«Очень мощное чувство вины за то, что ты выжил». Что делать с ПТСР
Три из четырех участников боевых действий на передовой во Вьетнамской войне получили посттравматическое расстройство (ПТСР). Сейчас российскому обществу угрожает возвращение в мирную жизнь десятков тысяч травмированных людей. К чему это может привести и что делать их близким, рассказала Тайге.инфо психолог Евгения Дашкова.
Тайга.инфо: Что такое ПТСР, как это проявляется?
— Посттравматическое стрессовое расстройство — сейчас это официальное название, но по-русски чаще это называется «травма». Если коротко: ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) — это последствия травмирующего события на психику.
Ключевым в ПТСР является то, что человек переживает или становится свидетелем чрезвычайно травмирующего или чрезвычайно сильного негативного события. Обычно с угрозой для жизни, для здоровья, для него самого или же он может наблюдать, как появляется угроза жизни его близких или вообще других людей. Это самое событие является ключевым. Это может быть авария, какие-то природные катаклизмы, но это не так страшно для самих людей, как те события, которые совершают сами люди. Самые травмирующие события — это то, что люди делают по отношению к другим людям. Это любые проявления насилия, изнасилование, убийства.
Вторая сторона ПТСР — это последствия для психики. Психика под воздействием травмирующего события не выдерживает, и она, по большому счету, разрушается, нарушаются все аспекты ее функционирования. С одной стороны, без травмы, без травматического события не может быть ПТСР. Может быть такое, что травматическое событие есть, а ПТСР не случилось. То есть еще должно быть и воздействие на психику. В чем оно заключается? Есть три основные последствия для психики.
Первое — это, так называемая, интрузия. Как будто психика переживает это [событие] еще раз и еще раз, и еще раз. Это воспоминания о том, что было. Когда люди говорят, что это «как будто стоит перед глазами». То, что называется «флэшбеки», это может быть в форме снов, кошмаров, какие-то беспричинные чувства страха. Человек может не видеть это, не вспоминать, но ты ни с того, ни с сего в панике. Ни с того, ни с сего в ужасе. Ни с того, ни с сего кровяное давление начинает шкалить, буквально гипертонический криз. Также это могут быть воспоминания на уровне слов. Когда ты слышишь какие-нибудь слова, голоса. Особенно сильно это происходит в первые месяцы, часы, годы после травмирующего события. Это такой день сурка, только самый ужасный в жизни.
Второе — это противоположная тенденция, избегание. Человек всеми возможными силами пытается не чувствовать это, не думать об этом, как-то отвлечься. Дальше избегать всего, что содержит воспоминания. Поскольку про это напоминают еще и собственные чувства, собственные переживания, человек начинает отстраняться от переживаний. Он старается не испытывать страха, не испытывать привязанности. Потому что, например, ты потерял того, кого любил, и тогда привязанность напоминает о той боли. И человек избегает. Избегать он может по-разному. Чисто поведенчески — не ходить куда-то, не делать что-то и так далее, не говорить об этом. От очень многих людей можно слышать, что деды, прадеды никогда не рассказывали про военные действия. Они молчали, отмалчивались, уходили, не говорили. Это самый такой типичный бытовой случай избегания. Среди тех людей тех, кто пережил насилие в бытовой жизни — это проявляется в отказе говорить, отказ даже вспоминать про это [травмирующее событие]. Через молчание человек пытается избавиться от этого, и могут быть самые разные способы избегания — алкоголь, наркотики, залипание в соцсетях, экстремальные виды спорта.
Третье — это перевозбуждение. Нервная система перевозбуждается в моменты травматического события, особенно если их было несколько или если это травма детства. В момент угрозы жизни нервная система возбуждается, чтобы приложить усилия, чтобы с этим как-то справиться, но ничего не получается. Человек все равно остается в беде, все равно остается в ситуации угрозы. И вот это состояние перевозбуждения не заканчивается. Человек в травме как будто все время находится в том перевозбуждении, которое не заканчивается никогда.
Тайга.инфо: В чем это выражается?
— Во-первых, очень сильная чувствительность ко всему, сильная тревога. Особенно у женщин, которые пережили плохое обращение, нервная система постоянно ищет угрозы везде, ты постоянно настороже. Ты постоянно «сечешь поляну».
У детей, переживших насилие, это проявляется, как правило, в том, что вокруг все взрослые могут быть опасны. У людей, которые до травмы были склонны к агрессии, это проявляется во вспышках гнева — избить могут по любому поводу, взорваться, вспылить, кидать вещи, всё что угодно. Это почти всегда плохой сон. Потому что нервная система почти никогда не успокаивается. Кошмары, какие-то вздрагивания, подскакивания, и из-за постоянного перевозбуждения организм буквально не может остановиться, а для того, чтобы начать отдыхать и приходить в себя, нужно успокоиться, но нервная система этого не может. Человек становится тем, кто постоянно находится в ситуации опасности.
С течением времени вот эти интрузивные симптомы они потихоньку сходят на нет, начинают набирать силу избегания. Но в целом психика с травмой — это постоянный «тяни-толкай», постоянное противоречие.
Тайга.инфо: Человеку нужно и переживать событие, и стараться о нем не вспоминать.
— Да, это проявляется в жизни в такой постоянной противоречивости. Человек может быть очень чутким к насилию, но может вспыхивать. Чуть что он где не так увидел, он вспыхнул, он в ярости и одновременно не может переживать насилие — пытается зайчиков или котят спасать. Тенденция «туда-сюда» сохраняется постоянно и очень сильно разматывает.
Но еще есть такой надсимптом — то, что происходит вне поведения, это разрушается «Я», разрушается идентичность. Рушится вера в себя как в человека, который достоин, рушится физическая неприкосновенность человека, он начинает думать «непонятно, кто я такой». Обычно это очень мощное чувство вины за то, что ты выжил. Либо это чувство стыда за то, что ты позволил над собой что-то совершить. Полностью разрушается вера в людей, вообще — вера в человечество в таком глобальном мире. И вера в Бога, в какие-то высшие силы, в то, что мир достоин, чтобы жить в нем, чтобы рожать детей. Это все просто разрушается. Мы получаем руины личности и полностью разрушенную нервную систему.
Тайга.инфо: Можно утверждать, что люди, занятые активизмом, не очень часто переживают свою травму таким образом?
— Да, многие травмированные люди находят себя в альтруизме. В волонтерстве, в помощи другим. И это естественно, потому что они становятся очень чуткими. И иногда, вы, может быть, видели, у активистов можно наблюдать ярость, ненависть и вспыльчивость. Это, правда, может быть проявление травмы. Но симптоматика травмы может быть дезадаптирующей, например, если ты уходишь в наркотики. Но также она может быть и адаптирующей, если ты находишь себя в волонтерстве, активизме, помощи другим. И это помогает привнести в жизнь смысл и привнести в жизнь веру в людей.
Тайга.инфо: Появляется, как будто, чувство «нужности».
— И попытка восстановить собственное «Я», собственную идентичность. Тогда волонтерство может быть способом исцеления от травмы, потому что человек снова обретает идентичность. Плюс в травме есть важная черта — в травме человек беспомощен, он ничего не может сделать. И травмирует именно это — ты сейчас умрешь, и ничего не можешь сделать.
Данные показывают, что меньше подвержены ПТСР те, кто каким-то образом пытался бороться. Риск ПТСР у него ниже, и, по сути, это то, что мы делаем в активизме. С одной стороны, мы налаживаем связи с другими людьми, что безумно важно при работе с травмой, с другой — восстанавливаем ощущение «я что-то могу». Мы боремся с собственной беспомощностью.
Тайга.инфо: Вообще у всех ли развивается ПТСР? Может быть, должны быть точные условия для этого? Или большую роль играет возраст человека?
— Ключевое, что влияет на то, будет травма или нет — это особенности самого травматического события. Все данные, о которых я говорю, это исследования на ветеранах Вьетнама. Вьетнамская война шла долго и сильно начала протоколироваться, проводились исследования. Данные такие, что среди тех, кто был на передовой, кто непосредственно участвовал в боевых действиях, ПТСР будет в трех из четырех случаев.
Можно же по-разному воевать. Можно воевать, сидя в штабе и пуская ракеты — то есть ты сам не участвуешь в этом, ты не видишь этого.
Тайга.инфо: Часто руками других.
— Ты там и глазами ничего не видишь. Ты установку подвез и выстрелил, ты не видишь, что произошло. И ты непосредственно не в опасности в этот момент. Вот среди них, по-моему, всего около 9% ПТСР. То есть ключевое — это сами события, насколько они были опасны, болезненны, то, где ты был.
Среди женщин, перенесших насилие, почти 100% будут в том или ином виде с травмой. Самые травматичные события — где насилие совершено тем, к кому ты хорошо относился. Либо это насилие над беззащитными. Даже солдаты страдают сильнее всего, когда видят, что они убивают женщин, детей, мирных и так далее. Как это не парадоксально, у тех, кто сам участвует в убийствах мирных жителей, наибольшая вероятность ПТСР в последующем — практически 100%. Если погибли твои близкие, товарищи по роте, если твой командир или товарищи тебя предали — это тоже высочайший риск [развития ПТСР].
Во время Первой Мировой войны, когда и слова «травма» не было, считалось, что это — потеря воинского духа, потеря лица. Таких людей лечили избиениями и лекциями о том, как можно восстановить воинский дух. Данные оттуда такие: если солдат пробыл на передовой 200 дней, ни один не ушел не поломанным. Есть условия, в которых не выстоит никто.
Но есть некоторые события, которые предсказывают — как быстро сломается человек. Быстрее всего — дети, потому что они маленькие, слабые, а мир вокруг сильный. Плюс дети моментально становятся беззащитными.
Тайга.инфо: Можно ли получить ПТСР, не имея какого-то прямого контакта с насилием, но, например, каждый день наблюдая его в новостях?
— Да, можно. У этого даже есть название — викарная травма. Когда мы долго наблюдаем жестокость, насилие. Мы переживаем в этот момент ту же самую беспомощность, мы переживаем ту же самую потерю веры в мир. Наше тело переживает почти те же эмоции и ощущения. Да, по сути, это будет та же самая травматизация, но есть разница.
Во-первых, травма будет всё-таки меньше, потому что тело не имело прямого контакта с насилием. Соответственно, на уровне тела это так сильно не запечатлелось, поэтому работать с этим будет проще. Более подвержены викарной травме журналисты, те же самые волонтеры, активисты, психологи, все те, кто часто видит насилие. Самое простое в профилактике викарной травмы — это максимально снизить похожесть картинки на реальную жизнь. Отключать звук, если можно, перевести экран в черно-белый режим. Если можно, не смотреть видео, а читать тексты. Максимально сделать ситуацию непохожей на реальность.
Тайга.инфо: Люди, которые будут постоянно находиться в контакте с травмированными, тоже могут получить викарную травму?
— Конечно. Они могут быть травмированы либо постоянной неизвестностью о том, что с твоим близким, какими-то страшными сведениями про него, его судьбой. Либо они могут быть травмированы самим этим близким, который вернулся [с войны]. И склонность к насилию у них, конечно же, резко возрастает.
Тайга.инфо: Соответственно последствия травмы тоже похожи?
— Да.
Тайга.инфо: Если мы говорим о людях, которые получили ПТСР именно при прямом контакте с насилием, какую выбирать стратегию общения с ними? Если мы постоянно наблюдаем вспышки гнева или они уходят в алкоголь, наркотики, как вообще вести себя? Если это близкий человек, как помочь ему, как смягчить боль?
— Наверное, самый честный ответ будет — я не знаю. Это как жить с разрушенным человеком. Мне кажется, первое — обратить внимание на свои чувства. Потому что, если это твой близкий человек и ты с ним общаешься, живешь — это очень больно, если ты его любишь. То же самое, что день ото дня жить с привидением своего отца, только оно тебя еще избивает.
Мне кажется, что можно делать в первую очередь — это позаботиться о себе. Если человек совершает насилие, нужно искать спасение от этого насилия, обезопасить себя физически. Во вторую очередь — это обезопасить себя материально, если твой муж пришел и у него депрессия или запой, тебе придется как-то выкарабкиваться. Ведь у близких людей с ПТСР мало сил, всё плохо, много сложностей в жизни, и если мы бросим все силы на помощь другому человеку, мы можем сами через некоторое время остаться на мели. Поэтому первое дело — это обезопасить себя любыми способами.
Во-вторых, когда человек более или менее стабилен, нет смысла делать что-то, когда он в приступе ярости. Когда он спокоен, поговорить с ним о травме и попытаться убедить его поискать помощь или поискать эту помощь вместе с ним. Не брать [ответственность] полностью на себя, но, по крайней мере, обсудить с ним, что помощь ему нужна. Ее, к сожалению, не может оказать просто близкий человек. Как бы вы ни любили своего отца, брата, мужа, жену — близкий человек не может стать тем, кто вылечит. Нужно искать помощь, и это не обязательно профессиональная помощь.
Самые первые организованные группы помощи, с которых вообще началась история лечения ПТСР, были связаны с войной во Вьетнаме. Тогдашняя медицина ничего не могла предложить солдатам, и они начали самообъединяться. Они рассказывали друг другу о том, что происходило, чтобы просто друг друга слышать. То же самое делали женщины-жертвы изнасилований, которые организовывали небольшие группы, встречались и рассказывали. Это — первая часть работы с травмой, чтобы тебя слышали. Соответственно, что вы можете сделать для близкого с травмой — попросить его рассказать о том, что он видит, что это за ужасы, что это за кошмары. Не настаивать и поверить ему, выражать это всеми своими словами и жестами. Близкие могут помогать обеспечивать чувство безопасности, потому что этого категорически не хватает человеку с ПТСР, так как психика постоянно в угрозе.
Когда человека колбасит, он лежит, рыдает и кричит — подойти, укрыть его одеялом, такие самые простые вещи. Говорить ему, что ты сейчас здесь, посмотри вокруг, ты в безопасности, тебе ничего не угрожает. Во время кошмаров, во время впадения в ступор нужно постоянно повторять «ты в безопасности, я с тобой, всё хорошо». Помогает тактильность. Трогай это одеяло, потрогай это, принеси любой теплый напиток. Пусть он даже не пьет, просто в руки дай. Знаете, как в американских фильмах — укрывают одеялком жертв каких-то катастроф, одеялом с головой укрывают и в руки что-то теплое — это дает ощущение защищенности. Это можно делать дома, это помогает человеку видеть, что он вернулся из мест насилия, с той улицы, где ее поймали и изнасиловали, что человек уже не дома с отцом, который его избивал, что он здесь и сейчас в безопасности.
Однозначно, что можно и нужно — настаивать на психиатре. Это не поможет вылечить травму, но это поможет поддержать нервную систему. Антидепрессанты повышают устойчивость в целом к каким-то сложностям. Они восстанавливают нарушенные системы возбуждения-торможения, помогут как-то купировать симптомы и немножечко помочь. Если обобщить: первое — это позаботиться о себе, второе — обеспечить безопасность человеку, помочь ему понять, что он в безопасности, третье — это психиатр.
Тайга.инфо: Еще коллективное переживание с людьми.
— Да, может быть, я сейчас сильно утрирую, но купание в бассейнах и крики «За ВДВ!» можно рассматривать за…
Тайга.инфо: Коллективную терапию?
— Да.
Тайга.инфо: Можно ли от такого типа травмы полностью вылечиться? Или она уже становится частью идентичности человека, и он как-то базирует на ней свою жизнь?
— Смотря что значит полностью вылечиться. Человек не станет тем, кем был. Потому что, представьте, тебя переехал грузовик, всю твою жизнь он переехал, после этого ты не станешь прежним, но твои кости могут срастись, ты можешь научиться ходить, жить, чему-то радоваться, можешь научиться быть в безопасности и восстановить социальные связи. Да, они будут совсем другими.
Это же огромная беда людей, которые приходят с боевых действий, часто можно услышать: я вернулся, у меня все изменилось, а тут все осталось прежним. И далее происходит вот этот разрыв всех прежних социальных связей. Люди часто уходят в алкоголь, в какие-то насильственные действия, в преступность и так далее. Можно наладить какие-то новые контакты, найти новые связи. А если спросить «можно ли после травмы прожить долгую, осмысленную, наполненную жизнь?», ответ — да, но эта жизнь никогда не будет такой же, как до получения травмы.
Тайга.инфо: В России есть психологическая реабилитация людей после пребывания в местах с повышенным уровнем насилия?
— Ее нет как таковой. Чтобы была налаженная система реабилитации, нужно признание, что проблема есть. И нужно, чтобы государство выделяло деньги, средства и ресурсы на решение этой проблемы. А у нас проблемы этой нет. Зачем помогать с тем, что и так хорошо.
У нас отсутствует как таковое обучение специалистов психологов, психиатров в работе с военной травмой, например. Всё, что знают русские психологи про работу с травмой — это результат их собственной инициативы. Все обучения, что были — платные. Их можно по пальцам двух рук пересчитать. Под травмой обычно будут понимать что-то вроде «ты сама виновата» и предложат вам в песочнице поиграть, порисовать мандалы.
Тайга.инфо: Попить травки.
— Или подышать. Нет финансов, нет признания проблемы, нет обученных специалистов. Я думаю, последнее, что делают сейчас ветераны — это обращаются к психологу, потому что нет как таковой истории общественного обсуждения.
Тайга.инфо: Культуры обсуждения нет.
— Да. К психологам идут единицы, у кого есть деньги, но, как правило, люди, которые имеют какие-то деньги, не идут служить. Служить же в армии сейчас многие идут как раз от безденежья, чтобы как-то заработать на контракте. Поэтому, я думаю, что это совсем пропащая ситуация. Я думаю, что люди, вернувшиеся сейчас, будут просто спиваться. Тут два варианта. Если человек до травмы имел склонность к противоправному поведению, то это будут вспышки агрессии и травмирование всех, кто вокруг него. Если же человек, скажем так, высоких моральных качеств, то это, скорее всего, будет депрессия, какой-нибудь тихий алкоголизм и очень много попыток суицида.
Тайга.инфо: Получается, ударит по всем?
— Это будет иметь огромные последствия для всего общества. Когда одной части, в данном случае не личности, а общества, безумно больно, и они кричат, что это ужас, с нами произошел ужас, кошмар, посмотрите на это, а второй части общества невыносимо на это смотреть, хочется не сталкиваться, не иметь ничего общего. И они всеми способами от этого ограждаются. Плюс есть еще третья часть общества — это, по сути, те, кто осуществляет насилие.
Те люди, которым больно, будут пытаться как-то кричать, потому что они не могут этого больше выносить. А остальная часть (к сожалению, так любое общество устроено) старается этого не слышать, старается этого избегать всеми силами. И чем больше мы избегаем, тем меньше у нас возможности решить проблему и помочь тем, кто пострадал. Если говорить на фоне общества, происходит такой же раскол, как при травме происходит расщепление личности. Разрыв связей между отцами и детьми, между мужьями и женами, между теми, кто за, и кто против, между теми, кто воевал, и теми, кто не хочет даже слышать и знать ничего про это. Происходит разрыв связей в обществе, а это значит, что происходит травма.
Беседовала Диана Днепр