«Людей отучали любить друг друга»: демократические СМИ об одичании в СССР

05 Июн 2016, 03:25

Писатель Олег Волков стал политическим узником в СССР в 1928 году и провел в лагерях пять сроков. Спустя 61 год он рассказал «Мемориалу» и «СибИА» о Соловках, встречах с Горьким и Солженицыным, совместных съемках с Лихачёвым, «отравлении» Сталиным и бойкоте в Академгородке.

Тайга.инфо продолжает публикацию текстов основанного в Новосибирске «Независимого сибирского информационного агентства» о последнем этапе перестройки и трансформации СССР.

Весной 1989 года «СибИА» поговорило с писателем Олегом Волковым об истории ГУЛАГа и системе советских репрессий. Волков родился в 1900 году в Санкт-Петербурге. Прозаик, публицист, мемуарист. Публиковался под псевдонимом Осугин. Обладатель госпремии РСФСР в области литературы. Его главным трудом считается автобиографическое произведение «Погружение во тьму».

Выпуск 3-й. 29 апреля 1989

Интервью с писателем

Соловецкий лагерь — один из первых очагов ГУЛАГа. Рассказывает узник Соловков, один из миллионов жертв тоталитарного строя, писатель Олег Васильевич Волков, ровесник века, вынесший пять сроков. 27 лет лагерей и пыток — таков общий «стаж» Олега Васильевича.

О.В.: … в 1928 году я попал в мясорубку с уже отлаженными механизмами, со сложившимися традициями. Они знали, как нужно терроризировать заключенных, все было уже обкатано. Потом все это перешло в наследие. Во всяком случае, без Ленина не было бы и Сталина, а мы все хотим какой-то островок спасти от правдивой лавины. Да, жестокость была чрезмерна. Она поощрялась. Людей отучали любить друг друга, говорили: «Надо подозревать друг друга, во всех искать врагов, тайных недоброжелателей советской власти». Это, безусловно, привело к одичанию.

Кор.: Почему произошел этот чудовищный катаклизм в стране гуманистов и мыслителей таких, как Достоевский, Толстой, которые всегда обращались к нравственности, к человеколюбию?

О.В.: Какую связь вы находите между Толстым и Достоевским и тем, что мы видим здесь с 1917 года? Ведь эти люди — последователи не Толстого, а Маркса. Это совершенно другое. У них свои задачи, они решили действовать на устрашение, на то, чтобы люди стали послушными. И все это началось, как вы знаете, с 1917 года. Толстой? Ну причем здесь его проповеди? А Достоевский? Это же ваш Ленин назвал Достоевского «архискверным писателем». Толстой был для него, наверное, менее архискверным, может просто скверным. Так что их учение, их слова, их философия мало что говорили деятелям Октябрьской революции.

Кор.: А сегодня, по вашему мнению, есть ли гарантии от подобного?

О.В.: Видите, я по своему возрасту уже не могу питать таких розовых околомистических надежд. Самое грозное, на мой взгляд, что пережил народ — его отучили от нравственных идеалов. Преследование церкви вылилось во вседозволенность. Нравственные устои исчезли, мораль пошатнулась. Это нелегко восстановить. Запущенное поле еще можно через год-два снова сделать плодоносящим, но, когда целый народ отвернулся от нравственных истин и забыл, что такое жить по совести, а жить так только чтобы милиционер не поймал…

Нам объясняют, что все было прекрасно при Ленине, все замечательно устраивалось, но вот пришел такой плохой человек и всю обедню нам испортил

Это, знаете, уже трудно культурные добрые начала русского общества восстановить заново, восстановить наше гуманистическое наследие. С этим покончили уже с 1917 года. Конечно, теперь принято какую-то грань проводить между сталинским террором и прежним временем. Нам объясняют, что все было прекрасно при Ленине, все замечательно устраивалось, но вот пришел такой плохой человек и всю обедню нам испортил. А мне, пережившему все это в сознательном возрасте, очень трудно провести демаркационную линию…

И потом, мы должны чувствовать себя виноватыми перед памятью Тургенева. Разве он о такой России мечтал? Разве о таком народе мечтал? Он был культурным человеком и с уважением относился к людям. А такой диктаторский режим, который у нас установился, Тургенев вряд ли мог себе представить. Он за тиранство поносил русских царей, а они, конечно, были детьми по сравнению с теми, кто пришел потом.

Кор.: Олег Васильевич, вам приходилось бывать и в нашем Новосибирске. Когда это было?

О.В.: Моя московская жизнь насчитывает уже 30 лет — с тех пор, как я вернулся. А в Новосибирске я был не так давно — лет 6–7 назад, в благословенные времена Брежнева. У нас был выездной секретариат в Академгородке: несколько дней выступлений, заседаний, бесед.

Кор.: Вы выступали?

О.В.: Да. Мое выступление не понравилось вашим представителям обкома партии. Были мы под предводительством Сергея Владимировича Михалкова. Когда настала моя очередь выступить, я вспомнил, что незадолго до нас ваши места объезжал Леонид Ильич Брежнев. Я сказал, что он проехал от Владивостока и ничего не увидел. Особенно я всегда заступался за природу, много хлопотал о Байкале. А вся эта поездка, конечно, была показухой. Ну как же можно?! Генсек проехал, а я сказал, что он ни хрена, простите, не увидел. После этого со мной перестали кланяться и шарахались от меня. Михалков срочно заболел. Ему сказали: «Ты кого приез? Кого привез?!»

