Туркестан накануне погрома: имперская Средняя Азия начала XX века

30 Июн 2016, 13:10

Тайга.инфо вместе с Алексеем Прониным и Дмитрием Холявченко продолжает цикл публикаций о «южном подбрюшье» России и его влиянии на жизнь в Сибири. Во второй части авторы описывают пестрое население Средней Азии 100 лет назад и особенности ее управления Российской империей перед восстанием 1916 года.

В преддверии 100-летней годовщины трагических событий в Средней Азии — масштабной резни русского населения и не менее кровавого подавления бунта официальными властями — мы решили обратиться к современности и истории Центрально-азиатского региона. Региона, от ситуации в котором напрямую зависит повседневная жизнь и безопасность Сибири.

Ссылка на первую часть цикла — «Забытый бунт: мысли к 100-летию среднеазиатского восстания 1916 года».

Когда современный россиянин, существующий в своеобразной культурно-исторической парадигме, пытается разобраться в некоторых вопросах, лежащих в сферах иных цивилизационных процессов или ценностей, он чаще всего находит ответы в русле тех или иных идеологических концепций. Проблемой является то, что наш с вами соотечественник мыслит в рамках и шорах совершенно разных, зачастую противоречащих друг другу смысловых конструкций, имеющих отношение к различным идеологическим подходам.

Так, ставший в последнее время модной темой для обсуждения русский национализм редко в практической эксплуатации представляет собой стройную и непротиворечивую концепцию. В первую очередь из-за того, что адепты этого течения постоянно смешивают два противоречащих друг другу типа национализма. Первый — это национализм изоляционистско-ассимиляционного типа, либо ксенофобского характера, либо своей более респектабельной формы, апеллирующей к идее национального государства XIX века. Второй — это имперский шовинистический национализм экспансионистского характера, бывший характерным для значительного периода российской истории XVIII, XIX и даже ХХ века.

Еще одна, весьма продуктивная для генерации штампов массового сознания идеологическая призма — это целый комплекс советских идеологических штампов, начиная с во многом химерической картины мира, в которой национальные и религиозные отличия не имеют значения, и заканчивая иллюзорным представлением о том, что лишь классовый характер общества является единственным препятствием для трансцендентного интернационализма. Причем, надо иметь в виду, что показушный советский официозный интернационализм обычно реализовывался в полной мере только в выступлениях национальных ансамблей песни и пляски на празднике урожая. Бытовые проявления национализма во многих случаях не были лишены шовинистической окраски, а национальная и кадровая политика всей советской эпохи до времен застоя на национальных окраинах СССР слишком во многих чертах была идеальным цивилизационным и колонизационным продолжением соответствующей имперской политики начала XX века.

Еще один достаточно широко распространенный комплекс штампов — это иллюзии европейского либерализма, имеющего, как бы это дико не звучало, те же самые просветительские и гуманистические истоки, что и глубинные функционально-прогрессистские идеологические структуры, лежащие в основе коммунистической риторики. Чаще всего эти иллюзии лежат в том же русле отрицания значимости национальных и религиозных отличий, вплоть до отрицания необходимости знать и понимать эти отличия для культурного человека — с одной стороны, и в русле конструирования взаимосвязи между национально-культурными особенностями того или иного общества и законодательной ответственности за соблюдение норм, характерных для другого общества — с другой стороны. То есть комплекс штампов левого европеизированного примитивного либерализма изначально противоречив — он одновременно провозглашает не только равенство людей, но и равенство культур как корпоративистских моделей и, вместе с тем, считает возможным неравенство применения ответственности за нарушение закона в зависимости от принадлежности к той или иной культуре.

В условиях Новосибирска — крупного города со все более увеличивающейся долей иноязычного населения — жить подобными штампами, особенного связанными с отрицанием реальности, со временем станет просто опасно. А в рамках нашей темы вопрос о понимании как особенностей культуры народов Центральной Азии, так и истории этого края в имперский период, становится самым важным и необходимым ключом к разрешению ряда современных проблем, касающихся не только высоких сфер геополитики, но и повседневной жизни сибиряков.

Центральноазиатские владения Российской империи, как и современная Центральная Азия, имели очень сложную структуру населения.

