«Почему проблемы в США или Европе, а падает рубль?»: Алексей Мазур о кризисе в кризисе

06 Окт 2011, 04:00

Мы так привыкли к сообщениям о том, что биржи то падают, то растут, что обвал мировых и российских бирж во вторник не был воспринят как повод для тревоги. Однако этот обвал достиг тех же масштабов, что и три года назад, когда «тихую гавань» России «вдруг» накрыло штормовой волной экономического кризиса. Алексей Мазур о том, что кризис на самом деле не кончился, тем более — в России.

Мы так привыкли к сообщениям о том, что биржи то падают, то растут, что обвал мировых и российских бирж во вторник не был воспринят как повод для тревоги. Однако этот обвал достиг тех же масштабов, что и три года назад, когда «тихую гавань» России «вдруг» накрыло штормовой волной экономического кризиса.

Так что же произошло? Да ничего особенного. Некоторые подумали, что кризис кончился, а он на самом деле — не кончился. И сейчас происходит возвращение инвесторов к реалиям жизни.

Более интересен другой вопрос. Почему проблемы в США или Европе, а падает рубль? Почему российские биржи пикируют вниз куда стремительнее европейских?

Ответ на этот вопрос звучит так — потому что есть мировой экономический кризис, а есть ещё и российский, и он не только экономический, но и политический, демографический и даже — цивилизационный.

Не надо переживать о проблемах США и Европы. Там всё просто

Не надо переживать о проблемах США и Европы. Там всё просто. Институты западной экономики были настроены на бесконечный рост, но отдельный человек не может потреблять всё больше и больше: произошло насыщение, а новых людей «развитый мир» не воспроизводит. Экономика Запада столкнулась с проблемой потери смысла — зачем больше производить, для кого больше производить, что именно производить?

Но экономика имеет свою инерцию: если люди не хотят покупать даже под нажимом рекламы, за них начинает покупать государство. Мы это наблюдаем и в России. Не хотят люди покупать новостройки по высоким ценам — нате, люди, материальную помощь из бюджета, для покупки жилья. Ну а ведь деньги собраны с тех же людей. И с других тоже.

Имеет свою инерцию и «финансовый рынок». Раз что-то растёт, надо туда бежать и вкладывать. Оно ещё вырастает. До кризиса 2008 года «выращивали» недвижимость, после кризиса — золото. Теперь и оно падает, и несчастный инвестор мечется в поисках финансового перпетуум-мобиле — куда бы вложить, чтоб ничего не делать, и богатеть?

Три года прошло после начала мирового кризиса — и ни одна из причин, его вызвавших, не была устранена. Государства продолжают жить в долг, банки продолжают выдавать кредиты, которые мало шансов вернуть, а экономические аналитики не сводят глаз со скачущих биржевых индексов, которые мало что отражают, кроме степени психоза среднего участника рынка.

Но почему же падает рубль, ведь у нас профицитный бюджет?

На то есть две причины, существенная и несущественная.

Западные инвесторы воспринимают Россию как периферию мировой экономики

Несущественная в том, что западные инвесторы воспринимают Россию как периферию мировой экономики. Как рискованную ставку — а вдруг выгорит? Но когда всё зыбко и неустойчиво, из рискованных рынков лучше уходить. Подобной репутацией мы обязаны многому. Например, тому, что никто в России не может с уверенностью сказать, останется ли у владельца его предприятие завтра, да и останется ли сам владелец на свободе.

Но есть и более существенная причина. Россия — сырьевой придаток Запада. У нас много болтовни про инновации, но реально открываются новые газо-нефтепроводы и другие производства по переработке и перекачке сырьевых богатств куда-нибудь за кордон. И бюджет на 2012 год сбалансирован при цене нефти в 120 долларов. А нефть уже упала до 80.

Сырьё стоит очень дорого, когда его не хватает. А когда его избыток, пусть даже небольшой, оно падает в цене до минимума. Что, впрочем, отнюдь не мешает росту цен на бензин на автозаправках.

У нас ведь чрезвычайно монополизированный рынок. Он монополизирован практически полностью, но не формальными монополиями, а неформальными соглашениями между центрами сил — чиновниками, силовиками, бандитами с одной стороны и субъектами предпринимательства — с другой. Субъектов предпринимательства может быть много, но цена всё равно останется монопольной.

Это же выгодно — получать с каждой продажи доход побольше и потом «честно» его делить между уважаемыми людьми. Снижение цен такая модель экономики не предусматривает.

Но и это ещё не всё. Есть проблема износа основных фондов. Попросту говоря — большая часть нашего производства работает в цехах советской постройки, на станках советских времён, использует коммуникации и инфраструктуру советских времён и т.д. и т.п. Пока работает, пока крутится, но время от времени взрывается, тонет или падает.

Так вот, наша экономика в разных фазах мирового кризиса взлетает и падает, «как все», но, взлетая, каждый раз ударяется о «потолок» износа основных фондов. И этот потолок медленно, но неуклонно снижается.

И тут затронем кризис политический. Ничего по существу наша власть не делает. То ли верит в собственные сказки про инновации и промышленный рост (это не исключено, ведь честной статистики у нас уже нет, поэтому власть в принципе не может знать, что происходит в экономике), то ли верит в то, что само вырастет и образуется, согласно законам рынка и притоку инвесторов.

Никакого развития быть не может: власти не нужны компетентность и конкуренция в элите

Власть у нас глубоко консервативна, устроена на контроле и удержании, а также — на «рассадке» по ключевым постам своих родственников, друзей и знакомых. Даже не будем говорить о коррупции — сам факт, что ключевые назначения происходят по признаку родства или знакомства, означает, что никакого развития быть не может. Для развития нужны компетентность и конкуренция в элите. А нашей власти они не нужны.

Кризис цивилизационый заключается в том, что народ (все мы, то есть), не знает, чего ему надо, готов мириться, подстраиваться и принимать существующие правила игры. Мы утратили представления о том, что хорошо, а что плохо и бесконечно прогибаемся под гниющий мир.

Мир меняют романтики, идеалисты и оптимисты. Остались ли они в России?

Алексей Мазур