Сергей Шаргунов: «Следует быть праведным маньяком»

Осенью 2007 года молодой писатель и журналист Сергей Шаргунов вошел в федеральный список «Справедливой России» на выборах в Госдуму, заняв в нем сразу третье место, но вскоре был исключен из списка — за острую критику действующей власти. Летом 2011 года автор нескольких книг (крайняя, «Книга без фотографий», вышла весной и попала в финал премии «Национальный бестселлер») Сергей Шаргунов приехал в Новосибирск, где у него состоялось несколько встреч с читателями, и рассказал Тайге.инфо, какое министерство он возглавил бы в новом правительстве, что его сын попросил привезти из Сибири и почему нужно рассчитывать на читателей, которые еще не родились.

 

 

— Первый раз я поехал в Киргизию, потому что там были революционные события, и мне хотелось не с чужих слов, а самому знать, что там происходит. То же самое с путешествиями в Чечню или в Южную Осетию во время войны. Второй раз поехал в Киргизию, потому что меня пригласили люди, которые, по сути, взяли на себя всю культуру, которая сейчас там есть. Это семейная пара, они открыли несколько книжных магазинов, и вот недавно открылся Дом русской книги. На открытие пришло много людей, — причём и русских, и киргизов. Они просто истосковались по возможности пообщаться с кем-то из писателей, поскольку писатели к ним давно не приезжали. Но мне важно было не просто поучаствовать в этих встречах, но еще и побыть наблюдателем. Я в итоге написал текст о своих впечатлениях от жизни в Киргизии, от людей, с которыми общался, обо всем, что там происходит, — скоро выйдет.

 

России надо приходить в Киргизию и активно вмешиваться, потому что у нас там есть свои интересы 

У меня есть ощущение вымывания культуры. Что происходит сегодня в Центральной Азии, ну, кроме Казахстана, практически непонятно, особенно в плане культуры, поскольку с российскими, московскими и любыми другими издательствами никто связи не поддерживает. Культура там русскоязычная, но Россия оттуда ушла. Киргизия остается пока что последним оселком культуры, потому что и русский язык там официальный, и большой интерес к России есть. Но вообще там сегодня пахнет революцией.

 

 

— Да, одна революция была, вторая, и вот уже люди снова недовольны. Но при этом не видно силы, которая может всё изменить. Всё та же засаленная колода. И дальше, на самом деле, России надо приходить туда и активно вмешиваться в процесс, потому что у нас есть там свои интересы. Киргизия, например, — один из лидеров по запасам золота. Хотя 70% прибыли идет в Канаду. Но это, конечно, уже отдельная, не имеющая к литературе отношения тема.

 

 

— За разумное присутствие. Всё в рамках добровольности, конечно, должно быть. Они сами в этом заинтересованы. И мы в этом заинтересованы не меньше — чтобы не начали, например, резать русских в следующий раз.

 

 

— Всё это от сердца. Хочется, чтобы больше людей читали книжки. Это даже здоровый эгоизм: чтобы мою книжку прочли, чтобы я не занимался чем-то маргинальным и мало нужным. Чтобы литература завоевывала больше пространства, улавливала больше людских душ.

 

 

— А мне просто хочется самому увидеть, кто они — эти читатели. Знаете, какой это кайф, когда приезжаешь в Академгородок на встречу с читателями и понимаешь: то, что ты делаешь, не напрасно. Встает женщина, она преподавательница русской литературы, она прочла двухтомник «Литературная матрица», и ей понравилась там моя глава про Грибоедова. Или встает профессор химии, и оказывается, что он меня в журнале «Огонёк» читает. А одна девушка слушает специально «Маяк» ради еженедельного книжного обозрения. А другой парень — фанат моих книг «Малыш наказан» и «Ура».

 

 

Хочется, чтобы одна из моих книг стала знаковой для времени. Может быть, она уже написана

— Да, в том числе многих критиков, даже ведущих критиков. Понятно, что это связано с насыщенным и стремительным информационным потоком. Выходит большое количество книжных единиц, за всем уследить невозможно, люди же затюканы еще и своими делами. Конечно, профессиональный критик должен всё-таки дочитывать всё до конца, чтобы выносить квалифицированное суждение о прочитанном. А так, конечно, понятно, люди не успевают всё читать. Тем не менее, мне хочется, чтобы читали главное, ключевые какие-то произведения. Хочется, чтобы одна из моих книг стала знаковой для времени. Может быть, она уже есть. Может быть, это «Книга без фотографий». А может быть, эта книга будет написана в ближайшее время — тот роман, который пишется сейчас. Знаковыми я считаю книги «Санькя» Захара Прилепина, «Елтышевы» Романа Сенчина, «Сажайте и вырастет» Андрея Рубанова, «Я — чеченец» Германа Садулаева, «Библиотекарь» Михаила Елизарова. То, что нужно читать. Такой минимум, который человеку, интересующемуся современной словесностью, знать следует.