Помимо фарси, в центральноазиатском регионе присутствовали также белуджский язык, языки памирских народов, архаический ягнобский и язык бухарских евреев

Во-первых, рядом особенностей обладала этно-лингвистическая картина. В условиях того, что современные нации еще не сложились, а диалектная дробность зачастую была реальностью при фактическом отсутствии общепризнанной нормы литературного языка (особенно у тюркских народов Центральной Азии), применять термины и современные этно-лингвистические классификационные конструкции к среднеазиатскому населению столетней давности весьма затруднительно.

Так, тюркские языки и диалекты Центральной Азии относились к четырем разным ветвям тюркских языков — огузской, карлукской, кипчакской и иногда выделяемой из кипчакской алтайской. Как известно взаимопонимание между диалектами разных ветвей, при явном ощущении родственности языков и общих корней, в крайней степени затруднено. Однако следует иметь в виду, что в некоторых случаях диалекты, говоры и наречия в своих контактных зонах образовывали своеобразный диалектный континуум.

Так, исторические наречия, на которых говорят современные узбеки, относятся к трем разным ветвям тюркских языков, имеют разное происхождение и в большинстве случаев имеют гораздо больше сходства с диалектами других тюркских языков, чем между собой.

С другой стороны, существовали официальные языки делопроизводства в существовавших на территории Средней Азии государственных образованиях, выполнявшие функции языка межнационального общения. Одним из таких языков был так называемый среднеазиатский тюрки (чагатайский), имевший и развитую общетюркскую литературную традицию.

Что касается иранского языкового пространства, то в Средней Азии явно преобладали северо-восточные диалекты фарси, сейчас известные под названием «таджикский язык». Огромную роль при этом играл дари-бухари как общеиранская литературная норма на территории Средней Азии. Помимо фарси, в центральноазиатском регионе присутствовали также белуджский язык, языки памирских народов, архаический ягнобский и язык бухарских евреев.

Из народов других языковых групп и семей в рассматриваемом регионе присутствовали среднеазиатские арабы и в довольно значительном объеме переселившиеся в Семиречье в конце XIX века китаеязычные дунгане.

Во-вторых, важно, что при определении этнической принадлежности человеком в начале XX века во многих случаях учитывалась не языковая принадлежность, а образ жизни общины. Так, наиболее массовой, в соответствии с государственным учетом населения, этнической группой были так называемые сарты, под которыми понималось оседлое тюркское (а иногда и персидское) население. Также в качестве этнической принадлежности часто указывалась родовая принадлежность.

В-третьих, важнейшим являлась религиозная принадлежность населения. Так, большинство народов Средней Азии относились к ханафитскому мазхабу — самому мягкому толку суннитского ислама. Однако большинство памирских народов были исмаилитами. В крупных городах Средней Азии была заметной доля бухарских евреев. Европейские колонисты в основном были христианами. Европейское население, которое росло в последние десятилетия перед Первой мировой войной очень быстрыми темпами, было представлено в основном русскими, казаками, украинцами и татарами. Значительно меньше было немцев, молдован, армян.

Среднеазиатские владения можно разделить на два отличающихся региона — Степной край, населенный кочевыми казахами, и Туркестан, где преобладало оседлое население

Быстрые темпы роста численности европейских колонистов только усугубляли имевшиеся в Средней Азии проблемы, которые осложнялись низким качеством управленческих кадров и высоким уровнем коррупции, особенно среди чинов «туземной администрации», как было принято называть нацкадры до революции 1917 года. Среднеазиатские владения Российской империи можно разделить на два существенно отличающихся друг от друга региона — Степной край, который включал в себя степные и полупустынные районы большей части современного Казахстана, населенные кочевыми казахами, и Туркестан, где преобладало оседлое население крупных оазисов с отгонным овцеводством в горных и пустынных районах.

С административной точки зрения Степной край не имел единой территории и состоял из четырех областей — Уральской, Тургайской, Акмолинской и Семипалатинской, две последние из которых были объединены в Степное генерал-губернаторство со столицей в Омске. Территории нынешних Узбекистана, Туркменистана, Таджикистана, Киргизии, южных районов Казахстана и Мангышлака были объединены в Туркестанское генерал-губернаторство со столицей в Ташкенте.

Туркестанское генерал-губернаторство в свою очередь состояло из пяти областей — Семиреченской со столицей в Верном, Сырдарьинской со столицей в Ташкенте, Ферганской со столицей в Коканде, Самаркандской со столицей в Самарканде и Закаспийской со столицей в Асхабаде, а также вассальных владений Российской империи — Бухарского эмирата и Хивинского ханства.

