Андрей Колесников ("Коммерсантъ") поговорил с Путиным о гибели Евдокимова и Баварина

11 Янв 2006, 00:41

"Это очень хороший человек"

В конце лета специальный корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ летел из Барнаула в Москву "основным бортом" российского президента и разговаривал с Владимиром Путиным о том, о чем президента до сих пор не решаются спрашивать не только журналисты, но и его ближайшее окружение.

Я был на похоронах алтайского губернатора Михаила Евдокимова. В Барнаул полетели несколько журналистов из кремлевского пула. Так вышло, что в середине дня мы разделились. Я попал в больницу, где в тяжелом состоянии лежала вдова губернатора. Президент заходил к ней, и они о чем-то довольно долго говорили. Я стоял в коридоре, где алтайский хирург рассказывал, что она получила травмы, несовместимые, они думали, с жизнью. Но она пришла в сознание. Врач говорил, что до сих пор никто ей не смог сказать, что ее мужа нет в живых. Это предстояло, видимо, сделать Владимиру Путину.

Остальные журналисты до больницы не доехали и улетели в Москву "передовым бортом". Билета на рейсовый самолет у меня не было. Пресс-секретарь президента предложил помочь. Так я оказался на "основном борту".

Моим соседом был личный врач президента. Он рассказывал, что за пять лет не пропустил еще ни одной командировки президента и что ни в одной из них его помощь по серьезному поводу, к счастью, подопечному не потребовалась.

– Покушайте,– сказал он мне,– вы же, наверное, проголодались.

Профессионал определил это по каким-то, видимо, безоговорочным для него признакам. Я думаю, что, скорее всего, по моему взгляду на поднос с едой, который уже лежал передо мной на откидном столике. Но притронуться к ней я не успел. Меня позвали в соседний салон.

Там я увидел побогаче накрытый стол и президента страны. Он пригласил садиться. Всего нас было пятеро: он, я, его помощник, пресс-секретарь и шеф протокола.
Президент предложил выпить. Я отказался:

– Я не пью.

– Придется,– сказал он.– Не чокаясь.

Автокатастрофа, в которую попал Михаил Евдокимов, произвела на Владимира Путина, судя по всему, огромное впечатление. Их отношения не были только рабочими, президента и губернатора. Однажды господин Путин летал в Чечню и, когда возвращался на вертолете, предложил подвезти Михаила Евдокимова, который еще тогда не был губернатором и приехал в Чечню как артист. По дороге вертолет обстреляли. Так что Михаил Евдокимов был для Владимира Путина не чужим человеком.

– Странная история с этой аварией,– сказал Владимир Путин.– Почему все-таки у него не было сопровождения? Оно бы не позволило его машине идти с такой скоростью.

– Так сняли же сопровождение,– сказал я.– За несколько дней до аварии.

– Да я знаю,– ответил президент.– Меня интересует, зачем.

Он так и сказал: не почему, а зачем.

– Ну, про это тоже все говорят в Барнауле,– сказал я.– Известно же, что у него с депутатами конфликт неразрешимый. Начальник УВД, говорят, поддерживал их.

– А вы знаете, что он последние три месяца вообще на Алтае не был? – спросил Владимир Путин.– Он просто не хотел, не мог он туда заставить себя поехать. Ему было морально тяжело.

– Весь Барнаул говорит, что его убили,– сказал я.

– Вы серьезно? – переспросил господин Путин.– Разве непонятно, что это такое роковое стечение обстоятельств?

– Когда барнаульского мэра незадолго до этого убили, тоже, говорят, было роковое стечение. Но что такое роковое стечение? Вы же сами говорите: если бы было сопровождение, ничего не произошло бы.

Владимир Путин взял трубку телефона, стоявшего на столе (желтая "вертушка" с гербом), и попросил соединить его с генпрокурором. Когда соединили, он вышел из комнаты, где мы сидели. Его не было пять минут.

Когда он вернулся, мы продолжали говорить уже на другие темы. Один из собеседников знал, что у меня вышла книжка "Первый украинский" про "оранжевую революцию", и спросил, с кем, как мне кажется, на Украине сейчас можно иметь дело. Я искренне ответил, что, как мне кажется, ни с кем.
Господин Путин слушал, мне казалось, бесконечно рассеянно.

Тогда я уже сам спросил его о том, что меня, собственно говоря, и интересовало:

– А вы с преемником-то определились?

– В принципе да,– кивнул он.– Да ведь тут особых проблем нет. Но надо, конечно, еще посмотреть. Два, кажется, кандидата есть? Я точно не помню.
Он посмотрел на своего помощника. Тот кивнул.

– Правда, оба мне пока не кажутся стопроцентным вариантом.

Я слушал очень внимательно. Так внимательно, как я слушал сейчас, я не слушал, кажется, никогда.

– Да разберемся,– добавил президент.– Край непростой, конечно. Но это не главная сейчас проблема.

– Погодите! – не удержался я и перебил его.– Вы что, про Алтайский край сейчас говорили?

– Да,– удивился он.– А вы что подумали?

Я внимательно посмотрел на него. Я бы не сказал, что в уголках его глаз спряталась хитринка. И все-таки у меня было ощущение, что со мной сейчас поступают довольно безжалостно.

– Да нет, я про вашего преемника,– сказал я.

– А-а,– ответил он.– Про моего. Ну понятно.

– И что?

– А что?

– Определились?

– А почему вас это так интересует?

