. Буду изучать Сибирь такой, какая она есть. Делаю абсолютно необходимые мелкие закупки (вроде мыла). На крупные, к сожалению, нет денег. А надо бы кожаные сапоги! Еду в бурках, а на весну только ботинки, малоприспособленные для сибирских грязей. Впрочем, может быть, обстоятельства позволят раньше встретиться с дорогим семейством? Все заботы о переезде сюда падают на Люську, Милая, как ей будет трудно! Ну, ничего, с ее характером (более напористым, чем мой) она вывезет.

Сегодня ходил и думал о Казачинске. Решил: если там есть газета, буду там играть какую-нибудь «техническую» роль. Потом — писать. Все равно что. Ранние мемуары? Вроде «13 лет в Ленинграде», или «Портреты и встречи», или «Мои воспоминания об этапных моментах борьбы за партию в Ленинграде». Жаль, что не вел записи в 27-м — 28-м годах. Сколько было ценнейшего материала!

Начну работать над повестью. Попытаюсь писать краевые очерки, собирать данные об ихтиофауне. Буду просить Штейна прислать все прочитанные журналы и газеты... Это надо сделать обязательно — иначе я пропал. Думаю, что в Казачинске не достать «Драматургию и театр» или «Сов. искусство».

2 марта 1935 года. Сегодня написал Люське письмо, все рассказал о Казачинске. Пусть решает! Не сомневаюсь, решит за переезд. Тем более мое желание, высказанное обиняком, — за. Пусть будет так! Начал знакомиться с колхозными делами. Высказал Щукину несколько предложений насчет очередных задач. В частности, необходимо немедленно проработать новый устав по всем колхозам и довести до них планы по качеству, чему здесь совсем не придается значения.

Честное слово, много приятнее жить, когда на улице светло и под сапогами начинают танцевать брызги! А что будет здесь весной, когда тронется Енисей!

Сегодня же впервые увидел казачинское солнце. Честное слово, много приятнее жить, когда на улице светло и под сапогами начинают танцевать брызги! А что будет здесь весной, когда тронется Енисей! На реке усердно ловят рыбу. В одной протоке Енисея, закупоренной донным льдом, тухнет вода. Множество рыбы идет в речку, а там ее можно брать почти буквально руками! Говорят, некоторые колхозники уже наловили пудов по сто! Временами забываю Ленинград. Скоро же!

11 апреля 1935 года. За это время сумел съездить в Красноярск. Выехал я из Казачинска зимой, а приехал в Красноярск почти летом. У нас заваль снегу, а там все уже чисто и ходить уже можно чуть ли не раздетым. Вернулся сюда — и вновь зима! Вот сегодня на улице сугробы выше головы, знатный мороз, ни малейших признаков весны. Даже тетерева еще не докуют.

Семью застал в Красноярске почти в полном благополучии. Крохотная квартирка (бывшая банька), с окошечком на уровне земли, всего 8 — 10 кв. метров, но зато вполне самостоятельная, с электричеством и водопроводом. Ребята целый день во дворе и окрепли. Люська выглядит несколько лучше, чем в Ленинграде. Много работает в Политотделе... У нее большие материальные возможности для организации хорошего парткабинета, создание которого ей поручено...Страшно расстроила местная «пресса». Вышли два первых номера казачинской газеты «Колхозная правда». Никогда не видел ничего до такой степени неграмотного. В одной передовой статье газеты № 1 — 63 грамматические ошибки! Это не газета, а сплошной учебник по ликвидации элементарной грамотности! Вчера прочитал № 2 газеты и пошел к секретарю райкома Рыбалкину скандалить — ведь это преступление выпускать такую чушь! Просил его: дайте мне в порядке партнагрузки техническое ведение газеты.

Неужели в этом откажут? Ведь это глупость, несусветная чушь! Если бы такой отказ был для меня достаточно авторитетным, честное слово, я бы пал духом и натворил бы глупостей. Впрочем, всего можно ожидать… Ладно, пойду на работу. Эти записи только настроение портят.

