Политически сомнительные сорок шесть

© Вера Сальницкая. Светлана Рожнова

Постановление бюро Советского райкома КПСС «О некоторых вопросах идеологической работы в институтах СО АН СССР и НГУ» появилось в апреле 1968 года после знаменитого «письма 46-ти», подписанного в защиту московских активистов самиздата интеллигенцией Академгородка. Диссидентов судили практически тайно, и новосибирские ученые лишь указали на недопустимость закрытых политических процессов.

Спустя почти полвека Тайга.инфо поговорила с одной из подписанток — филологом Светланой Рожновой — о страхе возвращения репрессий и судьбе сибирских мечтателей.

В январе 1967 года по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде КГБ арестовал четырех москвичей — активистов самиздата. Журналиста Александра Гинзбурга обвинили в составлении и публикации за рубежом сборника «Белая книга» (по делу писателей-диссидентов Андрея Синявского и Юлия Даниэля). Поэта Юрия Галанскова судили за помощь Гинзбургу в подготовке этого сборника и составлении второго тома альманаха «Феникс», бывшего политзаключенного Алексея Добровольского — за один из текстов альманаха. Веру Лашкову — за то, что была машинисткой. Кроме того, их обвинили в связи с эмигрантской организацией «Народно-трудовой союз».

Формально процесс, начавшийся 8 января 1968 года, был открытым, но вход на него был по пропускам. Мосгорсуд приговорил Гинзбурга к пяти годам лишения свободы, Галанскова — к семи, Добровольского — к двум, Лашкову — к одному. Адвокаты всех осужденных подали кассационные жалобы, но Верховный суд РСФСР 16 апреля 1968 года оставил приговор в силе. Лашкову на следующий день освободили — она и так провела больше года под арестом.

Демарш «премьер-министра»

События, разворачивающиеся в Москве, взволновали академгородковскую интеллигенцию — люди со всех концов Союза приехали в Новосибирск создавать научный центр, приехали в сибирскую тайгу за мечтой о свободе, строить дивный новый мир советской демократии и науки. В Академгородке шестидесятых годов ученые, студенты, аспиранты и школьники собирались в клубы по интересам, обсуждали секспросвет, международную и внутреннюю политику Советов, читали стихи и слушали, наконец, оппозиционного певца Галича. Вести о мутном процессе над московскими активистами их искренне возмутили — так появилось письмо 46-ти.

«Отсутствие в наших газетах сколько-нибудь связной и полной информации о существе и ходе процесса А. Гинзбурга, Ю. Галанскова, А. Добровольского и В. Лашковой, осужденных по ст. 70 УК РСФСР, насторожило нас и заставило искать информацию в других источниках, в иностранных коммунистических газетах, — говорилось в письме. — То, что нам удалось узнать, вызвало у нас сомнение в том, что процесс проводился с соблюдением всех предусмотренных законом норм, например, такой, как принцип гласности. Это вызывает тревогу.

Чувство гражданской ответственности заставляет нас самым решительным образом заявить, что проведение фактически закрытых политических процессов мы считаем недопустимым. Нас тревожит то, что за практически закрытыми дверями судебного зала могут совершаться незаконные дела, выноситься необоснованные приговоры по незаконным обвинениям.

Мы не можем допустить, чтобы судебный механизм нашего государства снова вышел из-под контроля широкой общественности и снова вверг нашу страну в атмосферу судебного произвола и беззакония. Поэтому мы настаиваем на отмене судебного приговора Московского городского суда по делу Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой и требуем пересмотра этого дела в условиях полной гласности и скрупулезного соблюдения всех правовых норм, с обязательной публикацией материалов в печати. Мы требуем также привлечения к ответственности лиц, виновных в нарушении гласности и гарантированных законом норм судопроизводства».

