«Герои» и «монстры» Александра Проханова: «Я живу в ощущении неизбежного победоносного русского будущего»

05 Апр 2012, 05:44

Руководитель аналитического отдела Тайги.инфо Алексей Мазур, записав выступление Александра Проханова на его встрече с читателями в Новосибирска, попытался понять, что стоит за мечтами писателя о возрождении Империи, и объяснить, в чем и почему Проханов может заблуждаться.

Лауреат премии «Национальный бестселлер», автор более 50 романов и собрания сочинений в 15 томах, главный редактор газеты «Завтра» Александр Проханов в конце марта приезжал в Новосибирск на встречу с читателями. Руководитель аналитического отдела Тайги.инфо Алексей Мазур, записав в книжном магазине «Капитал» рассказ Проханова о советском герое-творце и постсоветских упырях, попытался понять, что стоит за мечтами писателя о возрождении Империи, и объяснить, в чем и почему он может заблуждаться.

«Я исповедую религию и философию русской победы»

Александр Проханов (в начале встречи): «Для меня большая честь выступать перед вами, жителями великого сибирского города.

Моя судьба складывалась довольно странно. Я закончил авиационный институт и должен был заниматься ракетами противотанковыми. Но не стал этим заниматься, очень скоро оставил эту специальность. Ушёл, бросил Москву, бросил большой город, бросил цивилизацию и ушёл лесником в леса. И три года я прожил в деревнях, среди природы восхитительной русской. И мне казалось, что я стану природоведом, человеком лесов, человеком озёр. И тоже не стал.

Потом я стал скитаться. Кем я только не работал и не служил. Работал с геологическими партиями, водил туристов по Хибинам. Когда-то меня судьба привела в журнал для слепых, там работали слепые, и журнал выходил с рельефными точками, и я был поводырём слепых.

Это были пробы, это были такие эскизы жизненные, прежде чем я выбрал свою основную профессию — писателя. И с тех пор, быть может, с 1970 года, когда я познакомился с Юрием Валентиновичем Трифоновым, и он благословил меня на первую книжку, я остаюсь художником, писателем, романистом. Всё остальное — это сопутствующие явления.

Кем я только не работал и не служил. Когда-то меня судьба привела в журнал для слепых, и я был поводырём слепых

Не сразу, но достаточно быстро я понял, что меня судьба, или Господь Бог, я не знаю, что там на самом деле, выбрали для одной задачи, для одной миссии — чтобы я проживал свою жизнь параллельно с жизнью моей страны и не дал исчезнуть, ускользнуть и забыться деяниям моих современников, деяниям моей страны, тем свершениям, громадным, прекрасным, а порой и ужасным, которые сопутствовали моей жизни. И я стал летописцем моего государства.

Сначала красного государства, советского, а затем уже и нынешнего, уже не советского, постсоветского, государства. И я вспоминаю эпиграф, который выбрал для своего замечательного произведения «Жизнь Арсеньева» Бунина. Там эпиграфом служит цитата из какого-то русского летописного свода. Она звучит так: «Вещи и дела, аще не описаемы бывают, тьмою покрываются, и гробу забвения предаются, описание же яко одушевление». (В оригинале: «Вещи и дела, аще не написаннии бывают, тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написаннии же яко одушевленнии...», — прим. Тайги.инфо.) То есть он сказал, что те события мира, которые остаются вне текстов, вне описаний, они забываются и умирают. А те, что попадают на кончик пера художника, хрониста, они остаются навеки. И вот это желание ухватить, углядеть, не дать исчезнуть, не дать забыться вот этим потрясавшим меня картинам бытия, двигало и продолжает двигать меня по сей день.

Моя писательская жизнь состоит из двух огромных периодов. Первый период — это советский период. Это период, когда советская идеология, советская метафизика в центр мироздания ставила человека-героя, человека-творца, человека мученика. Такого витязя, который служит человечеству, всему белому свету, а может, и космосу. Вокруг этого, во многом утопичного героя, разворачивалась вся советская культура, довоенная, военная, послевоенная. И в центре её, повторяю, стоял человек-герой. Хотя конечно обыденный человек был совсем другим. Он, как и нынешний, страдает болезнями, эгоизмом, хворями, утомляется, ему свойственны пороки, преступления. Но в центре идеологи, повторяю, стоит героическая эмблема.

Я в своих первых книгах, первых романах, искал этого героя, находил его, быть может, отчасти даже придумывал его. Я двигался по великим стройкам, по карьерам, там, где открывалась нефть. Я проплыл от Томска до Тазовской губы по Оби на танкере, который вёз туда, на Север, в сложенном виде целые города, целую нашу Северную цивилизацию. Я упивался вот этим потрясающим размахом деятельности, труда. То, чего нынешнее поколение не знает. Нынешнее поколение не понимает, как можно, например, одним ударом всколосить целину. Или как можно направить все усилия на кромку полярных льдов и создать там потрясающую цивилизацию, северную. Военную — из вооружений, портов, баз подводных лодок. Как можно вот эти великие проекты осуществлять? Построить океанический флот, например.

И я по этим проектам, по этим местам огромной концентрации труда, усилий, энергии, двигался. И советское время для меня было время вот таких вот романов. Романов-утопий, быть может, романов-творцов.

Нынешнее поколение не понимает, как можно, например, одним ударом всколосить целину

Потом меня судьба направила на войны. Изучая советскую мирную техносферу, я постепенно перемещался в зону военной техносферы. Мне, единственному в ту пору писателю молодому и журналисту, удалось описать советскую атомную триаду. Я летал над полюсом на ракетоносцах, с дозаправкой, я двигался на мобильных ядерных ракетных установках, я уходил в автономные плавания на подводных лодках, и мне открывалось очень многое.

Я увидел ядерный взрыв на полигоне в Семипалатинске, и мне Господь открывал потрясающие зрелища.

Потом я сместился в зону боевых действий. В ту пору советская страна находилась в острейшей конфронтации со Штатами, и по всему миру шли локальные войны, локальные схватки, где наш «Калашников» соперничал с М-16. Трагические кровавые столкновения шли в «третьем мире» на всех континентах.

И я побывал в то время практически на всех войнах, во всех «горячих точках», которые вёл тогда Советский Союз. Это были африканские войны — Ангола, Мозамбик, Эфиопия, Намибия. Это была Кампучия, это были поездки в Никарагуа, это был Ближний Восток, с битвами в Средиземном море и в Ливане. И конечно, это был Афганистан, где я побывал, наверно, 16 или 17 раз — от начала ввода наших войск до выхода нас из Афганистана. Прошёл с нашей армией по существу всю кампанию, видел все формы и способы ведения боевых действий.

И потом, когда наступила перестройка, и образ героя, о котором я вам говорил, стал двоиться, стал троиться, стал дробиться, стал прятаться в туман. Происходила дегероизация, на авансцену попал другой человек, другой кумир, и постепенно он вытеснил героя. И в центре этой новой, возникшей реальности, которая и сегодня продолжается, возник не герой, не подвижник, не творец, возник купец, возник делец, возник человек, для которого главное — это богатство, потребление, блеск, комфорт, который мыслит категориями не вселенной, а сегодняшнего дня и своего небольшого угла.

И вот этот мир, который меня окружил, он деформировал меня, он травмировал меня, он сломал мою художественную психологию, он изменил мой стиль, он заставил меня создать другую эстетику, эстетику боли, эстетику кошмара. И по-прежнему в центре моих романов оставался герой, оставался подвижник. Но моего героя окружали уже монстры, окружали чудовища, вот эти упыри, демоны нашего времени.

Мои последующие романы, такие, как «Господин Гексоген», или «Теплоход Иосиф Бродский», или «Крейцерова соната», или «Алюминиевое лицо», — это борьба моя с демонами. И таким образом вся моя долгая жизнь, которая была наполнена скитаниями, переживаниями, описаниями действительности, которая меня окружала, она сейчас подходит к концу, она завершается. И к концу своих странствий я вынес ряд представлений, быть может, ряд прозрений о той жизни, которая была мне дана, — для чего меня в эту жизнь ввели с тем, чтобы потом из неё увести, Бог знает куда. И в последних моих работах, роман «Русский», например, или роман «Пятая империя», я попытался сформулировать свои представления о России, о её мистическом пути, о мессианстве русской истории, о русском человеке, в котором происходит извечная, грозная, очень страшная битва света и тьмы, рассказать о том, что такое «Русский Ад», русское подполье духовное, что такое «Русский Рай», мечта о вечной справедливости, красоте, богоносности русской судьбы. И последние романы, если говорить пафосно, это не просто художественные произведения и описания коллизий, нам известных. Это, отчасти, учение о России, которое я для себя сформулировал и которое проповедую.

