«Черная кошка в темной комнате»: перформанс Ханны Хурциг о Гоголе и Павленском прошел в Новосибирске

24 Май 2016, 07:35

Цензуру и самоцензуру осмыслили создатели перформанса «Разговоры из темной комнаты» в Новосибирске. Сконструированный вокруг сожженного второго тома «Мертвых душ» Гоголя и фигуры акциониста Петра Павленского проект немецкого художника Ханны Хурциг привлек толпу любопытных и думающих новосибирцев.

Всего два раза был сыгран (хотя это и не самый адекватный глагол для описания происходящего) в Новосибирске перформанс «Разговоры из темной комнаты», придуманный художником из Германии Ханной Хурциг. «Аппарат для реанимации текстов» разместился в пространстве люксового универмага на Серебренниковской. Посетители поднимались на не занятый арендаторами шестой этаж в золотом лифте (правда, с «золотыми» зеркальными стенками), минуя вешалки с дорогими брендовыми вещами, по пути накапливая оторопь.

Создатели проекта, который состоялся по инициативе и при всесторонней поддержке Гёте-Института в Новосибирске, заранее дали понять, что его формат будет максимально непривычен для новосибирской публики: пространство инсталляции будет разделено на отдельные станции — темные комнаты, в каждой из которых будут вестись разговоры экспертов друг с другом и с гостями, актуализирующие различные аспекты утерянного гоголевского текста. В числе таких аспектов — кредитная ситуация, путешествие, граница между жизнью и смертью, устройство сознания. Центральной темой перформанса стали цензура и самоцензура, а фигурой — художник Петр Павленский, чьи акции «Туша», «Угроза» и другие широко обсуждаются в обществе и СМИ.

На входе гостей встречал травести-актер, переодетый женщиной, который объяснял, что будет происходить с людьми в темной комнате. Затем включалось видео, и эффектная брюнетка-ведущая проводила семиминутный экскурс в суть перформанса и параллели с «Черным квадратом» Казимира Малевича, который не был бы виден, не будь у него белой рамки:

«Мы выбрали два текста и помогли им ожить в темной комнате благодаря диалогам, разговорам и консультациям. Первый текст — это второй том „Мертвых душ“, шедевр Николая Васильевича Гоголя. Он должен был называться „Чистилище“, но Гоголь его сжег — совершил акт самоцензуры. Сегодня вечером 12 новосибирских экспертов из разных областей оживят пусть не сам текст, но хотя бы некоторые его мотивы. Как бы Гоголь написал второй том сегодня? Чичиков случайно не прообраз кредитного брокера? А мертвые души не стали бы сегодня зомби из телесериалов? И был бы экранизирован роман как роуд-муви?

Художественные акции Петра Павленского отличаются яркостью и эпатажем. Одни их одобряют, у других они вызывают отторжение. Но нам бы хотелось поговорить о том, что их окружает: о допросах, о слухах вокруг личности Петра Павленского, о законах, о публикациях в прессе, о сплетнях, о событийном контексте. Поговорить о рамке, окладе. Сама акция — это черный квадрат, реакция на нее — это белая рамка. И в этом случае только реакция и белая рамка придают акции значение и смысл.

Говорят, что цвет цензуры — черный. Но это не совсем так. Хотя замазанные места и затрудняют прочтение, сам читатель всегда может догадаться, что именно спрятано в запрещенном фрагменте. Мы начинаем гадать, что же там спрятано. Начинаем думать, как иначе сформулировать те же мысли, чтобы к ним не придралась цензура. Так цензурирование способствует творчеству. Цензура — мать всех метафор, утверждает Хорхе Луис Борхес».

«То, что Павленского избили — это моя личная трагедия. Сегодня его, завтра меня»

Конечно, самого Павленского в Новосибирске не было — он арестован и находится под следствием, поводом к уголовному преследованию художника стала его акция «Угроза. Горящие двери Лубянки»: 9 ноября прошлого года он поджег входную дверь здания ФСБ на Лубянской площади и, дождавшись сотрудников полиции, сдался им. Дело расследуется по ч. 1 ст. 243 УК — повреждение объекта культурного наследия, памятника истории. Недавно стало известно, что конвоиры избили художника и сломали ему ребро.