Этот текст, подписанный научными сотрудниками, аспирантами, инженерами, преподавателями технических и гуманитарных специальностей, сотрудниками большинства научно-исследовательских институтов Академгородка, а также НГУ и ФМШ был адресован руководству ЦК КПСС, КГБ и Генеральной прокуратуры СССР, но попал и на радиостанцию «Голос Америки», которая и протранслировала его на Советский Союз с фамилиями и должностями всех участников.

Современники этих событий и историки часто сходятся во мнении, что сначала праздник самодеятельной песни с участием опального барда Галича, а потом и письмо 46-ти в 1968 году покончили с «оттепелью» в Академгородке — не в последнюю очередь потому, с каким показным энтузиазмом против подписантов, попавших «под влияние буржуазной пропаганды», сплотились многие их коллеги и соседи. Нет, никого из подписавших, не посадили, хотя они и боялись возвращения сталинского террора по отношению к инакомыслящим. Но атмосфера сибирской научной вольницы, кажется, на много лет выдохлась.

Одной из подписавших письмо в защиту московских диссидентов была Светлана Павловна Рожнова, будущая жена одного из основателей клуба «Под интегралом» Германа Безносова. Она окончила Ленинградский университет и, когда вспоминает первые месяцы в жизни в Сибири, смеется, показывая, как пыталась ходить по неустроенной академгородковской стройке в красивом пальто и элегантных сапожках, хотя уместнее были бы болотные сапоги.

Литературовед Рожнова мечтала об аспирантуре, но жизнь успешно двигала ее по комсомольской линии. Даже деятельность «Под интегралом», «премьер-министром» которого она была, Рожнова курировала от имени райкома ВЛКСМ, где была вторым секретарем.

«У нас уже был готов фестиваль песни, я собиралась в командировку, и ко мне пришел знакомый и сказал, что в Академгородке появилась идея, поскольку начались политические процессы (сначала были Даниэль и Синявский, а потом эти люди, которых мы знать не знали, но настоящие диссиденты), написать письмо в правительство с тем, чтобы отменили это решение засадить по политике, — говорит Рожнова. — Я ответила, что скоро уезжаю, но если такое письмо будет, то я готова буду его подписать. Он в итоге показал мне черновик, и, чтобы мне через неделю уехать, я ему честно позвонила и сказала, что, если это серьезно, то я подпишу, а если нет, то уеду. Тогда он принес уже отпечатанный текст, не очень впечатляющий, но все равно».

Главная ее ошибка, говорит Светлана Павловна, не в том, что она оказалась недостаточно или, наоборот, чересчур смелой, а в том, что посчитала, что ее подпись что-то значит: «Я никогда своими должностями не упивалась, а тут был назван академик Александров, ректор Ленинградского университета, для меня это было убедительно, раз он участвует. Татьяна Ивановна Заславская и другие были, достаточно крупные имена. Я вот поддалась на то, что какой-то вес имею, раз меня включают в такой список. Это была глупость большая — возомнить о себе что-то».

Из командировки ее срочно вызывали в институт.

«И началось… Я утром приехала, ни в чем не могу разобраться, даже имен не помню тех людей, которых мы защищали в письме, — вспоминает Рожнова. — А дальше происходит институтское собрание, на котором все присутствовали. Марина Михайловна Громыко, очень чтимый человек, она создавала Институт истории, филологии и философии, собирала по окрестностям Новосибирска выпускников столичных вузов, которые работали в школах, и набрала отличный коллектив. Второй выступала Майя Ивановна Черемисина. И из их слов я поняла, что письмо наше попало на Запад, что дело приобретает политический характер».

Громыко и Черемисина «выступили очень достойно», говорит Светлана Павловна, в том духе, что «каждый может иметь собственное мнение, и советский народ прошел полосу, когда погубили столько людей несправедливо, а возобновлять это преступно». То же сказала и Рожнова — что подписала письмо, руководствуясь тем политическим опытом репрессий, который был осужден в СССР.

