«Морфий» в театре Афанасьева: «Если разбирать Булгакова, там все понятно»

24 Окт 2013, 14:07

26 и 27 октября в театре Сергея Афанасьева состоится премьера спектакля «Морфий», поставленного студенткой пятого курса новосибирского театрального института Анной Морозовой. Тайга.инфо поговорила с молодым режиссером о Булгакове, Юрге, наркомании, революции, фатализме, провинции и психосоматике.

Тайга.инфо: В тексте Булгакова есть фраза: «Если интересует вас, прочтите историю моей болезни». В вашем спектакле эти слова, перефразированные, тоже есть. Но все-таки у вас среди множества историй линия болезни доктора Полякова теряется.

— У Булгакова показан наркоман, и на этом сделан акцент. Но если рассматривать историю шире... Вот был [Алексей] Балабанов, он снял фильм про наркомана. Это значит, что какие-то подростки, уйдя с такого фильма, может быть, не станут колоться. Мне, как режиссеру, это неинтересно. Потому что, во-первых, я почему-то догадываюсь, что какие-то уколотые люди вряд ли пойдут в театр на спектакль, а во-вторых, тем, кто сюда ходит, не очень интересен именно наркоман. Здесь в другом дело. Морфий — это ведь не только кристаллики, которые растворяются в воде, это что-то большее, какой-то способ убежать от реальности, способ найти счастье, потому что человек не может смириться с тем, что предлагает жизнь. Эта тема меня больше волнует.

В нашей жизни случается ведь много разных проблем и бед, можно либо срефлексировать жутко, как Поляков (ему что ни скажи, он все воспринимает, как оголенный нерв), либо плыть по течению. Как в финале говорят Пелагея Ивановна и Демьян Лукич — да, где-то происходит революция, а наша работа — принимать больных. Понимаете? Такое мировоззрение более «долгожительное», то есть такие люди живут дольше. А интереснее ли? Это тот вопрос, о котором каждый задумается. Люди спросят себя: а как буду жить я — серо, все принимая, во смирении и долго, или же быстро и ярко, но постоянно борясь с чем-то? Я не знаю, где правда. Есть плюсы и в таком мировоззрении, и в таком.


Человек не может изменить мир, он не Бог. Например, я не могу сделать так, чтобы моя любимая женщина взяла и вдруг через силу меня полюбила (как у Полякова с Амнерис). И когда я начинаю рефлексировать по этим поводам, это значит — я пытаюсь это изменить, а ничего невозможно изменить. Вот про что спектакль. И морфий является неким пазлом, который вставляется в общую картину. История болезни — жанр, который подразумевает хронологически выверенный рассказ. У нас нелинейное повествование, почему ребятам и сложно: разные сцены не по хронологии сменяют одна другую, надо впрыгивать в каждую следующую сцену через десять секунд, а по времени у нас прошло два месяца. Мы взяли выжимку из жизни и показали сухие факты — в этом есть история болезни, все остальное несколько про другое.

Вроде как было рабское сознание у людей, так и осталось, но при этом каждые двадцать лет появляются революционеры, которые хотят что-то изменить

Тайга.инфо: По поводу революции: у вас есть намек на нее, это контекст, в котором существует герой. Но какую роль вы вообще отдаете историческому фону, могла ли эта история случиться в любое время в любом другом месте?

— Некоторые события не могли бы мыслиться без революции. Потому что сбежать из больницы нельзя было бы так, как сделал Поляков. Ему удалось, потому что шли уличные бои, и никто из докторов, в принципе, не следил, кто куда сбежал. Он бы не украл пистолет, было бы сложнее, я думаю. А тут идет еще и такая параллель — хаос в жизни одного человека накладывается на общую разруху, которая происходит в стране, и это тоже две разные позиции. Да, есть революционеры, которые пытаются изменить невозможное. Вроде как было рабское сознание у людей, так оно с монархии и осталось, но при этом каждые двадцать лет появляются революционеры, которые хотят что-то изменить. А есть простые люди, которые занимаются своим делом где-то в провинции, как наши фельдшеры.

Тайга.инфо: Рассказ вырос из истории болезни самого Булгакова. Он избавился от нее и написал «Морфий». А у вас что? Морализаторство, призыв не становиться наркоманом, потому что плохо кончишь, или все же намек, что человек властен над своей судьбой?

— Не властен. Есть такие вещи, которые невозможно изменить, и даже доктор, который поставил себя выше морфия, оказывается зависим от него. Он же почему начал это делать, потому что думал, что «знает врага в лицо». Начал с отмазкой: я все знаю про морфий, я выиграю эту битву, я никогда не стану больным, я же врач. Но даже врач... Как только люди переступают черту, дальше выхода нет. Даже если они все знают об этой проблеме — это если мы про наркоманию говорим конкретно. Невозможно бороться. Я не могу сделать закат солнца вручную, и если я попробую, буду выглядеть дурой. Значит, нужно принять это природное устройство. Если я начну думать об этой «несправедливости», я просто буду глупо переживать из-за вещей, которые невозможно изменить. Зачем?