7 декабря 1935 года. Казачинск. Вчера было 52 градуса. Впервые в жизни попали в такую температуру. И знаете — ничего! Утром пошел в райзо, нос сначала закрыл шарфом. А потом уже шел с открытым носом и даже так «обнаглел», что потом больше часа пилил с Люськой дрова. Сегодня уже значительно теплее — только 42 градуса.

Нина Соболева, 1923–1988. Редактор журнала «Сибирские огни»

3 августа 1968 года. За время отпуска накопилось большое количество рукописей, так называемого «самотека». Моя коллега Н. В. Малюкова тоже в отпуске, и я сейчас одна буквально тону в захлестывающем редакцию (да и не только нашу — это беда всех журналов) потоке литературной макулатуры.

Впечатление, что пишут буквально все, кому не лень: и школьники («о том, как я полюбил девочку Лизу»), и домохозяйки («о коварной сопернице»), и алкоголики («Трагическая история моей жизни»), и бывшие (бывшие ли?) уголовники (жуткая история под названием «Подлец»), и главный контингент пишущих — пенсионеры… Диапазон их творчества поистине неограничен: и воспоминания «о первой любви», и подвиги (у всех только героическое прошлое!) в годы Гражданской войны, и описания зверств Колчака, причем эти зверства описываются с такими деталями, смакованием, что сам акт «творчества» этих авторов кажется проявлением особой формы садизма.

Пишут буквально все, кому не лень: и школьники «о том, как я полюбил девочку Лизу», и домохозяйки «о коварной сопернице», и главный контингент пишущих — пенсионеры

Не знаю, чем объяснить, но нечто подобное есть и в произведениях о концлагерях, еврейских гетто и ужасах Отечественной войны. Что-то кощунственное в том, как некоторые доморощенные авторы берутся за эти темы лишь потому, что убеждены — это «верняк», да и слезу у читателя выжмет! Причем объяснить таким авторам, что они спекулируют на теме, невероятно трудно, да и всегда опасно оскорбить человека, т. к. иногда это и просто результат литературной неопытности или эмоциональной неграмотности.

Все же крайне нерационально расходуются силы и время рядовых редакторов журналов и издательств на ежедневное чтение подобной «литературы», да если б только чтение! Ведь на каждое произведение — а иногда это «роман» в 500–600 страниц (один был даже в 1800…) — нужно ответить письмом доказательно, любезно, ни в коем случае не называя автора «бездарью», если это даже доказательств не требует. И это самое трудное — иногда я полдня сижу над одним письмом.

Одна «авторша» — молоденькая девушка из Васюганья — никак не реагирует на мои сначала вежливые, а затем и не очень вежливые погромные рецензии, регулярно, через каждые две недели присылает по новому рассказу — уже получила одиннадцатый… (а некоторые присылала трижды! — в «переработанном варианте»). С ужасом жду очередных и не отвечать не имею права.Совершенно необходимы в редакциях «литературные консультанты», которые хоть частично разгрузили бы редакторов от «самотека». И консультанты эти должны сменяться через 2–3 месяца из-за «вредности производства» и «притупления чувств». Или наоборот: вдруг злость такая обуревает, что никак не можешь успокоиться и уже даже приличным авторам, членам Союза писателей, пишешь раздраженные иронические письма…

Вот некоторые выдержки из «героической поэмы-романа» под названием «Ирина» в 6 (!) тетрадях (все шесть тетрадей исписаны заковыристым старческим почерком, а обложки украшены рисунками и виньетками). Из-за того, что жанр определен автором как «поэма-роман», рукопись была отфутболена из отдела поэзии в наш отдел:

«И видит: странная картина —
Перед ним стоит Инфантьева Ирина,
Совершенно нагая,
И обольстительная такая».

18 февраля 1974 года. Живу в Академгородке. Жизнь течет. Моему внуку Стасику уже три года почти. Чудесный мальчонка растет. Мама потихоньку старится, да и я тоже. Все силы души уходят на встречи, на переписку с А. Все не теряем надежды быть вместе. Но это отдельная история. Об этом когда-нибудь потом. О нем я буду обязана рассказать, т. к. личность это незаурядная, исключительная, и мне посчастливилось знать его и в молодости, и через 23 года встретиться вновь. Вспоминаю слова, сказанные о нем еще в 1947 году, когда ему был 21 год: «Такие мальчики раз в 100 лет рождаются. У него голова логика. Сильного логика. Он позволяет себе додумывать до конца то, к чему мы даже приближаться не рискуем».

Сейчас настал период, когда события извне будоражат всех, но достигают порой совсем не той реакции, на которую были рассчитаны. Уже неделя, как все газеты пестрят подборками: «Предателю по заслугам!», «Гнев народа», «Такое не прощается» — все это по поводу Солженицына, который решением Верховного Совета «выдворен за пределы родины» и лишен советского гражданства.

Все газеты пестрят подборками: «Предателю по заслугам!», «Гнев народа», «Такое не прощается» — все это по поводу Солженицына

Каждый выпуск «последних известий» по радио тоже завершается подобными выступлениями: «Наша бригада полностью одобряет решение Верховного Совета о предателе и отщепенце Солженицыне», — говорит «со слезой в голосе» какая-то ткачиха с Трехгорки. «Нет предела подлости и коварству», — пишет рабочий завода «Серп и молот». «…Он точно тщательно подбирал самое низкое, самое подлое, на что способен человек. Преклонение перед Власовым, палачом советских людей, самое отвратительное в Солженицыне. Или, скажем, оскорбление святых для нас понятий. Или клевета на наш образ жизни — самое отвратительное в Солженицыне Не знаю! Тут он задал труднейшую загадку, на которую можно ответить только так: всё, буквально всё отвратительно в этом предателе», — так пишет писатель Конст. Финн в «Комсомольской правде» от 17 февраля._{Солженицын на церемонии вручения Нобелевской премии. Стокгольм, 10 декабря 1974 года. Источник —solzhenitsyn.ru}

Говорят, что Евтушенко послал телеграмму в правительство даже не в защиту Солженицына, а только против того, какое отражение в нашей прессе приобретает вся эта история, и на следующий день был отменен его авторский вечер, который должен был проходить в Колонном зале и транслироваться по телевидению. Если Солженицын действительно писал то, в чем его обвиняют, то его следовало отдать под суд, но открытый, чтоб избежать всех кривотолков, которые идут сейчас.

15 февраля 1976. Неужели наша жизнь действительно отмеряется этими ломтями — «От съезда к съезду!»?! Так навязло все это в ушах, что уже скоро и сам начнешь говорить и мыслить неудобными лозунгами. И все же забавно (чтоб не сказать — страшно), что чувство непереносимой духоты, задыхания возникает в дни «преддверия» очередной компании. То это был «Великий 100-летний юбилей Ленина», то «Великое 50-летие революции», то «Великий съезд» (меняются лишь цифры порядковые). Для смеха выношу сейчас заголовки из последних газет. «Известия»: «Съезду партии посвящается», «Каждый трудится по-ударному», «Тесное соединение партии и народа» и т. д.

Был период, когда людьми владел страх. Страх остался и сейчас. Но добавился еще постоянный мучительный стыд

Вот заговорило радио: «На многих предприятиях Ленинграда вчера прошли митинги, где передовики производства рапортовали о своих достижениях навстречу XXV съезду», «С выполнением своих обязательств к съезду справилась ткачиха…» и т. д. и т. п. В общем, эти клише переходят от съезда к съезду. Был период, когда людьми владел страх. Страх остался и сейчас (об этом не место здесь). Но добавился еще постоянный мучительный стыд.

Подготовила Маргарита Логинова
Фото: krasplace.ru, arbuzov.livejournal.com