 

 

— Нет. Потому что литература — такая музыка, которую не всякий может оценить. И это всё-таки долгоиграющая история: настоящее художественное произведение может быть перечитано через 10, 15, 100 лет, поэтому нужно рассчитывать и на тех читателей, которые еще не родились. А при этом существует еще публицистика, очерки, когда что-то волнует, возмущает, хочется об этом рассказать, и здесь круг читателей объективно оказывается шире. Точно так же в интернете — если ты что-то пишешь в блоге, нужно считаться с этой реальностью и играть на этом поле тоже.

 

 

— Не знаю, но сейчас, по-моему, всех чиновников заставили читать эту книгу, в кабинетах ее насаждают, как картошку при Екатерине. Хотя эти меры ни к чему не приведут, главное, чтобы они открыли ее и прочли. Мне «Литературная матрица» кажется полезной не только для старшеклассников, там нет никаких скидок на возраст читателя. Главное — по этой книге очень многое можно понять об ее авторах, о каждом из них, будь это Битов, Петрушевская или Александр Терехов. У нее, кстати, будет продолжение — теперь о советских писателях, таких, факультативных. Я уже написал главу о Серафимовиче и о «Железном потоке».

 

 

Я уже заключил договор с издательством «Молодая гвардия» на написание «ЖЗЛ» Александра Фадеева

— Да, был такой факт. На самом деле, я сейчас думаю о нем — хочу написать биографию. Даже уже заключил договор с издательством «Молодая гвардия» на написание «ЖЗЛ», допишу роман, потом возьмусь за Фадеева. Не в связи с этим фактом совершенно, я даже упоминать там об этом не хочу, чтобы не придавать работе, так скажем, «желтый» окрас. Дело же не в том, кто чей родственник. Фадеев — не до конца понятый писатель, как и многие авторы советского периода. Думаю, это была двойственная фигура, разорванная. Человек, который с бледным похмельным лицом мраморного античного бога сидел в президиуме, когда принимались разные карательные резолюции, а потом под покровом мглы, хлебнув портвешка, встречался с жертвами, давал им деньги, трепал по плечу и вселял в них бодрость. Это был человек, в котором присутствовали сразу и функционер, и художник, поэтому, конечно, он загубил во многом свой дар. Но я думаю, что Фадеев был неплохим человеком и, конечно, много переживал по поводу своей жизни.

 

 

— Да, наверное, но я не хочу ничего навязывать, я против того, чтобы давить на ребенка. Если он захочет стать священником, как мой отец, пожалуйста, ради бога. Может быть, он вообще пойдет по военной тропе. Сейчас он безумно заинтересован во всем армейском. Например, когда я сказал, что полетел в Новосибирск, и спросил, что ему привезти, он мне ответил коротким словом — «Меч».

 

 

— Очевидно. Он читает книжки на военную тему — ну, то есть как «читает»: картинки рассматривает и учится читать. И мультики требует такие же, достаточно редкие, типа «Лебеди Непрядвы». Поэтому, может быть, он пойдет в армию, если захочет, и будет военным. Что же, я удержу его, что ли? Это нормально, у меня оба деда воевали офицерами, отец в Суворовском учился.

 

 

— Ой, ну это огромное количество минусов. Попойки. Среда, в которой все друг друга нахваливают: «Старик, ты гений». Какой-то снобизм может возникнуть: писатели, они же такие сердцеведцы, часто видят людей насквозь, и люди уже воспринимаются как персонажи. Также надо соизмерять свои возможности с тем, на что претендуешь. В этом смысле, насколько хватит и воли, и таланта, чтобы быть писателем, тоже большой вопрос, мы же знаем немало поломанных судеб. И потом на него будет давить фамилия. Станут судачить, что, вот, он сыночек и так далее. Может быть, надо будет начать писать под псевдонимом.

 

 

Следы остаются, поэтому наступать надо с нажимом, чтобы они были красивыми и рельефными

— Ну, я-то постоянно собой недоволен. Хочется гораздо больше успеть, гораздо больше сделать, больше и лучше писать. Кстати, встречи с людьми убеждают в том, что нужно писать — и писать именно всерьез. Потому что всё читается, ничего никуда не пропадает. Некоторая безответственность перед собой и литературой распространена среди начинающих, когда они думают, что просто что-то там калякают. Но «всё остается с тобою навеки», как пел Егор Летов в альбоме «Звездопад». Уверен, волшебная Янка Дягилева, чьей могиле в Новосибирске я ездил поклониться, с ним согласна. Следы остаются, поэтому наступать надо с нажимом, чтобы они были красивыми и рельефными.