«До этого были Даниэль и Синявский, а эти четыре имени были менее известны, но они распространяли журнал самиздатовский. Я читала его, там были события достаточно ужасающие, — поясняет Светлана Павловна. — Просто на моем партийно-комсомольском пути ничего подобного не было. В общем, я сказала то, что сказала: может, я не во всем разобралась, но если все так, как пишут в самиздате, то возвращаться к этому нельзя. В один момент мне зааплодировала молодежь наша не остепененная. А в конце моя научная руководитель задала мне вопрос, которым, как она мне говорила, хотела меня вытащить: „А если бы вам сейчас предложили подписать, вы бы подписали?“ Я, не раздумывая ни минуты, ответила: „Не знаю“. Мне все советовали говорить, что я каюсь и что меня спровоцировали, а тут не покаялась, да еще и похлопали».

В институте Рожновой вынесли выговор, а из партии исключили. Секретарь райкома так и сказал: «Вот враг есть враг, его сразу видно. А есть либералы — самые ненадежные люди. От них не ждешь, а они свинью подкладывают». Ответом на письмо 46-ти было заявление группы ученых Академгородка, опубликованное в «Вечернем Новосибирске» и озаглавленное «Против легкомыслия и безответственности» (цитата по книге И. С. Кузнецова «Новосибирский Академгородок в 1968 году: „Письмо сорока шести“»).

«Наш народ под руководством Коммунистической партии добился огромного прогресса за 50 лет Советской власти. Основой этих завоеваний является морально-политическое единство советского народа, и прежде всего против этого единства направлено острие буржуазной пропаганды.

Стремясь отвлечь внимание мировой общественности от кровавых дел, творимых империализмом во Вьетнаме, в негритянских гетто, в Греции, на Ближнем Востоке, империалисты применяют всевозможные средства. Так была поднята шумиха вокруг процесса Гинзбурга и других, о чем сообщала наша печать.

Мы, ученые Сибирского отделения Академии наук СССР, с сожалением узнали, что нашлись отдельные люди в ряде институтов Академгородка, в НГУ, которые дали себя спровоцировать. Письмо по поводу этого процесса, подписанное ими и направленное прокурору СССР, попало в руки иностранных агентов и было использовано „Голосом Америки“ и буржуазной прессой в целях антисоветской пропаганды.

«Стремясь отвлечь внимание мировой общественности от кровавых дел на Ближнем Востоке, империалисты применяют всевозможные средства. их меньше всего заботят демократия и законность в нашей стране»

Мы осуждаем легкомыслие и безответственность этих товарищей, которые, подписав предложенный им текст письма, объективно оказались орудием буржуазной пропаганды.

„Голос Америки“ и его хозяев меньше всего заботят демократия и законность в нашей стране. Их интересует не укрепление, а подрыв этой законности, подрыв идейно-политического единства нашего общества. Они хотели вбить клин между интеллигенцией и рабочим классом, народом и Коммунистической партией. Но это им никогда не удастся.

Мы, советские ученые, в полной мере сознаем свою ответственность перед партией и Родиной, перед советским народом. Передовая советская наука служила, служит и будет служить великому делу строительства коммунизма.

А. Александров, С. Соболев — академики, А. Окладников — член-корр. Академии наук СССР»

Проработочная кампания

Реакцией на «антисоветскую демонстрацию» стала развернутая «проработочная» кампания: во всех учреждениях Академгородка были проведены партийные и общие собрания, заседания ученых советов, где «подписантов» почти единодушно осуждали. Членов партии КПСС Игоря Алексеев, Людмилу Борисову, Владимира Конева, Эсфирь Косицыну, Григория Яблонского «наградили» партийными взысканиями, двух последних вместе с Рожновой исключили из партии, Кирилла Ильичева исключили из ВЛКСМ.

От преподавания в НГУ отстранили математика Абрама Фета (после увольнения из Института математики четыре года был без работы), физика Георгия Заславского (из ИЯФ его тоже уволили), математика, одного из основоположников математической лингвистики, курс которой читал на гуманитарном факультете НГУ, Алексея Гладкого, одну из основательниц ГФ, историка Марину Громыко, специалиста в области функционального анализа, ученика Канторовича Глеба Акилова, знаменитого филолога Майю Черемисину. Многим после «проработки» препятствовали в публикациях и защите диссертаций — не судили по УК, конечно, но всячески ломали научную карьеру.