Крупнейшим городом Туркестана был Ташкент. По переписи 1897 года в нем насчитывалось 155 тыс. человек, из которых европейцев было около 15%. К 1916 году его население превысило четверть миллиона человек, уже четвертая часть которых составляло европейское население. Другие города Сырдарьинской области были небольшими. Лишь население Чимкента (сегодня Шымкент) и Аулиэ-Аты (сегодня Тараз, в советское время Джамбул) составляло 10–20 тысяч человек. В целом по переписи населения 1897 года доля европейского населения в области составляло 5%. В последующие годы эта доля выросла в большей степени, чем в других областях, что было связано с комплексным освоением Голодной степи, что является темой отдельной статьи.

Население города Верного (сегодня Алматы) — важнейшего центра российского продвижения в Туркестан и центра Семиреченского казачества — в 1897 году составляло 23 тысячи, а к началу Первой мировой войны превысило 40 тысяч. Джаркент, Пржевальск (ныне Каракол) и Пишпек (сегодня Бишкек) были раза в два меньше в 1914 году, однако за предыдущие полтора десятилетия их население выросло в два раза. Также следует отметить, что на территории губернии были достаточно крупные русские и украинские села и казачьи станицы. Так, село Беловодское, в котором родился один из авторов данной статьи, было большим русским торговым селом, во многом соперничающим с уездным центром — Пишпеком. В целом по области в 1897 году европейское население составляло около 10% населения, однако в Верном русские и украинцы составляли 64% населения, татары и китайцы более чем по 5%. Крупнейшим азиатским народом Верного были уйгуры — почти 9% населения.

Один из крупнейших культурных и религиозных центров Средней Азии — город Самарканд — по переписи 1897 года насчитывал более 55 тыс. человек. В первую мировую войну по некоторым данным население Самарканда приблизилось к 100 тысячам. Причем надо иметь в виду, что узбеки составляли чуть больше 10% населения города, 2/3 населения Самарканда того времени составляло персоязычное население, он был центром формирования дари-бухари — северной литературной нормы современного таджикского языка и центром культуры среднеазиатских (бухарских) евреев. Европейцев было около 8% населения города. Население Ходжента (сегодня Худжанд; в советский период — Ленинабад) составляло 30 тысяч человек, Ура-Тюбе чуть больше 20 тысяч, Джизака приближалось к 20 тысячам, а Ката-Кургана превышало 10 тысяч. Область была одной из самых азиатских в стране, и по переписи 1897 года европейцы составляли только 1,5% населения. 

Коканд был важным экономическим центром Туркестана, а количество банков в нем даже превышало подобный показатель в Ташкенте

Основные города бывшего Кокандского ханства располагались на территории Ферганской области. Население Коканда по переписи 1897 года превышало 80 тысяч человек. В Первую мировую войну население областного центра явно превышало 100 тысяч человек. По переписи 1897 года население Намангана было 62 тыс., Андижана 48 тыс., Маргелана 36 тыс., Оша 34 тыс., Чуста 14 тыс, а население быстрорастущего военно-административного русского города Нового Маргелана, в начале XX века переименованного в Скобелев, а впоследствии ставшего Ферганой, приближалось к 10 тысячам человек. К началу Первой мировой войны население этих городов выросло на 10–20%, а Скобелева — примерно в 1,5 раза. Коканд был важным экономическим центром Туркестана, а количество банков в нем даже превышало подобный же показатель в Ташкенте. Доля русского населения в конце XIX века едва превышало 1%, причем значительная его часть концентрировалось в Скобелеве, Коканде и Маргелане.

В Закаспийской области крупнейшим был Асхабад (ныне Ашгабат), в котором в 1897 году было почти 20 тыс. человек. Население города росло очень быстро. Важно, что уже к концу XIX века почти 20% населения Асхабадского уезда составляло христианское население.

В Бухарском эмирате крупнейшим городом была столица — Бухара, население которой к 1910 году, скорее всего, приближалось к 150 тыс. человек, что делало ее вторым по величине городом Туркестана. Причем население города стало расти гораздо быстрее после того, как через город в 1880-х годах прошла Закаспийская железная дорога. Население Карши составляло около 20 тысяч, Шахрисабза — несколько меньше.