Ну я попал в бойкот, меня не хотели публиковать, «Литературная газета» сказала: «Мы не можем». Вербовали ораторов против меня. Такую услугу оказал Аганбегян, он тогда, по-моему, еще не был академиком, работал в Сибирском отделении Академии наук. Он стал рассказывать, что это не так, что много всяких планов хороших, ведется работа по защите природы и т. д. А меня главным образом поражало в Сибири расхищение природы, когда напропалую валили тайгу. Львиная доля того, что брали у леса, горела на кострах, гнила на катищах (перевалочные склады — прим. Тайги.инфо), тонула в реках, оставалась на дорогах. Тогда не принято было говорить о негативных сторонах жизни… А в годы репрессий я довольно долго был в Красноярском крае, там после лагерей я отбывал ссылку в селе Ярцево.

Кор.: Это в каком году?

О.В.: Можно обратным счетом. Отец народов сыграл в ящик в 1953-м, а два года спустя — в 55-м я был реабилитирован.

Кор.: Олег Васильевич, вспоминать об этом непросто, но скажите, что вам инкриминировали?

О.В.: Скажем, в 29-м году мне часть срока заменили высылкой на материк. Я поехал к Александре Львовне Толстой. Тогда она была директором музея Толстого в Ясной Поляне… Вот, под крылышко к ней я и приехал. Я хорошо знал Татьяну Львовну, старшую ее сестру, дочь Толстого. Но прожил я там года полтора, меня снова арестовали, обвинив в том, что я приехал шпионить за тульскими оружейными заводами. Дали мне пять лет лагеря, я снова поехал на Соловки.

Есть такие и среди писателей — такие вояки бурные, которые считают: генералиссимус выиграл войну, и их не трогает, что он накануне войны уничтожил руководство армии

Кор.: Помните приезд Горького на Соловки? Это было при вас?

О.В.: Он с большой помпой прибыл на Соловки. Явился на остров, окруженный свитой начальства с ромбами. Видеть-то, конечно, он ничего не видел, он смотрел в ту сторону, куда ему показывали. Прежние монашеские гостиницы для богомольцев были переделаны в казармы, там размещалась охрана. Там застелили все как следует: белые простыни, подушечки, одеяльца и т. д. Привели туда Алексея Максимовича, показали, как живут заключенные. А солдаты, переодетые в чистенькие бушлаты, изображали заключенных. А Алексей Максимович легко слезу пускал, он и тут пустил слезу: «Ах, черти полосатые, как вы умеете воспитывать, трудом перековываете людей». Он восхвалил потом этот режим, написал статью. Очевидно, он тоже дрожал, как бы его не смешали с…

Кор.: Конечно, в период такого режима вряд ли сам Горький смог бы чем-то помочь.

О.В.: Конечно. Это бессильно было. Послало его на Соловки правительство, чтобы несколько Запад утихомирить. Тогда просочились сведения о Соловках, об этих пытках, толпах заключенных, принудительном труде. Мы же отказывались: нет у нас принудительного труда, все это злопыхатели выдумали. И вот, чтобы успокоить общественное мнение на Западе, предложили Горькому лично свидетельствовать, что нет тут никаких ужасов, люди живут, работают. Все пристойно. Конечно, он ничего не увидал.

Кор.: У Солженицына целая глава «Архипелага» посвящена Соловкам.

О.В.: Он сам там не был. Он же у меня много расспрашивал о Соловках. Там со мной был Лихачёв Дмитрий Сергеевич.

Кор.: Так вы были знакомы?

О.В.: Да, я помню, когда его привезли. Это было в 29-м, я тогда уже был старожилом. Ходил в пересыльную роту анкеты заполнять, помню, как и где впервые познакомился с Лихачёвым. Он моложе меня, студентом попал.

Кор.: Вы с академиком Лихачёвым недавно снимались в фильме «Власть соловецкая». Жестокий, но правдивый фильм. Стремление к правде нарастает…

О.В.: Да, семена добрые посеяли. Одно только признание, что нам не нужна полуправда, а мы хотим всю правду — это уже великая вещь. И если успеем до этой полной правды докопаться, то уже назад перейти к восхвалению того, что было, будет трудновато. Другое дело, есть большая прослойка людей, которым именно эта обстановка позволяла жить — не тужить, безответственно пользоваться привилегиями. И они, конечно, будут зубами держаться за свои места, за свои кабинеты. Есть люди, отравленные именем Сталина. Есть такие и среди писателей — такие вояки бурные, которые считают: генералиссимус выиграл войну, и их не трогает, что он накануне войны уничтожил руководство армии. Они продолжают что-то такое долдонить о его заслугах и т. д. Но, будем верить, что все-таки, говоря старорусским языком, Бог не совсем отвернулся от России…

С писателем О. В. Волковым беседовали кор. СибИАг Герман Литвинов и член оргкомитета Новосибирского общества «Мемориал» Сергей Панфилов.