«Наркотики умеют ждать долго»

© Саша Соловьева

Наркоманов в России в лучшем случае не считают за людей, в худшем — предлагают расстрелять, не признавая, что зависимость — это болезнь, и не веря, что зависимые могут вернуться к нормальной жизни. Они и сами часто в это не верят, даже понимая, что впереди — только тюрьма, больница или смерть.

Многие пробуют завязать, но ни лечение в наркодиспансере, ни дорогие курсы реабилитации в центрах, ни, тем более, уговоры близких, не дают гарантии, что болезнь не вернется снова. Не дают ее и «Анонимные наркоманы» — но они дают надежду оставаться в чистоте, пока человек хочет этого сам и готов меняться. Тайга.инфо поговорила с членами АН в Новосибирске, чтобы выяснить как и для кого работает программа.

В этот раз на собрание приходит новичок — крепкий молодой парень со скептическим выражением лица. Его недавно поставили на учет в наркодиспансере и там же уговорили прийти к «Анонимным наркоманам» (АН), сам он желанием не горел и вообще считает, что проблем у него нет. Но проблемы, очевидно, есть. «Я не хотел идти сюда, но мне сказали, что надо. Вот, пришел посмотреть, что тут у вас да как, послушать, о чем вы говорите», — говорит он.

Одной из тем собрания становится «Как я напоминаю себе, что я наркоман». Большинство отвечают, что они никогда об этом не забывали. «Тут недавно новость была, что несколько человек подряд отъехало в Новосибирске. Так я, знаете, что подумал: „Бл*, наконец-то порох нормальный подвезли“», — это Сережа (пять лет чистоты) так шутит, и группа, в основном состоящая из мужчин, отзывчиво ржет. Мат на группе не приветствуется, но некоторые вворачивают его вполне уместно. Новичок видит, что находится в окружении таких же, как он, несовершенных, но добродушно настроенных людей, со сходным опытом, и, наверное, придет еще. По крайней мере, все очень на это надеются и говорят ему об этом. Единственное условие для членства в АН — желание прекратить употреблять

Новеньким положено уделять максимум внимания, ведущий каждый раз напоминает всем присутствующим членам сообщества, чтобы было бы неплохо поддержать их после собрания, поболтать, выпить чаю. Потому что первое собрание — это очень страшно: шутка ли — надо открываться на довольно большую аудиторию незнакомых людей.

Спорт и ханка

«На первом собрании, поскольку я выгляжу не как среднестатистическая девочка, на меня посмотрели странно, никто не пошел пить со мной чай и дружить, — говорит Катя. — Но я поверила, что в этом есть какое-то возможное спасение. Правда, не до конца, и долгое время ходила на группы и употребляла». На группы можно приходить в употреблении, но при этом нельзя высказываться. «Мы надеемся, что в следующий раз вы придете чистым», — повторяют на каждом собрании.

Кате 30 лет, на первое собрание она пришла в 25, а употребляла с 16: «Я всю жизнь жила на Богдашке, и тут происходило следующее: либо нужно было идти за ханкой (загустевшее молочко маковых коробочек, исходный продукт для изготовления опиоидных наркотиков — прим. Тайги.инфо), либо нужно было идти заниматься спортом на стадионе „Сибирь“. Правда, к сожалению, все те же, кто занимался спортом, пошли потом за ханкой и за героином».

Катя занималась карате во Дворце спорта (который недавно снесли), вдохновившись американским боевиком с Синтией Ротрок, чтобы защищаться от гопников-одноклассников, даже стала кандидатом в мастера спорта. Когда кончилась школа, кончились и тренировки, зато начались тусовки на площади Ленина.

«Это было круто, всякие эти неформальные сообщества. И наркотики как-то подразумевались. Меня никто не втягивал в дурную компанию, все само получилось. Я не мыслила наркотики как свою проблему. И я очень быстро начала продавать: меня коробило самой ходить к этим людям, мне надо было, чтобы они все пришли ко мне. Больше я нигде не работала — это и было моей работой».