В Хивинском ханстве единственным значительными городом была сама Хива, население которой в начале XX века достигло 20 тысяч человек.

Система имперского управления Туркестаном представляла собой довольно сложное соединение бюрократических стандартов империи и местных административных традиций и обычаев. Наличие над областным руководством еще и туркестанского генерал-губернатора свидетельствует о восприятии этих территорий как недостаточно готовых для полноценной инкорпорации в состав России. Также следует иметь в виду, что сам формат дореволюционной области (в отличии от губернии) предполагал, что губернатор является одновременно главой гражданского и военного управления. Усложняло систему управления еще и наличие на территории Туркестана Семиреченского казачьего войска.

Области делились на уезды, однако уездная администрация, по мнению большинства современников, скорее соответствовала масштабам волостной в Европейской России. На одного чиновника в Средней Азии приходилось 2112 человек при среднем значении по стране — 707, поэтому значительная часть работы уездной администрации ложилась на низших чинов, назначаемых из местного населения. Очень часто в источниках отмечается, что русские чиновники в Туркестане не знали местных языков и обычаев, в том числе связанных с религией и правосудием.

Любые выборы могли в любой момент быть отменены губернатором, что в еще большей степени создавало напряжение в общинах

Уезды в свою очередь были разделены волости, которые в свою очередь состояли из аулов (айылов) или кишлаков (кыштаков). Во главе волостей стояли волостные султаны, а во главе аулов или кишлаков аульные султаны, которые приравнивались к сельским старостам. Своя система самоуправления, имевшая корни в предыдущем периоде, была представлена и в городах. Все вышеуказанные должностные лица выбирались населением или назначались. Однако и выборы, и назначения превращались со временем в аукционы. Все коррупционные расходы на проведение выборов и обеспечение назначения позднее компенсировались взятками и подарками. Но, надо иметь в виду, что любые выборы могли в любой момент быть отменены губернатором, что в еще большей степени создавало напряжение в общинах.

Значительными особенностями отличалось текущее судопроизводство. Для местного оседлого населения сохранялся суд кадиев, которые судили по шариату. Для кочевых народов основным судом был суд биев, которые судили по адату (обычаю). Коррумпированность судей, низкий уровень квалификации, страх перед апелляцией в коронный суд и незнание русскими чиновниками местных обычаев, исламского права и языков во многих случаях превращали судебную систему скорее в еще одну сферу напряжения, нежели в сферу снижения противоречий и решения споров.

Надо учитывать, что многие просвещенные русские чиновники выступали за отмену местных судов, но огромным преимуществом с точки зрения имперской администрации данной судебной системы являлся ее бесплатный характер. Кадий или бий просто получал 10% с присуждаемой суммы.

Что касается верховного управления Туркестана, то многие генерал-губернаторы были весьма образованными и неравнодушными людьми. В качестве наиболее ярких можно назвать Константина Петровича Кауфмана (генерал-губернатор в 1867–1882 годах), Николая Оттоновича Розенбаха (генерал-губернатор в 1884–1889 годах), барона Александра Борисовича Вревского (генерал-губернатор в 1889–1898 годах), которые очень много сделали для исследования, комплексного освоения края и просвещения населения. Однако большинство генерал-губернаторов начала XX века, несмотря на то, что были достаточно известными людьми, показали себя весьма слабыми генерал-губернаторами. И к 1916 году Туркестанское генерал-губернаторство во главе с «героем» русско-японской войны Алексеем Куропаткиным подошло с существенными проблемами, противоречиями и нерешенными вопросами.

Текущий 2016 год для Средней Азии — особенный. Совсем немного времени остается до 100 летнего юбилея трагических событий — восстания среднеазиатских народов против российских властей и русских колонистов.

Произошедший летом 1916 года в российском Туркестане бунт историки называли народным восстанием, а современники — русским погромом. Сегодня эти события в независимых государствах Средней Азии зачастую подаются как национально-освободительное восстание против русских колонизаторов, жестоко подавленное русскими же карателями. В следующей части мы посмотрим, как в реальности разворачивались события 100-летней давности.

Алексей Пронин, кандидат исторических наук, ученый секретарь Музея города Новосибирска;
Дмитрий Холявченко, независимый историк, член Ректората Новосибирского открытого университета (НОУ); специально для Тайги.инфо