– Потому что это всех интересует. И вас, по-моему, это интересует не меньше, чем всех остальных. Потому что от этого кое-что зависит.

– Ну,– произнес он,– допустим, я определился.

– Тогда давайте вы нам скажете,– от всей души попросил я. Я подумал, что можно еще добавить, что я никому больше не скажу. Я подумал, что могу сейчас пообещать что угодно.

– А вы считаете, что надо уходить? – поинтересовался он.

– Конечно,– искренне ответил я.

– Что, так не нравлюсь? – спросил он.

Я должен был что-то ответить. И я бы, наверное, ответил. Но он решил снять это неожиданное напряжение. В конце концов, мы просто сидели и ужинали.

– Что,– спросил он,– вы считаете, не надо менять Конституцию?

Это была подсказка.

– Конечно, не надо. Вы сами знаете, что не надо.

– А почему, кстати? – искренне (уверен, что искренне) спросил он. Он первый раз смотрел на меня, по-моему, с настоящим интересом.

– Потому что если вы сейчас что-нибудь поменяете, через год от нее вообще ничего не останется.

– Оно вам надо? – хотел добавить я, но удержался, потому что хитринка, которой я сначала предпочел не заметить, теперь достигла просто неприличных размеров.

– А, ну ладно, тогда не будем,– легко согласился этот человек.

– Так кто преемник? – еще раз спросил я.

– Скажите, если бы это был человек, который был бы во всех отношениях порядочный, честный, компетентный, вот вы бы, лично вы стали бы помогать, чтобы он стал президентом? – спросил он.

Я поразился мгновенной перемене ролей.

– А почему я должен помогать? Я работаю журналистом. Я никому не должен помогать.

– Нет, ну вы гражданин тоже. Вот почему бы вам не помочь стать президентом честному человеку?

Это уже было просто издевательство.

– Вы ему лучше меня поможете.

– Нет, ответьте! – завелся он.– Почему на меня не смотрите?

Я поймал себя на том, что и правда смотрю куда-то левее и выше него.

– Что, портрет Сталина там хотите найти? – съязвил он.

– Портрет Путина,– ответил я.

– Засчитывается,– кивнул он.– Но и его там нету. Ну так что, будете помогать?

– Не буду,– буркнул я.

– Ну а если человек-то хороший? – неожиданно сказал он.– И честный. И порядочный. И компетентный. Такому помогли бы?

Мне вдруг показалось, что он на самом деле говорит о конкретном человеке.

– Такому помог бы. Но такого нет,– произнес я.

– О! – кивнул он.– Все-таки помогли бы. Ну вот, а вы не хотели отвечать.

Он был, по-моему, очень доволен этой победой.

– Да не собираюсь я никому помогать. Вы можете сказать, что это за человек? – сказал я.

– Вам понравится,– сказал он после некоторого молчания.

И вот с тех пор я смотрю на некоторых людей в Кремле и думаю: он мне нравится или нет? А вот он? Или он?.. Нет, он не понравится никак. Ну, значит, он, слава богу, не будет преемником. А вот он... Ну да... Или просто его бросили на самое течение и смотрят: выплывет или не выплывет?.. Так, ломаю голову я. Он думает, что человек, с которым он определился, мне понравится. Но я ведь понимаю, кто мне может понравиться... Думая об этом, не так уж и сложно сойти с ума. Не этого ли, кстати, добивался господин Путин, произнося все это?

Впрочем, он больше не собирался говорить на эту тему.

Позвонил телефон. На этот раз президент не стал выходить из комнаты. Его соединили, судя по всему, снова с генпрокурором.

– Понимаю... Да, слышу...– говорил господин Путин.– То есть вы проанализировали ситуацию и считаете, что это должно быть мое решение? Все, спасибо.
На следующий день начальник Алтайского УВД, по распоряжению которого Михаила Евдокимова лишили охраны, был уволен.

Разговор продолжался. Я говорил о том, что меня интересовало. Ну про свободу слова, про что же еще. Я сказал, что на телеканалах ее нет и что нормального человека это не может устраивать.

– А что именно вас не устраивает? – спросил он.

– Меня не устраивает, что через некоторое время после того, как арестовали Ходорковского, у меня пропало ощущение, что я живу в свободной стране. У меня пока не появилось ощущения страха...

Я хотел добавить: "Но, видимо, вот-вот появится", но он перебил меня:

– То есть ощущение абсолютной свободы пропало, а ощущения страха не появилось?

– Да, пропало ощущение, которое было при вашем предшественнике,– сказал я.

– Но ощущения страха не появилось? – еще раз уточнил он, казалось, размышляя над тем, что я говорю.

– Пока нет,– ответил я.

– А вы не думали, что я, может быть, такого эффекта и стремился достичь: чтобы одно состояние пропало, а другое не появилось?

– Не думал,– ответил я.– Не ожидал.

Он пожал плечами и снова сделался безразличным.

– Ну так что, освободите телеканалы? – спросил я.

– Да никто их не захватывал. Телевидение сейчас такое же, какое общество.

– А вам оно нравится?

– Мне – нет,– неожиданно ответил он.

– Ну так надо менять! – обрадовался я.– Вот в этом многие бы вам помогали.

– Ну, вместе и будем менять. Вы думаете, так просто – поменять? Поменяем. Но не будет возврата к тому телевидению, которое было тогда, в то время, о котором вы говорите. Это время прошло. Его нет больше. Оно не вернется. Забудьте.

Он, казалось, убеждал в этом не только меня.

«Коммерсантъ», 30 декабря 2005