Тайга.инфо: Правильно ли, по-вашему, поступил доктор Бомгард, обнародовав историю Полякова?

— А этого сам Поляков хотел. Дело даже не в том, что он писал дневник, якобы предполагая, что его найдут, а в том, что он сам отдал его Бомгарду. Каков предсмертный поступок? Если разбирать Булгакова, там все понятно: я вылечился, и вы не начинайте. Там единственное, что смог сделать Поляков, когда уже приближался конец, — передав дневник Бомгарду, донести до людей мысль: «Ребята, не начинайте. Вы смерть не переборете. Нет ни одного человека, который будет жить вечно. Не ставьте себя выше судьбы».

Тайга.инфо: Но вы отказываетесь от образа Бомгарда, у вас вместо него какой-то отстраненный, обобщенный рассказчик, который одновременно и хор. Почему?

— Да, это человек от театра, актер, который играет три роли. Если делать его прям профессором, по рассказу, тогда нужно все пять страниц по рассказу показывать — это не сценично. И он ведь шире по факту, это не просто врач, это некий рупор.

Тайга.инфо: Почему вы не отказались от пространства провинциальной лечебницы. Ваша идея выходит за рамки больничных стен, тем не менее, спектакль существует в них.

— Эта история только в глуши могла произойти. Почему Поляков начал колоться? Мы же разбираем конкретно эту историю. Здесь есть два очень важных фактора: из-за женщины — это понятно, но если бы после того, как его кинула женщина, он бы не был распределен в глушь, остался бы в Москве — он бы скололся? Нет. Потому что она всё равно осталась бы где-то в зоне доступа. Да, она с ним разошлась, но он бы добивался ее до последнего, добился бы или не добился — неважно. В Москве он нашел бы себе другую работу. А тот факт, что его силком отправили — красный диплом, 15 пятерок! — в глушь, сыграл злую шутку.

Первые три сцены я пыталась выстроить так: молодой, интеллигентный человек приезжает туда, где его каждую секунду пичкают водкой, и пребывает в некотором шоке

Эта проблема, кстати, и сегодня есть: вот ты заканчиваешь какой-нибудь столичный вуз, а тебя отправляют в Юргу, в ДК, ставить спектакли, и здесь все повально спиваются. Это из жизни. И убирать такой факт мощнейший нельзя. Именно это, даже больше, чем Амнерис, послужило причиной того, что Поляков скололся. Она ведь, по сути, всегда с ним, с ним и умирает, если это понятно из спектакля. А отправной точкой было именно распределение в глушь — проблема молодых специалистов. Поэтому мы оставили это пространство.


Тайга.инфо: Как считаете, то, что он впервые пробует морфий не по своей воле, а из-за болей, — роковая случайность или закономерность?

— Это надо у Булгакова спросить. Это всё вместе. Ну, вот если размышлять: есть же такие вещи, как психосоматика, когда живот болит оттого, что человек не переваривает то, что с ним происходит. Поэтому первые три сцены я пыталась выстроить так, чтобы было видно, как молодой, интеллигентный человек приезжает туда, где его каждую секунду пичкают водкой, и пребывает в некотором шоке. Фельдшеры эти люди-то хорошие вроде, у них так принято просто. Они привыкли к этой обстановке, а ему дико, что нет ни ванной, вместо которой пол-умывальника торчат, ни печки, холодно. Здесь умер предыдущий врач, все ему только о нем и говорят. И тут, хочешь не хочешь, живот заболит. Мне так кажется.


Тайга.инфо: Это ваша первая серьезная работа? Когда вы ставили эскиз, у вас уже были идеи, как его превратить в полномасштабный спектакль?

— Взрослая первая. (До «Морфия» в театре Афанасьева успели появиться две детских постановки Морозовой — «Пеппи Длинныйчулок» и «Маша и Витя против „Диких гитар“», — прим. Тайги.инфо) Не буду говорить о ней, как о свершившейся. Идеи были, но у нас была задержка год с лишним, и поменялось все сильно. Второй акт переписывала раз пять, а то и шесть. Получилось то, что стало мне ближе через год, потому что люди растут, темы меняются. Проблемы, которые меня волновали год назад, изменились, сейчас волнуют уже другие проблемы.

Тайга.инфо: Как вы считаете, зритель сможет правильно вас услышать, понять ваше высказывание?

— Мне кажется, да. У нас есть страшная сцена с пистолетом, и если актеры ее хорошо сыграют, то всё получится. Ведь там две ключевых сцены: вот эта, сильная, а после нее — очень легкая, беседа Пелагеи Ивановны и Демьяна Лукича. Обычный завтрак, а там где-то за стенкой человек умирает. И именно они высказывают главную мысль. После такого сумасшедшего накала страстей показываем другую сторону, которая сильно оттеняет предыдущую сцену. Она о том, что ничего нельзя сделать, а когда ничего нельзя сделать — смирись и живи дальше. О том, что надо жить, что бы ни случилось.

Беседовала Юлия Катковская