Но Павленский так или иначе присутствовал в каждой комнате. На «кухне» о нем сплетничали новосибирский художник Константин Скотников, питерский философ Оксана Тимофеева и автор двух книг о Павленском и медиатеоретик Владимир Вельминский (Берлин). Натурально, с водкой и закуской они обсуждали, герой он или не герой, насколько уже мифологизирована его личность и деяния, каким реальным он предстает, когда становится известно о побоях, которым он подвергается, будучи под арестом. «То, что его избили — это моя личная трагедия, — говорил Скотников. — Сегодня его, завтра меня, а когда я проецирую это на детей, меня зашкаливает. Это недопустимо, мы что, в первообытнообщинный строй возвращаемся, чтобы с этим мириться?»

Соседняя комната — киностудия, в ней артисты Лаврентий Сорокин и Владимир Лемешонок разыгрывали допрос Павленского по поводу акции «Свобода», когда художник и несколько активистов выстроили и подожгли баррикаду из автомобильных покрышек в центре Петербурга в поддержку украинского Майдана. Вернее, видны были не Лемешонок-следователь и Сорокин-художник — их силуэты репетировали будущий спектакль, но сырую читку этой пьесы при этом наблюдали несколько десятков зрителей, а режиссер постоянно прерывала артистов, чтобы расставить акценты.

«Вы поймите, что некоторые вещи запрещены законом, неважно там, искусство это или не искусство. Нельзя подойти и обоссать картину Рублева, просто нельзя, понимаете, — говорил Лемешонок. — Нельзя разгрузить покрышки на Малом Конюшенном мосту, куда приходят очень много тысяч людей сфотографироваться и замок повесить, нельзя разбросать покрышки и поджечь их. Преследуя или не преследуя какие-то свои цели. Этого делать нельзя».

«Вот можно сказать: нельзя бить ребенка. А если ребенок хочет из окна выпрыгнуть или палец в розетку запихнуть? Вот такой банальный пример, ударить его в тот момент, когда он пихает пальцы в розетку, где его просто пришибет, убьет, — отвечал ему Сорокин. — И ты его бьешь по руке, ты делаешь то, что нельзя, но контекст происходящего подразумевает, что это необходимо сделать. Или его убивает током, он лежит весь обугленный. Отлично. Нельзя так мыслить, я вот об этом. О контексте».

Контекста в «Разговорах из темной комнаты» было очень много. Еще одно пространство — четыре стола, за которым путешественник, режиссер, этнограф, нейрохирург говорили о своей работе, поднимая темы, казалось бы, не связанные непосредственно с цензурой, но так или иначе подводящие к ней. Например, режиссер Павел Головкин, рассказывая о трудностях съемочного процесса режиссеру Борису Травкину, отметил: «В людях много равнодушия, а позиция вахтера вообще убивает тебя, убивает открытость, творчество и ту самую свободу, за которую мы боремся, и в конечном итоге убивает человечность».

Люди перемещались из комнаты в комнату в наушниках, захватывая куски разговоров или беседы целиком, задерживаясь на подольше или совсем на чуть-чуть. Все диалоги при этом транслировались по многоканальной аудиосистеме — можно было переключаться с канала на канал, и я не раз ловила себя на том, что, находясь уже в «кухне» возле Скотникова, все еще подслушиваю Головкина и Травкина. Это создавало невероятный стереоскопический эффект и немножко сводило с ума, как и количество информации, одновременно льющейся в уши — впитать ее всю было решительно невозможно, каждый из разговоров представлял собой ценность, и зрители-слушатели вынуждены были смиряться с тем, что все многообразие созданной Ханной Хурциг вселенной темных комнат никак и никогда не будет усвоено и осознано полностью. Это, с одной стороны, раздражало, с другой — восхищало и, в конце концов, примиряло и с действительностью, которая ждала за дверями универмага.

Зрители вынуждены были смиряться с тем, что все многообразие созданной Ханной Хурциг вселенной темных комнат никак и никогда не будет усвоено и осознано полностью

На вопрос, что тут происходит, драматург и поэт Сергей Самойленко ответил, что все происходящее — это поиск черной кошки в темной комнате. «Ну, или я еще так могу определить: это суп из топора. Где в роли топорища — второй том „Мертвых душ“, а все остальные приправы и кусок мяса — это Павленский, овощи — банкиры и экономисты. На самом деле, как я понимаю, Ханна в каком-то смысле повторила то, что она много раз делала в Европе со своим „Черным рынком“ — создала интерактивную площадку для обмена знаниями. Все такие истории вроде разговоров о науке на „Эврике“ и „Разберем на атомы“, ну и „Темная комната“ попадают в нерв сегодняшнего времени — это востребовано, это нужно, без этого невозможно ни образования, ничего».

Тему цензуры, по мнению Самойленко, Хурциг «схватила из воздуха». «Это взгляд на нас со стороны западного художника — что все важные разговоры уходят из публичного пространства в такие, грубо говоря, дискуссионные площадки, практически кухни. Эти кухни возвращают нас к временам позднесоветским и даже к началу перестройки, когда все декорации были — кухни. И все точно такие же вопросы на телевидении обсуждались в кухонной обстановке. Кухонные разговоры, выведенные в общественное пространство, это был такой прорыв, — вспомнил драматург. — А здесь процесс обратный: долгое время разговоры были возможны в публичном пространстве, но постепенно они вытеснены в такую вот условную кухню. Слава богу, что интерес к таким разговорам есть, мы видим здесь очень много людей. И это показывает к тому же, что в городе достаточно умных и интересных людей, которые могут обо всем этом говорить».

Людей — очень разных людей, от театральных завсегдатаев и ученых до клубной молодежи, от местной власти до оппозиционеров — было действительно много и в первый, и во второй день. «Меня впечатлил этот эффект переключения каналов, когда ты практически как с пультом от телевизора ходишь и переключаешь, — поделился впечатлениями архитектор Александр Ложкин. — Тут то же самое, но только живые люди сидят и говорят, а ты ходишь и выбираешь».

Член жюри театрального фестиваля «Ново-Сибирский транзит», проходящего в городе эти дни, Дина Годер назвала «Разговоры» «шикарнейшими»: «В очереди — толпы народу, и все страшно увлекательно. Проект очень театральный, буквально убрал „настоящие спектакли“, многие из которых рядом кажутся дико фальшивыми».

«Проект очень театральный, буквально убрал „настоящие спектакли“, многие из которых рядом кажутся дико фальшивыми»

Двухдневный перформанс не закончился, когда все разошлись по домам — дискуссии о нем развернулись в соцсетях. Но на претензии к форме и содержанию («Очередная немка отработала свой концепт на живых людях») тот же Скотников справедливо заметил: «Немецкие товарищи собрали нас — единомышленников, единоверцев и разноверцев — и предоставили возможность свободно, не перебивая друг друга, обстоятельно поговорить!» Обстоятельно и не перебивая поговорить — это, по нынешним временам, и правда, ценность.

«Мы все черны, как ни крути. Мы все вышли из неведомой, невообразимой тьмы и вскоре снова вернемся в бескрайнюю, безответную тьму», — этой цитатой из творчества лишенной зрения и слуха немецкой писательницы Хелен Келлер, процитированной в welcome-видео, можно было бы, в принципе, и описать перформанс. С той только оговоркой, что «Разговоры из темной комнаты» стали прожектором, на несколько часов вырвавшим город из невообразимой тьмы, а дальше городу надо самому разобраться с тем, погружаться в нее или нет.

P. S. Как сообщила сокуратор проекта Юлия Чурилова, все аудиозаписи, сделанные во время перформанса, будут выложены на сайте Mobile Academy Berlin.