 

 

— Вы — к моему, хочется верить. Дело в том, что эта демаркационная граница проходит не по возрасту, а по самоощущению. Какая-то серьезность, острота, индивидуальность — вот что важно. Личностное восприятие, энергичность, пытливость. Я же, в общем, тоже не романтизирую, условно говоря, свое поколение. Это может быть и тот, кому 25 лет, и кому 35, и старше, и моложе, пожалуйста. Я просто говорил о том, что вот эти совсем юные люди, которые сейчас приходят, воспитаны в эпоху нулевых и боятся проявить личную инициативу, привыкли существовать тише воды, ниже травы. Готовое поколение конформистов. Не все, конечно, но таких много. И мы же знаем по опросам, что тихий менеджер «Газпрома» — их вожделенная цель. Они знают, что быть самим собой и высказывать свободные суждения невыгодно, выгодно лизоблюдствовать или просто отсиживаться в сторонке. Происходит, к сожалению, некое социальное развращение молодежи, в этом смысле мы — те, кто формировался в бурный и диковатый период слома, — привыкли быть более самостоятельными, так мне кажется.

 

 

— Да, я много раз об этом задумывался. Один из возможных вариантов — меня просто бы пришлось выцарапывать уже оттуда. Если же нет, то было бы несколько направлений, очевидно. Конечно, я защищал бы тех, кого давят, репрессируют, прессуют. Посылал запросы, старался выезжать на место, поддерживать тех, кто становится, так или иначе, жертвами. Это первое. Второе — конечно, поддержка культуры: литература, писатели, конкурсы, премии, фестивали, реальная помощь библиотекам. Ну и, естественно, я оставался бы независимым человеком, каковым и был всегда, и говорил бы, что думаю. Просто голос мой, возможно, был бы слышнее.

 

Отдельная личность — самое неуязвимое, что может быть сегодня. Я — вольный художник 

Тем не менее я совершенно не жалею о произошедшем. Эта история, при которой я не сдался, не капитулировал перед требованиями, высветила всю фантасмагоричную ситуацию нашей общественной реальности. И я думаю, что сейчас не время объединений. Я — вольный художник. Отдельная личность — самое неуязвимое, что может быть сегодня. Свободная, самостоятельная, неподконтрольная личность. С такой сложно справиться.

 

 

— Думаю, что, с одной стороны, это уравнение со многими неизвестными, а с другой — есть тоскливое ощущение предсказуемости. Именно поэтому в ту сторону всерьёз не смотрю.

 

 

— У меня ощущение не меняется. Страна донашивает советские одежки. Не строится и не воспроизводится. Вымываются кадры. Все чаще случаются и, увы, еще предстоят катастрофы. Происходит одичание и озлобление людей — не без помощи телеящика. Элиты погрязли в бесстыжем воровстве. Но одновременно есть что-то обнадеживающее. Нарастает самоорганизация. Это может быть и поселок Сагра — при всей запутанности того, что там стряслось. Я увидел, что мужики там не лежат по канавам. Я общался с ними — обаятельные и энергичные. Они смогли собраться, выйти, дать отпор.

 

Самоорганизация сегодня возможна везде и прежде всего — в интернете. Мы видим, что очевидный беспредел, очередная наглая мигалка — это уже не то, что можно замолчать. Да, кажется, что там, за толстыми стенами, на всё положили, но любое вызывающее событие сегодня приобретает мощный резонанс, многократно усиливается через интернет, а затем и прессу, и чиновники уже вынуждены отвечать в любом случае. Интернет безумно эффективен — в том смысле, что каждый блогер сам себе неподконтрольное СМИ.

 

 

— Не знаю. Наверное, надо просто быть адекватными самим себе и поступать всегда в соответствии со своими принципами. Не заморачиваться параноидальными теориями, кто за кем стоит, а высказываться по существу, говорить то, что думаешь. Не нужно, конечно, впадать в прекраснодушное доверие, но все равно честных и достойных людей больше, чем мы можем представить.

 

 

— Хороший вопрос. Чудовищно, если во власти соберутся одни писатели! Но я думаю, как это ни фантастично звучит, нам еще придется строить новую Россию — творческие люди, люди идеалов будут нужны. Конечно, хотел бы заниматься тем, в чём разбираюсь, помочь культуре. Но важно, чтобы изменилась сама система, и ты понимал, что общий вектор направленности действительно привносит улучшения в жизнь людей. Пока не запущена машина развития, отдельные должности ничего не решают.

 

Важно, чтобы изменилась система. Пока не запущена машина развития, отдельные должности ничего не решают 

Возможно, если бы я доверял этому гипотетическому правительству, я бы действовал по примеру Че Гевары. Помните? Когда спросили, кто здесь «экономисто», он решил, что спрашивают коммуниста, поднял руку и стал главой национального банка. Это не значит, что я воспеваю дилетантизм, но иной раз принципиально важны не формальные профессиональные навыки, а воля к тому, чтобы действительно менять ситуацию.

 

Готов взяться за социалку. Надо строить детские сады в необходимом количестве, дать детям полноценный летний отдых, вернуть молочные кухни, платить матерям нормальные пособия. Сочетается ли это с искусством? Русская литература всегда была больна большими смыслами, заслоняла униженных. А философ начала XX века Федор Степун когда-то сказал, что русский писатель маниакально одержим разумным и справедливым обустройством жизни. То есть праведным маньяком следует быть, вот так.