Катина мама ничего не знала, пока в 18 лет дочь не приняли с особо крупным размером. Мама нашла приличную, по тем временам даже баснословную сумму денег, чтобы отмазать Катю.

«Пока шло следствие — три месяца очных ставок, крупное дело — я вела себя хорошо. Закончилось следствие, и я снова встретилась со старыми друзьями, — вспоминает она. — Употребление было образом жизни. Вокруг тебя музыканты, художники, диджеи. Ты не колешься героином (не хочу оскорбить людей, которые пошли дальше), ты ходишь в клуб, тебя фотографируют. Таблетки экстази, техно, субкультура, ты модно выглядишь, у тебя вообще все хорошо. Очень многие люди „едут“ именно на этом. Когда героин, там все уже понятно, а у меня-то все было красиво. Алкаши блюют и лежат в луже, у героинщиков окно одеялом заткнуто, а у меня клуб, дискобол крутится над головой, и мы все очень красивые в цветных олимпийках».

Тот случай, когда Катя чуть не села, ничему ее не научил. Но, разговаривая со мной, она говорит, что из всего списка имен, который всплывают в голове, живой и в себе остался всего один человек: «Остальные сошли с ума, умерли, сели в тюрьму».

Тюрьма, больница или смерть

«Кто такой зависимый? Большинству из нас не надо особенно задумываться над этим вопросом. Мы знаем! Вся наша жизнь и все наши мысли были сконцентрированы на наркотиках в той или иной форме: как их достать, как употребить и как найти пути и способы достать еще. Мы жили, чтобы употреблять, и употребляли, чтобы жить. Проще говоря, зависимый — это мужчина или женщина, чья жизнь подчинена наркотикам. Мы люди, оказавшиеся во власти хронической и прогрессирующей болезни, конец которой всегда один и тот же — тюрьма, больница и смерть», — это главка из «Белого буклета», одного из основных текстов «Анонимных наркоманов».

Международное сообщество «Анонимные наркоманы» родилось в США 1953 году. АН в России началось в 1990 году с первого собрания в Санкт-Петербурге. В Новосибирске ему — 16 лет, это непрофессиональная и некоммерческая организация для выздоравливающих зависимых, члены которой помогают друг другу жить жизнью, свободной от наркотиков, и избавляться от влияния зависимости на их жизнь.

На собраниях нескольких групп АН в разных районах города собираются сотни мужчин и женщин, которые поняли, что бессильны перед зависимостью. Собственно капитуляция — это первый шаг из двенадцати.

«Когда я пришел на свою первую группу, сильно боялся, думал, что на меня все смотрят, все оценивают. И тут пришел чувак, с которым мы вместе кололись, барыга. Мы разговорились с ним, и он мне рассказал, что уже год сюда ходит и остается чистым», — вспоминает Саня. Он впервые накурился в шесть лет: говорит, что отец лучшего друга по песочнице приторговывал, они украли у него травки и дунули на гаражах.

«Я бы не сказал, что меня тогда очень сильно вперло. Но мне понравилось, как время быстро летит, — объясняет Саня. — Мне же не хотелось домой идти, и мы до вечера просидели на этих гаражах. Я понял, как можно уйти от реальности».

Домой не хотелось идти, потому что там отец пил и бил его и мать: «Я не видел никакого счастья в семье и постоянно сбегал из дома. Для меня было нормально уйти куда-нибудь на улицу с концами. В пятом классе я уже воровал по магазинам, потом появился кто-то, кто дал мне уколоться. Не скажу, что сразу начал систематически употреблять внутривенно, но было где-то раз в три месяца, раз в полгода. Параллельно я занимался борьбой и не считал, что у меня есть проблема. Я считал, что я вообще крутой пацан».

Крутой пацан Саня закончил школу и поступил в техникум, кололся прямо на парах. На кумарах ходил по Студенческой и отбирал телефоны. Однажды попался, и его, уже под дозой, увели в наручниках прямо с лекции.

«А мне вообще пох** было — я же под кайфом был. Ну уводят и уводят. Я не боялся ни сесть в тюрьму, ничего такого, — говорит он. — Все это видели, и меня попросили: либо уходи сейчас, либо переводись на заочное и не чуди так больше. Я с горем пополам закончил техникум. Периодически появлялось здравомыслие какое-то, я пытался бросить, ложился в больничку. Приходило понимание, что в жизни творится пи****, грубо говоря, полный».

«Мама, я колюсь, надо что-то делать»

Саня пробовал уезжать в центры (когда по своей воле, а когда и нет), но тамошней реабилитации хватало ненадолго: «Однажды обнаружил себя дома в туалете, что сижу со шприцем и палюсь. Потом пропал друг, у которого я дозу брал. Мне было очень хреново, я подошел к маме и честно сказал: я колюсь, надо что-то делать. Помощь последовала очень быстро, меня отвезли в религиозный реабилитационный центр. Как сейчас помню, я кумарил очень сильно, и меня забрали группа выздоровления. Архангелы эти».

Саню привезли в коттедж под Бердском, ему хотелось умереть, а какой-то сотрудник центра все время лез к нему — «брат пойдем помолимся» — и был послан куда подальше: «Тогда меня скрутили в простыню, кричали, что я беснуюсь, шестеро надо мной стояли с Библией, молились. Через два дня, когда я маленько отошел, то сбежал оттуда. Вернулся домой, какое-то время не употреблял, буквально полгода. Потом кто-то угостил, и опять понеслось».

Через реабилитационный центр прошла и Катя. Красивая клубная жизнь в блеске дискобола обернулась для нее «потерей позитивного мышления»: «Почему надо было заканчивать? Потому что тюрьма, потому что сроки как за убийство, инсульты в 20 лет, сумасшествие и шизофрения. За девять лет употребухи я перестала верить, что все будет хорошо. Закончилось тем, что я пришла упоротая на похороны своего отца. Начались панические атаки, стало страшно, что однажды все закончится, и всем будет известно, почему. Люди погрустят, но про себя подумают: „Она ведь сама к этому шла“».

Однажды ей стало так плохо, что она сама попросилась на реабилитацию, это стоило маме 30 тысяч рублей за месяц. Центр Катя описывает как загородный дом — такой пионерский лагерь для людей, у которых большие проблемы с дисциплиной: «Курить можно только сигареты. Люди там пишут шаги, занимаются огородом и прочей трудотерапией. Пробыла я там ровно 28 дней, я не из тех людей, которые там год просидел и там же занялся волонтерством. Я в принципе сразу сращиваю, что нужно делать, и понимаю, чего от меня ждут, спасибо психостимуляторам, поэтому я быстро написала все, что нужно было в первом шаге: признала, что у меня есть проблемы. Это было неправдой, но так нужно было написать, чтобы выйти».

По словам Кати, многие реабцентры за тридцатку в месяц продают ту же двенадцатишаговую программу АН, которая за забором, вообще-то, бесплатная, но делают это «со своей колокольни».

«Тебя там закрывают и не выпускают никуда. Они называют себя двенадцатишаговыми центрами, но это тупо зарабатывание денег на наркоманах. Единственное, что мне понравилось, что я был год вдали от алкоголя и от наркотиков», — соглашается с Катей Саня. Сложность в том, что одной только изоляцией с зависимостью не справиться.

«После года нахождения в центре, я еще года полтора старался оставаться трезвым. У меня появилась девушка. Я стал барменом, и мою гордыньку очень подпитывало, что я работаю с алкоголем и не бухаю. Потом к нам стал ходить чувак, который нюхал вот эти новые наркотики и курил, и, общаясь с такими людьми, я очень быстро себе разрешил. Отношения, работа — это все обесценилось, — говорит Саня. — Не знаю, как независимому человек, который не кололся этими новыми наркотиками, объяснить, как резко становится похеру на все».

В срыве Саня творил безумные вещи: если раньше он не разрешал себе колоться одним шприцем с другими, то на этот раз забил. От первой реабилитации в центре не осталось и следа, за ней последовал другой центр, и уже там ему рассказали про АН. Как и Кате: «Нормальных, адекватных центров, где руководитель — нарколог и психотерапевт — единицы. Остальные 99% открыли наркоманы. Это же золотая жила. Какого-то насилия я там не видела, ко мне его не применяли, ну, максимум кого-то привязывали, потому что многие с детокса приезжают в измененном состоянии сознания, дергаются, куда-то лезут, но при мне никого не били. Но единственное, за что я могу быть благодарна реабилитации, это за изоляцию. И за то, что там меня заставили пойти к „Анонимным наркоманам“. Больше ни за что».

«Быть не тем, кого унижают, а тем, кто унижает»

«Сейчас я могу себе признаться, что был абсолютно не приспособлен к жизни, работать не умел и не хотел. Хотел только куражиться и ничего не делать. В употреблении у меня была мечта, чтобы все близкие умерли, оставили бы мне квартиры, я бы их сдавал и травился», — Денису 38 лет, он начинал с марихуаны, а в 14–15 попробовал наркотики внутривенно. Понравилось. Денис долго искал корни своей зависимости и нашел их в детстве, где тоже было много жестокости от отца, зависть к богатым сверстникам и постоянная ложь, чтобы быть принятым.

«Я всегда тянулся к хулиганам, чтобы чувствовать себя в безопасности и реализовать себя, не быть одному. Чтобы быть не тем, кого унижают, а тем, кто унижает. Но у меня плохо получалось. В глубине души я чувствовал, что насилие — это не мое. Шапки снимать пробовал. Раз снял — так перепугался, — смеется он. — Учиться я не хотел, хотел не брать на себя ответственность и чтобы все доставалось легко и даром. При этом мне все время было страшно, что меня „закроют“. Воровал и трусил. И те люди, с которыми я это делал, видели мою трусость, что нет отмороженности, и отталкивали меня. А вот когда я принимал алкоголь или наркотики, что-то менялось, хотя подавить страх на 100% я не мог».

Денис сходил в армию — думал, станет мужчиной и придет в себя, но и там достать марихуаны или чего потяжелее оказалось нетрудно. А когда Денис дембельнулся, все вокруг уже сидели на героине.

«Когда первый раз случился кумар, я так испугался, что где-то полгода не употреблял, просто пил. Но все поведение мое было зависимым: я воровал, врал, проявлял насилие к женщинам. Через какое-то время я понял, что не могу строить отношения с ними. Когда они уходили, я начинал употреблять еще больше и не понимал, как остановиться. Это был тяжеляк, — вспоминает он. — Мама тогда неплохо зарабатывала и давала мне денег, я их тратил на куражи и девочек, работать даже не пытался. Грабил квартиры, все время зарабатывал нелегально. И во всех заварухах оставался крайним. Удивительно, что меня не закрыли ни разу, даже не учете не стоял».

В фонд наркотиков уходили золотые украшения и домашняя утварь, мать запирала от него свою комнату на замок, поступление в универ ничего не решило, потому что учеба плохо совмещалась с употреблением — вместо пар он шел к барыге. Денис отъезжал несколько раз, его друзья один за одним пропадали и больше не появлялись никогда, но он до последнего не признавался себе, что он — один из тех, кто ставится по подъездам и приседает на глазах у бабушек-соседок.

«Когда я стал посещать группы АН, родители не могли нарадоваться, что я прекратил употреблять, но я порядка семи лет жил как наркоман, хоть и был чистым. Обманывал на работе, сидел в игровых автоматах два или три года, проигрывал все, — признается Денис. — Уже в чистоте воровал у матери из кошелька. Это ад, как с наркотиками: лежат дома 100 тысяч, ты берешь их и проигрываешь за два дня. Спрашивают, куда дел, отвечаешь, что приехал товарищ, и ты ему занял на бизнес. Воруешь потом эти деньги на работе. Гордиться нечем, короче. Когда от меня уже в трезвости, после трех лет безумия, ушла девушка, я в очередной раз понял, что в жопе. И в трезвости, и в жопе!»

И тогда началась работа по шагам.

Отец дал знак

«Концепция сообщества заключается в ни с чем не сравнимой терапевтической помощи одного зависимого другому, — объясняет Катя, как работает АН. — Люди делятся там опытом, я услышала истории, которые были гораздо хуже моей, и подумала, что у меня есть шанс. Теперь у меня есть зависимые друзья, которые трезвые уже много лет и не видят необходимости в ежедневном посещении групп, но приходят туда, чтобы не забыть, кто они на самом деле».

Это особенность зависимого человека, говорит она: прекратить употреблять наркотики не трудно, трудно изменить призму, через которую ты смотришь на жизнь. «О том, что я наркоман, мне напоминают мои провалы. Когда ты проваливаешься в трясину и чувствуешь очень большую разницу между собой и другими, — подбирает слова Катя. — Мне в принципе присущи подозрительность и неверие. Я никогда не думала, что со мной могут заобщаться люди, которым просто во мне что-то нравится, а не что-то надо от меня, хотя взять с меня абсолютно нечего».

Пять лет в АН понадобилось Кате, чтобы ей начала улыбаться и верить мама, когда-то отмазавшая ее от тюрьмы: «Мы вчера с ней ужинали. Она хорошо спит. Это вроде и ничего, но очень дорогого стоит».

Кроме собраний («Всем привет, я Рита, 28 лет, зависимая…») анонимные наркоманы «пишут шаги», берут служение, находят спонсора в сообществе, а когда позволяет опыт выздоровления, время и силы — берут и подспонсорных, чтобы помогать им оставаться в чистоте.

«Шаги — это мягкая, гармоничная, письменная, работа, которая приводит к внутренним изменениям, дает возможность жить, следуя духовным принципам — то есть моральным правилам нормального человека. Быть честным. Быть верным. Признавать свои ошибки. Выполнять свои обязанности», — перечисляет Денис. Принципы, говорит он, простые: честность, служение на благо других, доверие к высшей силе. Здесь так называют любую любящую силу, помогающую члену АН оставаться чистым и искать выздоровления, и если для кого-то лично это бог в религиозном смысле, то пожалуйста, но АН всегда подчеркивает, что не является религиозной организацией.

«Если брать работу по шагам, то первый шаг у нас звучит так: мы признали бессилие перед своей зависимостью, — объясняет Саня. — А спонсор для меня — это человек, которому я могу позвонить, и он меня не пожалеет и не погладит по головке, а скажет: „Ну ты долбо**“. И я начинаю думать, что я действительно долбо**. Моя зависимость, моя болезнь — это моя башка. Я вот год назад узнал, что у меня ВИЧ, и мне было так херово: как жить, как же жить — и это тоже было про мою болезнь — зависимость. Я позвонил спонсору, а он сказал: „Саня, зато порох был хороший“. И да, действительно: за все в жизни нужно платить. Я хорошо погудел, а сейчас мне придется жить на таблетках. И шаги для меня — путь к смирению».

Следуя по шагам, зависимый учится обращаться за помощью и за здравомыслием к другому, потому что принимает свое бессилие перед болезнью. «Мне ежедневно нужно делать что-то, чтобы оставаться здравомыслящим. Сегодня, например, я ходил на собрание и молился, — говорит Денис. — Сила болезни в том, что она каждое утро говорит мне: можно не молиться, прожить день на терпухе, и все будет нормально. Это самое большое заблуждение».

Катя тоже предостерегает: «Когда заканчиваешь употреблять, на первых порах достаточно не ходить старыми дорогами и поменять телефон. Когда появляются работа и отношения, люди часто срываются. Приход к наркотикам вновь начинается издалека. Не бывает, что человек — раз! — и что-то выпил или вколол. Начинается плавно: обманул маму, подругу, что-то украл на работе… Наркотики умеют ждать и умеют ждать долго».

Выздоравливающий по шагам проводит дотошную, глубокую, бесстрашную внутреннюю инвентаризацию самого себя и обязуется возместить ущерб тем, кто пострадал от его безумия.

«Мы приняли решение препоручить нашу волю и наши жизни заботе Бога, как каждый из нас понимал Его», — говорится в третьем шаге. «Отец дал знак», — часто шутят зависимые, и тут, конечно, сторонний человек, особенно агностик и атеист, волен скептически ухмыляться. С известной долей иронии к высшей силе, кажется, относятся и некоторые члены АН, но даже самые сомневающиеся, вроде Кати, говорят, что «было бы очень печально, если бы мы были просто более умное мяско, чем олени, ежики и совы — тогда вообще все не имеет смысла».

«Будучи в сообществе АН, нужно верить не столько в Бога, столько Богу самому. А мне так трудно искать его, и он со мной совсем не говорит. Я говорю, чтобы это максимально адекватно звучало, — вкрадчиво объясняет Катя. — Я признаю кого-то, только когда открою глаза, а вокруг будут двенадцать апостолов. Но я, хоть и со скепсисом отношусь ко всему, испытываю огромную благодарность к АН».

Что касается служения, то своей главной задачей члены АН считают «нести весть о возможности духовного пробуждения» — делиться с другими зависимыми тем, что можно потерять желание употреблять. «Это реальность и это правда. Да, многие говорят, что бывших наркоманов не бывает, что наркотики рано или поздно вернутся… Моя цель — показать обществу, что оно заблуждается: бросить можно», — уверен Денис, за спиной которого 15 лет трезвости.

«Я кололся как безумный: 10 секунд прет, а потом снова ищешь кайф и гонишься за приходом — это мнимая радость, мнимое счастье, — говорит о своем прошлом Саня, чистый 2,5 года. — Я научился радоваться каким-то мелким вещам, научился любить себя. Потому что ненавидеть себя я умел, а вот любить себя нет».

Его служение на группе началось с того, что он каждый день приходил на собрание и разливал чай: «У меня было всегда 200 рублей на печеньки, и я ни разу не забрал у ведущего свои 200 рублей, потому что для меня было важно эти печеньки принести, разлить этот чай, и я чувствовал себя там нужным». Потом он взял служение ведущего группы, а теперь мечтает сделать группу в Дзержинском районе, где АН пока нет. «Мы ходили в администрацию района, и нам сказали: „Мы не можем вам помочь с помещением, потому что нам не нужен притон“. А мы не употребляем ни в коем случае — мы приходим сюда оставаться чистыми», — рассказывает Денис.

Катя, несмотря на то, что сегодня не принимает активного участия в жизни сообщества и справедливо замечает, что АН — вообще не панацея от зависимости, все равно признается: по-прежнему, когда ей некуда идти — ей есть, куда идти. «Приходя на собрание, где есть новичок, как бы мне ни хотелось сказать „Беги отсюда, пока не поздно“, я говорю ему: „Если ты здесь, значит все-таки поздно“, — вздыхает она. — Тебе девяносто девять раз сказали: „Уходи“. А это будет то сотое место, где тебе скажут: „Оставайся“».

Официальный сайт АН в России — na-russia.org
Сайт новосибирского сообщества АН с расписанием работы групп — na-nsk.ru

Маргарита Логинова