Мои последние романы, если говорить пафосно, это не просто художественные произведения. Это, отчасти, учение о России, которое я для себя сформулировал и проповедую

Я живу в ощущении неизбежного, несмотря на все беды, несмотря на все кошмары, на все трагедии, неизбежного победоносного русского будущего. Я исповедую религию и философию русской победы. Той победы, которую Россия одержала в ХХ веке, в сорок пятом году, и той неизбежной победы, которую Россия одержит в XXI веке. Победы, которая иногда закрывается тьмой, которая закрывается великим унынием, поселившимся в душе сегодняшнего русского человека. И я стремлюсь рассеять это уныние, и очень часто повторяю слова замечательного моряка, капитана-лейтенанта, погибшего на лодке «Курск», когда он, быть может в последние свои минуты, в кормовом отсеке, когда уже было вырублено электричество, наступала эта страшная, холодная чёрная солёная вода, когда кругом уже не было друзей, и когда все зовы о помощи не находили отклика, он написал записку, в которой было написано «Не надо отчаиваться!». И эту записку он адресовал даже не своей милой жене, не своим детям, он адресовал эту записку всем русским людям, которые остаются жить на этой земле.

Вот это вот удивительное, молитвенное, как слова из псалма, «Не надо отчаиваться», и является содержанием моего творчества«.

«Если Путин успокоится, что его избрали, и не запустит развитие, ситуация сметёт его»

Читатель: «Перед выборами, на Поклонной, вы выступили вместе с Кургиняном. Очень многие ваши сторонники, почитатели посчитали, что вы встали на сторону власти и выступили в поддержку Путина. И вот такой вопрос — насколько обоснованно было ваше выступление, и разве не было другого решения?»

Проханов: «Для меня другого решения не было, тем более что моё выступление, как и выступление моих товарищей на этом «поклонном митинге», не было выступлением в защиту Путина. Более того, в этих выступлениях звучали иногда очень осторожные, а иногда очень резкие выпады против Путина. В моём выступлении, если вернуться к нему, прозвучала такая тема: я сказал, что России грозит «оранжевая революция», России грозит повторение февраля 1917 года, когда власть была сметена, хрупкая, робкая и бездарная государственная власть в стране, и наступил хаос, Гражданская война, из которой пришлось Сталину за волосы выволакивать советскую цивилизацию, русскую цивилизацию, из этого кровавого болота.

«Оранжевая революция» грозит повторением августа 1991 года. Для меня, как для человека, остро пережившего конец и крах советской государственности, угроза повторения вот этого кошмара, явилась огромной болью, огромным, я повторяю, ужасом надвигавшимся. Я об этом сказал. Я выступал против «оранжевой революции», которая реализовывалась, которая шла, которая набирала темпы, и которая была готова пройти по всем сценариям «оранжевых революций». Будь то революция в Белграде, когда несчастного, робкого и слабого Милошевича в конце концов отвезли в Гаагский трибунал, где он погиб, или «оранжевая революция» в Грузии, когда пришёл Саакашвили.

Я прекрасно помню, как Немцов и Рыжков куражились над моей страной, над моими ценностями

«Оранжевый» классический сценарий в России развивался. И другого решения не было. Мне надо было или поддерживать «оранжистов», среди которых господин Немцов, мой личный враг, это был бес 90-х годов, или Рыжков, Владимир, это человек Черномырдина. А я прекрасно помню, как они куражились над моей страной, над моими ценностями. И они опять были на Болотной, и с ними были все мои идеологические враги. Либо поддерживать их, либо давать им бой, давать им отпор. Наверно, косвенно, это была, конечно, поддержка Путина. Косвенно. Но у меня не было больше никого, кого бы я мог поддерживать. Я не поддерживал ни Зюганова, в котором я разочаровался, и с которым раньше у меня были близкие отношения. Быть может, действительно, мой выход на Поклонную гору интерпретировался, как поддержка Путина. На самом деле, это была борьба, продолжающаяся борьба с «оранжизмом»».