«Вот враг есть враг, его сразу видно. А есть либералы — самые ненадежные люди. От них не ждешь, а они свинью подкладывают»

Светлана Рожнова о событиях, последовавших за травлей подписантов, говорит без злобы и разочарования. Он не уверена, что письмо было провокацией советских же властей и поводов «затянуть гайки» (есть и такая версия) —по ее мнению, это действительно могла быть искренняя инициатива многих и многих жителей Академгородка: «Анализа, что это было, до сих пор нет: кто организатор, кто прав, кто виноват, для чего это делалось?» Но если кого и надо было наказывать, то райком партии Советского района, считает собеседница Тайги.инфо: партийные руководители знали о настроениях интеллигенции и готовящемся письме, но не предотвратили его.

«Наша добрая приятельница Наташа Притвиц жила во дворе со вторым секретарем райкома партии, и они вместе выбрасывали мусор. Она, поскольку ей тоже предложили подписать, у него спросила, знает ли он, что общественность городка собирается послать письмо в ЦК партии о политических процессах. Он сказал, что не знает и надо узнать. То есть райком партии знал, весь городок гудел. Конечно, у всех был опыт политического страха, но во всех кругах знали, и второй секретарь райкома партии знал, и никаких мер не было принято. Или наши партийные руководители расслабились?» — спустя годы риторически спрашивает Светлана Павловна.

На партсобраниях «по улучшению идеологической работы», последовавших за письмом, громко заявляли об упущенном патриотическом воспитании молодежи Советского района.

«Советский райком КПСС провел совещание с партийным активом — директорами и секретарями партийных организаций институтов и университета, на котором секретарь райкома т. Можин В.П. зачитал текст письма, опубликованного в газете „Нью Йорк таймс“ и переданного радиостанцией „Голос Америки“, — цитирует архивы историк Кузнецов. — Тов. Можин заявил: „Мы знали, что в Академгородке собирают подписи под письмом, предупреждали отдельных товарищей, что этого делать не нужно, письмо может попасть за границу, но нас не послушались“. Было также отмечено, что в СО АН СССР действует определенная группа лиц, которая в искаженном виде трактует события, распространяет и поддерживает нездоровые настроения, [ее участники] пишут протесты и лозунги, оскорбляют и угрожают в анонимных телефонных разговорах».

Собрания в институтах катализа, математики, теплофизики, цитологии и генетики, НГУ, Ботанического сада проходили, как следует из протоколов, в «обстановке высокой партийной требовательности», пишет Кузнецов, но не без попыток если не оправдать подписантов, то разобраться в резонах появления письма, а также потребовать большей открытости власти.

«В Институте теплофизики на собрании выступило 12 коммунистов. Профессор Бацанов сказал: “Идет согласованная идеологическая диверсия против нас, и те, кто подписал письмо, сыграли на руку нашим идеологическим противникам. Таким людям мы не можем доверять учить молодежь“.

«В Институте геологии и геофизики выступило 24 коммуниста. Холод, аспирант: „Немногим приходилось отстаивать Хрущева, а я с пеной отстаивал, отбирал коров у рабочих совхозов. Почему я это делал, — потому что я член партии. Спросить не у кого, в печати одни ура, кричали до очередного пленума, когда узнали, что неправильно кричали“.

«Идет согласованная идеологическая диверсия против нас, и те, кто подписал письмо, сыграли на руку нашим идеологическим противникам. Таким людям мы не можем доверять учить молодежь»

Зайкова, младший научный сотрудник, просила занести в протокол: „Привлечь к ответственности тех работников ЦК КПСС, которые не ответили на письмо и допустили, что оно попало за границу“.

Однако большинство коммунистов стояли на принципиальных позициях, выступили с осуждением, вносили предложения строго наказать коммунистов, подписавших письмо. