Красноярец обратился к президенту России с просьбой пересмотреть сфабрикованное против него дело в СССР: «История не всегда полезна властям»
Житель Красноярского края написал обращение президенту России Владимиру Путину. Мужчина попросил пересмотреть «сфабрикованное» на него в 1976 году дело «за соучастие в действиях антисоветской группы» и дела других политзаключенных этого периода. Тайга.инфо публикует полный текст его письма.
Житель Красноярского края Сергей Аносов обратился к президенту России Владимиру Путину с просьбой пересмотреть заведенное на него в 1976 году дело «за соучастие в действиях антисоветской группы» и дела других политзаключенных, которые подверглись несправедливому преследованию в этот период. Аносов рассказал о сроке в 7,5 лет в ссылочных лагерях Петропавловска, ГоршорЛАГе и пытках. Тайга.инфо приводит ниже полный текст его письма.
***
Текущей осенью исполняется 30 лет, как в России установлен «День памяти жертв политических репрессий». Дата выбрана в память о голодовке, которую 30 октября 1974 года объявили узники мордовских и пермских лагерей в знак протеста против проводимых в СССР репрессий. Что ж, бунт осужденных против репрессий — достойное проявление их гражданской позиции. Только не кажется ли странным, что произошел он некстати — в брежневские «вегетарианские времена», когда случаи репрессий были самыми ничтожными за всю эпоху СССР? Кто же там бунтовал? Обычные заключенные? Но это сущий вздор: уголовная братия точно не станет устраивать бучи в поддержку каких-то там «идей» жалкой горстки диссидентов! Тогда как стала возможной массовая голодовка политзаключенных? Откуда было им взяться в 1974-м, если по официальным данным число политических арестов по стране на тот период едва превышало сотню в год?
Господин президент!
Слыша ваши заверения в готовности государства «восстанавливать правду и историческую справедливость» в отношении граждан, претерпевших гнет политических репрессий, должен заявить о крайней несостоятельности подобных затей.
Со времен приснопамятной «перестройки» стало модным высказываться с высоких трибун с осуждением репрессивной политики государства эпохи СССР. Отныне повсеместно открываются музеи «памяти жертв тоталитаризма», устанавливаются монументы, в школах в обязательном порядке проводятся соответствующие уроки. И, конечно же, на фоне всей этой бутафории и зрелищного действа полощется какой-нибудь патетичный лозунг, вроде: «Вернуть всем невинно пострадавшим их доброе имя — святой долг государства!».
Всё бы ничего, но истинное положение дел в вопросе реабилитации репрессированных обстоит иначе. Там, где вроде должна вестись работа по поиску и изучению материалов по репрессиям в СССР, приходится отмечать не более чем инсценировку таковой деятельности, призванную имитировать печение государства о судьбах неправедно осужденных и безвинно убиенных.
Как лицо, в 1976—1986 годах подвергшееся преследованиям за непопулярные политические взгляды, с недоумением наблюдаю за ходом реабилитационных кампаний и имею резон усомниться в искренности желания государства вожжаться с незаконно осужденными. Ведь, на самом деле, внимания удостаиваются события, относящиеся исключительно к сталинскому периоду управления. А вот об относительно недавних судебных репрессиях с участием ныне здравствующих ветеранов карательных структур, марионеточных судей и прокуроров — целенаправленно умалчивается с целью «выбелить» репутацию российских госорганов, повинных в преступлениях против собственных граждан.
Всё, что вращается вокруг темы репрессий, есть слагаемые широкомасштабной пропагандистской авантюры, назначение которой — шибче напугать обывателя «ужасами» сталинской эпохи, а с тем и советским строем в целом. Вот почему с возрождением в России «эры капитализма» реабилитация поставлена на поток. При этом всячески приветствуются поминания обитателей ГУЛАГа давно почивших — насчитайте вы их хоть десятки, хоть сотни миллионов. Попытки же реабилитировать живых, напротив, сталкиваются с редкостной бюрократией, основанной на нежелании ФСБ обнародовать документы о беззаконных судилищах последних десятилетий СССР. Посему добиться пересмотра заведомо неправосудного приговора 70-х или 80-х годов сегодня становится делом не менее сложным, чем в «печально известные 30-е», а, может, и намного сложнее. Подтверждением сказанному служат, в частности, некоторые моменты моей биографии.
Должно, встречались мы в 76-м
В середине 70-х, во время учебы в столице, мне привелось контактировать с группой студентов — сторонников идеи исправления существующей социалистической системы посредством «чистки» управленческого аппарата страны и радикальных реформ. И мне, и вам, Владимир Владимирович, хорошо известно, что причиной уничтожения сильнейшей державы мира — СССР стали вовсе не «недостатки социалистической системы», а предательство советской партийной элиты. В хрущевско-брежневский период к руководству страной пришел новый класс — партийная буржуазия, презревшая марксистко-ленинские идеалы ради материального благополучия и номенклатурных привилегий. Моральное разложение представителей советской правящей элиты, откровенное свиноподобие отдельных ее персон влекло не только утрату народного доверия к верхушке руководящего аппарата, но вело к упразднению основных принципов социализма, что рано или поздно должно было завершиться падением социалистического строя. Поэтому единственным способом достижения необходимых преобразований в стране члены упомянутой выше организации считали смену верхушки ЦК с показательными судами над преступниками в руководящем эшелоне партии. Делать это предполагалось силами сочувствующих в армии, в системе МВД и органах ГБ, с опорой на отдельных лиц в партийно-государственном руководстве — старых большевиков, уцелевших после репрессий Хрущёва.
Осенью 1976-го в Москве прошли аресты членов молодежных формирований, выявлявших нелояльность к высшим органам КПСС. В ходе облав, проводившихся милицией и оперативниками ГБ, я был задержан с еще двумя десятками студентов и доставлен в СИЗО «Лефортово». После длительного содержания в изоляторе и допросов, продолжавшихся днями и ночами почти непрерывно, меня всё же выпустили за невозможностью предъявить сколь-нибудь внятных обвинений.
Впрочем, органы компенсировали этот «недостаток» закона неусыпным призором. В те дни субъекты в штатском, называвшие себя «инспекторами угрозыска», регулярно вывозили меня в неизвестные учреждения, где путем побоев и запугивания старались склонить к сотрудничеству на предмет дачи информации по деятельности вышеозначенной организации. И всё же комитетчики были ограничены в выборе мер воздействия, ибо не имели возможности прибегнуть к «средствам», обыкновенно применяемым к подследственным за толстыми стенами тюрем.
На момент ареста мне было 16 лет. Не изыскав достаточных оснований чтобы заключить меня под стражу, бравые «чекисты» заставили мою матушку дать согласие на помещение меня до суда в СИЗО «Матросская тишина». С этого дня следователи пятого управления Главка ежедневно навещали меня в одиночной камере, подвергая изощренным пыткам. Нет нужды описывать вам, бывшему сотруднику органов госбезопасности, методы ведения дознания в следственных тюрьмах, отмечу лишь, что тамошние «заплечных дел мастера», поставленные ломать упрямых и непокорных, делают это с подлинным упоением.
Результатом подобных «бесед», ведшихся методично, по часам, стали несколько сломанных ребер, смещение почек, разрывы сухожилий рук. Тело сплошь было покрыто ссадинами, что из-за скудной пищи и отсутствия солнечного света превращались в незаживающие гнойные язвы, запёкшиеся на белье кровавыми коростами. Полгода содержания в глухих подвалах, сопровождавшегося интенсивными допросами с систематическими избиениями и применением психотропных средств, превратили меня — прежде крепкого, здорового подростка — в дистрофичного субъекта, неспособного самостоятельно пройти десятка метров по тюремному коридору. Абсурдность происходящего состояла в том, что экзекуторы тратили время впустую: я и вправду не владел искомой информацией.
Не в силах предъявить существенных обвинений, команда изуверов ГБ пыталась внушить мне, якобы наказание за соучастие в действиях «антисоветской группы» окажется куда более суровым, нежели, например, за разбой или грабеж, и убеждала взять на себя какое-либо из нераскрытых уголовных преступлений, предложив таковых немалый список. Бесталанные «придумки» дознавателей не возымели успеха: я не подписал ни единой бумаги. В 1977 году дело передали в суд.
На процессе, проходившем в присутствии ограниченного числа людей, мною внятно заявлялось, что обвинения сфабрикованы, что я не имею отношения к приписываемым деяниям. Ни прокурор, ни государственные адвокаты, не внимали протестам. Суд, опираясь на зазубренные сокурсниками ложные показания, незаслуженно обвинил меня в свершении уголовных преступлений и приговорил к заключению сроком на 7,5 лет (позже решение суда менялось). К различным срокам заключения были приговорены и другие мои товарищи, включая всех активистов организации.
По завершении суда я не раз обращался в надзорные инстанции, сообщал о фиктивности дела, указывал на подложность «доказательств», тем не менее, никто с меня обвинений не снял. За всё время пребывания в СИЗО я не видел в глаза ни следственных материалов, ни обвинительного заключения, ни приговора. Любое упоминание о «гражданских правах» расценивалось тюремной администрацией как дерзость и служило очередным поводом для расправ.
Наказание отбывал в ссылочных лагерях Петропавловска и в ГоршорЛАГе, вкусив «романтику» лесоповала с его промороженными бараками, узкоколейкой и дальними пешими этапами.
После освобождения преследования продолжились: сотрудники госбезопасности вплоть до конца 80-х «надзирали» меня через местные органы милиции и по месту работы, производили регулярные обыски жилья, сопровождающиеся погромами мебели, изъятием книг, фотоальбомов, личной переписки. В те годы я раз за разом адресовался в отделы КГБ с просьбой прекратить травлю, но всё было тщетно. С самых 80-х годов и по сегодняшний день мною во множестве заявлялись ходатайства о запросе дела с целью пересмотра последнего. Однако ответ из Москвы был и остается неизменным: «Сведениями о вашем осуждении не располагаем». На этом, как говорится, и «концы в воду».
Уж и впрямь потерялось?
На фоне стольких чувственных речей о недопущении забвения «горькой правды о репрессиях», о «реке памяти», коя «не иссякнет ввек», саботаж бывших ваших коллег, Владимир Владимирович, выглядит изрядным кощунством. Согласитесь, трудно поверить, будто органы ФСБ, МВД, прокуратура, суды 30 лет старательно «ищут», но «не находят» обозначенное мной следственное дело. Да, бросьте, право! Сегодня я без труда могу отыскать сведения о своей учёбе в начальной школе, о занятиях в хоре или в кружках Дворца пионеров, могу выяснить — где, в какой поликлинике мне вырвали зуб, поставили прививку, забинтовали палец. А вот данные по оперативной разработке и аресту нескольких десятков членов оппозиционной организации, упоминания о долгой, скрупулезной работе органов по выявлению её связей со сторонниками в госструктурах, в среде студенчества и творческой интеллигенции, и, наконец, о ликвидации разветвлённой сети подполья, имевшего филиалы во всех крупных городах СССР — это всё странным образом исчезло! Ну не чудеса ли?
Неудивительно, что добиться правды от столь закрытой «конторы» как служба госбезопасности, почти невозможно, к тому же, когда эта служба определенно не намерена распространяться о неприглядных аспектах своего ремесла. Здесь надобно брать в учет, что в описываемый период репрессивные функции государства не ограничивались пресечением действий идеологически враждебных элементов, но в немалой мере направлены были на сдерживание недовольства обычных граждан, возмущенных поведением распоясавшейся партийной знати. Отдельные сектора КГБ, позабыв о «внешних угрозах», переключились на борьбу с истинными коммунистами — честными, порядочными людьми, выражавшими негодование по поводу кумовства, местничества и двойной морали в высших партийных кругах, а потому представлявшими опасность для кремлевских сановников. Ряд отделов и управлений КГБ, по сути, работали на упрочнение власти привилегированных партбилетчиков. Теперь эти структуры защищали не интересы советского государства — они защищали правящую элиту от народа, в ущерб социалистической идеологии, в ущерб государственным интересам. Задачей брежневских чекистов было сокрытие сущего облика власти, предупреждение актов народного неповиновения через профилактику бунтов и усмирение «несогласных».
То есть, 70−80 годах органы КГБ объективно способствовали дискредитации социалистической морали, подрыву основ общественного строя. Конечно, не все чекисты были таковы, и всё же часть структурных подразделений КГБ в оные годы фактически работали на развал СССР, так что нельзя не признать деятельного участия комитета в формировании в стране условий для последующего государственного переворота и свержения власти Советов.
В начале 90-х годов, в смутное время «путча» и кровавых событий октября 1993-го, данный факт мог стать приговором для многих сотрудников госбезопасности, поэтому на тот момент вовсю полыхали государственные архивы: под видом «случайных пожаров» спешно уничтожались любые документы, в которых фигурировали имена виновников развала советской державы. Органы госбезопасности имели основания опасаться интереса общественности к сведениям, могущим скомпрометировать высоких чинов в системе МВД и КГБ, в правительстве РФ. Тогда эти люди не знали, чем обернется для них смена власти в стране, чем закончится противостояние защитников СССР и реформаторов, так что «доблестные разведчики», запачканные в измене Отечеству, отчаянно спасали шкуру.
Равно и нынешней политической власти видится неполезной правда о гонениях на инакомыслие в СССР 1970−80 годах, поскольку виновники незаконных арестов и политических процессов ныне живы, и если уже не занимают постов в системе МВД и госбезопасности, то находятся на заслуженных пенсиях, имеют награды РФ за многолетнюю службу в органах, обогреты личной заботой и вниманием высших лиц государства. Таких людей трогать никто не станет, тем паче, во имя какой-то там «правды» и «справедливости».
Фиктивные уголовные дела, заводимые судебными органами по установке КГБ с целью скрыть от международных правозащитных организаций истинное число советских политзаключённых, как и иные документированные сведения о расправах над «инакомыслящими» в 1970—1980 годах, по сию пору представляют собой серьезный компромат на преступников высоких рангов, ответственных за незаконные репрессии последних десятилетий СССР. Возвращаясь к своему делу, замечу, что его пересмотр потребует проверки десятков остальных связанных с ним дел и законности прочих процессов, где неминуемо всплывут факты насильственного «выбивания» признаний в СИЗО, принуждений к лжесвидетельствованию и шантажа, используемых для оговора невиновных. Поэтому, скорее всего, дело мое не отыщется. По крайней мере, сейчас — в благословенную эпоху «гласности» и «торжества правосудия».
Значит, бывшим палачам благоденствовать?
Таков, Владимир Владимирович, действительный подход государства к пересмотру дел лиц, подвергшихся незаконным судебным репрессиям. Вот Вы немало выступали публично с осуждением политического террора, заявляя перед гражданами РФ что «преступлениям нет оправданий», а «прошлое нельзя вычеркнуть из национальной памяти». Но ведь можно же! И центральная пропаганда продолжает бессовестно вычеркивать из отечественной истории «неудобные» ее фрагменты, кроя прошлое России под текущую конъюнктуру. Потому что она, история, в подлинном её виде, далеко не всегда полезна предержащим властям. Трагедии людей, заблаговременно разоблачивших предательство советской верховной элиты, определенно «не вписываются» в новое изложение истории государства.
Тема репрессий, призванная создать в стране видимость порицания тоталитарных режимов, 33 года служит самым востребованным инструментом идеологических спекуляций. В действительности никто в ФСБ не собирается вспоминать о преступлениях своих коллег. С момента принятия Верховным
А между тем, исходя вашего определения репрессий, те представляют собой ни что иное, как преступление. Позвольте, но коль так, то преступление не может оставаться без наказания! В соответствии с принципами Уголовного права России, основывающимися
Право же, реакция государства на преступления не должна исчерпываться увековечиванием памяти о самих преступлениях — демонстрацией орудий пыток, мест убийств, могил и костей несчастных жертв. Как гражданин «правового государства» (каковым надменно полагает себя Россия), чутко внемлющий заверениям его президента: «не допустить повторения репрессий», я бы предпочёл знать, а наказан ли хоть кто-то за означенные злодеяния? Иначе вся эта «пляска» вокруг замученных и расстрелянных превращается в нелепый сектантский обряд, в популяризацию жертвоприношений, в коллективный мазохизм! Определенно не наблюдаю стремления государства восстановить хоть какую-то справедливость в отношении жертв преступлений судей и прокуроров. Да и о какой справедливости может идти разговор, если недавние палачи преспокойно живут рядом с нами, занимают высокие посты и продолжают лицедействовать на прахе каторжан, оглашая тризны пафосной тирадой!
Сегодня за буйной мифологизацией темы «сталинского террора» всячески игнорируется период 1975—1985 годов, отмеченный существованием в СССР многообразия форм гражданской оппозиции, часть которой, как показывает время, шла путем правильным. Разумеется, не имею в виду малахольных диссидентов, с их наивными стишками и требованием свободы порнографии, что после принятия СССР хельсинских соглашений чувствовали себя как сыр в масле, предвкушая кончину советского государства. Речь о настоящих, достойных гражданах страны, посвятивших себя борьбе за чистоту рядов компартии, за справедливое советское общество.
Худшим в тянущейся реабилитационной канители является то, что привлекавшиеся к суду в 1970-е антисоветчики, выступавшие за свержение социалистического строя — поголовно оправданы, а вот те, кто, препятствуя разрушению СССР, обоснованно предсказывали грядущий кризис и подверглись за это гонениям — по сей день вынуждены жить с клеймом «уголовников». В укор российским правозащитным движениям, биографии бывших политзаключённых по сей день осквернены неправосудными приговорами, и пока нет ровно никаких надежд исправить ситуацию.
Пересмотр дел данной категории сегодня мог бы в корне изменить взгляд общества на масштабы и характер репрессий брежневско-горбачёвского периода. Но по причинам, указанным выше, государство не заинтересовано в огласке факта множественных фальсификаций уголовных дел, демонстрируя неспособность восстановить доброе имя гражданина, подвергшегося незаслуженному наказанию.
Как быть с репрессиями: «помнить» или «забыть»?
Реабилитация в РФ, с органично присущей ей проформностью и показухой, может иметь смысл единственно для политической власти, оное провозгласившей. Сами же бывшие политзаключённые, вдосталь отведавшие дубинок дознавателей и спёртого духа «пресс-хат», не особо рассчитывают на воплощение правовых потуг государства, исторически предрасположенного бичевать «неугодных престолу». Тот, кому случалось приходить в сознание на полу пыточных камер в луже собственной крови и мочи — уже никогда не сможет смотреть на мир прежними глазами и вряд ли уверует в «гуманистические» идеи верховных правителей. Полвека спустя со дня эпохальной голодовки в пермских и мордовских лагерях, наша судебно-правовая система всё также не дает оснований доверять ей — в том числе, и оттого, что оградила от уголовной ответственности преступников, осуществлявших незаконные репрессии.
Господин президент, если вам впрямь небезразличен удел граждан, прошедших жернова репрессивной машины, предлагаю, наконец, уйти от лубочных картинок эпохи Иосифа Сталина и обратиться к фактам осязаемым. Перед вами конкретный, документально подтвержденный пример умышленного бездоказательного осуждения. Досягаемы все фигуранты событий: следователи, судьи, прокуроры, исполнители неправосудных судебных актов, известны их фамилии, местонахождение. Не представляет никакого труда установить факт необоснованности судебных репрессий — факт наглядный, истинно бесспорный. Отчего не воспользоваться столь благоприятной возможностью и не предпринять реальный шаг в сторону «восстановления исторической справедливости» — освежить в памяти относительно недавние события нашего прошлого, а заодно выяснить: как чувствуют себя сегодня нелюди, выносившие неправедные приговоры, обрекавшие невинных на годы тяжкой неволи? Какую пенсию положило им государство за выслугу лет? Терзаемы ли они муками совести или счастливо доживают свой век под сенью лозунга «Сохраним память о прошлом»?
Немало лет адресуюсь с этими вопросами во все возможные инстанции, пытаясь реализовать гарантированное вами право на правосудие, и все эти годы представители госструктур сообщают одно и то же: «сведений нет», «материалы отсутствуют», «забудьте, как страшный сон!». Значит, таково действительное отношение российского государства к вожделенной правде истории — «забудьте»? А я не желаю, да и не имею права примириться с забвением людей, некогда бросивших вызов ненавистной Системе — их изломанных судеб, потерянных лет, свойственных человеку надежд! Как можно вырвать из памяти эти горькие иллюстрации прошлого — тысяч осужденных, оклеветанных неправым судом, объявленных «отщепенцами», «злоумышленниками», «пятой колонной», этих зеленых пацанов, потрясенных судейским произволом, что от безысходности бросались под пули охраны и взрезали вены заточенной пуговицей? Допустимо ли забыть несчастных их матерей, в отчаянии бившихся под вратами узилищ? Как может быть безразличной мне участь соратников, казненных правительственными войсками в 1993 году? Кто спросит с палачей за бессудные расстрелы лучших граждан моей страны, что в «черный» тот октябрь защищали советскую Родину, защищали СССР? Ну, вот не жаждут в высоких государственных кабинетах воскрешения правды-истины, да и угроза «повторения репрессий» вовсе не так абстрактна, как представляется обывателю. А потому отпущенный мне остаток жизни буду настаивать на привлечении к ответственности государственных преступников за содеянное с моими согражданами (кстати, и вашими, Владимир Владимирович, тоже).
Дабы избежать возможных недопониманий, в заключение хочу уточнить, что отнюдь не считаю себя «жертвой репрессий». Мне претит сей сомнительный статус, как не нужны примирительные подачки от государства в виде компенсаций или льгот. И уж конечно, ни мне, ни кому-либо из осужденных в 1970—1980-х годах за неприятие гибельной политики ЦК, не требуется пресловутой «реабилитации». Вопрос вообще не в нас, а в том: как вы, Владимир Владимирович, намерены поступить с данным сообщением о злодеяниях ныне здравствующих работников КГБ, МВД, прокуроров, судей и иных лиц, ведших производство по политически мотивированным уголовным делам? Будете ли следовать собственным призывам «восстанавливать правду и справедливость» или проигнорируете это письмо, как сотни тысяч других таких же писем на имя
Сергей Аносов, Красноярский край