Читательница: «Тем не менее, голосовать же вы не ходили?»

Проханов: «Голосовать не ходил. Поэтому я никого не поддерживал».

Читательница: «Как скоро у нас в стране будут позитивные изменения, чтобы мы это почувствовали?»

Проханов (глубоко вздыхая): «Не знаю. Я тоже их жду. И, кстати, на этом „поклонном митинге“ я говорил: если сразу же после избрания Путин не выступит с долгожданным „русским развитием“, то, что вы называете „позитивные изменения“, а изменения — это и называется развитие. Это появление опять новых предприятий, это создание новых центров развития, это опять возникновение центров культуры, это обращение внимания власти на несчастных людей, которые живут впроголодь, это наши ужасные дороги, это наши чудовищные сельские больницы, это СПИД. Если Путин немедленно не запустит это развитие, успокоится, что его избрали, с таким трудом, трудно очень избирали, то ситуация сметёт его. Он не будет долговечным правителем. Если этих изменений, о которых вы говорите, не будет, то нас впереди ждут большие катастрофы социальные. И Болотная площадь, она сомкнется с Поклонной горой, а не сольётся.

Но, тем не менее, я вот сюда приехал, я приехал на авиационный завод имени Чкалова, и последнее время я езжу по оборонным предприятиям, по тем, которые уцелели после страшного разгрома, учиненного в 90-е годы. И я вижу, что на тех заводах, которые уцелели, — там идут изменения. Пришли деньги, сменился станочный парк, появились блестящие станки, создаются новые системы вооружений. Оборонные предприятия производят оружие, способное выигрывать бесконтактные войны, те войны, в которых проиграла Ливия, Ирак или Югославия. И здесь, на вашем заводе, строятся замечательные самолеты. Я повторяю, этого очень мало! Но это произошло. И я думаю, что это будет происходить».

Проханов жил на «витрине» советского строя, но у него была не только «витрина»

Картина мира, описанная Александром Прохановым, выглядит впечатляюще, и хочется верить и в прекрасного героя-творца, только на время ушедшего в подполье, и в неминуемую русскую победу.

Но эта картина нарисована на холсте, который что-то скрывает, нет в ней полноты и законченности. Эмоции и духовный подъём прикрывают брешь в логике и лишь ненадолго прогоняют сомнение. Но сомнение возвращается.

Откуда в обществе, в центре которого стоял герой-творец, взялся делец и стяжатель? Отчего бывшие секретари райкомов-обкомов, директора заводов и работники спецслужб (все сплошь — проверенные партийцы) вдруг превратились в тех самых «демонов» и «монстров»?

Александр Проханов, как и Сергей Кара-Мурза, жил на «витрине» советского строя. Это было прекрасное место — именно в том смысле, в котором его описывает сам Проханов. Гигантские стройки, победа человеческого разума над стихиями, трудовой героизм. Это — то общество, о котором мечтали многие и у нас, и на Западе.

Проханов обходит стороной вопрос, почему именно его пускали в ракетоносец, как он получал «допуски» на секретные объекты

Но на «витрину» попадали не все. Проханов обходит стороной вопрос, почему именно его пускали в ракетоносец и на подводную лодку, как он получал «допуски» на секретные объекты и в заграничные командировки. Возможно, он верно хранит государственную тайну, даже если государства уже не стало. Но совершенно очевидно, что в Александре Проханове были стопроцентно уверены те, кто отвечал за «допуск», видя его увлеченность и отсутствие сомнений.

У советского строя была не только витрина. Были обычные помещения, «подсобки». Там не хватало продуктов, ширпотреб распределялся «по блату», общественный транспорт был дёшев, но ходить мог раз в час. Там выступали ораторы, чьим словам никто не верил, там расцвёл жанр политического анекдота. Там появился жанр политической дискуссии «разговор на кухне».

И ещё у советского строя был «подвал», куда стекали все нечистоты. В этом подвале обитали «блатные», и их система ценностей постепенно разносилась по всему зданию. В этом подвале в той самой прекрасной советской армии, чьи подвиги наблюдал и описывал Проханов, одни солдаты издевались над другими просто потому, что те были призваны в армию на год позже. «Дедовщина» в советских частях была повсеместна, и Афганистан, как мне рассказывали однокурсники, там служившие, не был исключением.

И что самое неприятное было в этом «здании» — любого человека, с «витрины» ли или из «подсобных помещений», могли в любой момент «слить в подвал», туда, к нечистотам. «Лагерная пыль» — не Путиным придумана.

«Русский Ад» всегда был в Советском Союзе, он был обратной стороной той витрины, на которой жил и которую воспевал Проханов. Русский Ад и Русский Рай существовали в Советском Союзе одновременно. Мало того, советская власть, не колеблясь, использовала инструментарий «ада» для достижения целей своих великих идей.

В картине мира Александра Проханова прекрасное здание советской цивилизации рушится немыслимо, необъяснимо, а нечистоты, заливающие её руины, берутся «ниоткуда». И «монстры» и «демоны», обступающие и теснящие героя Проханова, кажутся засланными из-за рубежа либо спустившимися с Марса. Но простое изучение биографий «монстров» открывает нам, что были они выходцами из той самой советской цивилизации. И что ещё более поразительно — самые крупные из них жили на той же самой «витрине», на которой жил и которую описывал Проханов.

Это означает только одно: Проханов, как художник, склонен к идеализации и, рисуя хорошее, задвигает плохое на задворки сознания. Он, впрочем, этого и не скрывает. Будучи художником-миссионером, он стремится не столько описывать, сколько давать ориентир, показывать идеал.

Беда только в том, что за идеал выдавалось то, что идеалу не соответствовало, и местами — не соответствовало очень сильно.

Александр Проханов — олицетворение русской мечты об империи. Она, наверно, живет в каждом. Хочется, чтоб Россия была сильная, отправляла космические корабли к другим планетам, защищала слабых и окорачивала сильных. Великие стройки, великие задачи, вовлеченность в общенациональное дело и причастность к общей победе — это то, чего так не хватает сегодня русским.

Хочется славы, силы и уважения. А вместо этого — мельчание, бессилие и унижение.

И вот Проханов, идя на поводу у своего идеализма, видит в риторике современной власти зачатки имперскости, а в сохранении ряда КБ и заводов — начало восстановления промышленности. И он сам понимает, что, скорее всего, это не так, и пугает Путина слиянием Болотной и Поклонной. Но мир Проханова дуален, на Болотной собрались разрушители империи, а на Поклонной — её защитники, и у него «нет выбора».

Где бы оказался герой Проханова, будь ему сегодня 20 лет? На Поклонной или на Болотной? Или раскололся бы «пополам»?

А вот где бы оказался герой Проханова, человек-творец, будь ему сегодня 20 лет и не знай он ни о «бесе 90-х» Немцове, ни о страхе перед февральской революцией? На Поклонной или на Болотной? Или раскололся бы «пополам»? И нет ли в этом расколе настоящей трагедии, которую можно было бы попытаться исправить?

Не помню, кто сказал: «Не говорите, что вы много работали. Спросите — над тем ли вы работали?». Какую империю мы строим?

Надо ли углублять и расширять раскол в обществе, сталкивать лбами тех, кто и сам рад стараться?

Надо ли обвинять других, не замечая своих недостатков? Ведь Русский Ад идёт из глубины истории, и замараны в нём все.

Может, стоит заняться простым делом — восстановлением исторических фактов? Не биться в истерике на телешоу, а собрать экспертов с разных сторон, составить список вопросов и попытаться дать на них ответ. Без оценок, без вынесения приговоров.

Список вопросов, по которому сегодня нет и близко общественного согласия, огромен. Была ли царская Россия хорошим государством, о потере которого надо сожалеть? Есть ли вина евреев в злодеяниях революции? Сколько человек погибло от репрессий в годы Сталина? Как были созданы состояния в начале 90-х?

Что действительно нужно сегодня России, так это вспомнить всех погибших со всех сторон, понять, что двигало теми, кто убивал, и теми, кого убивали.

Простить, почтить память и идти дальше.

Алексей Мазур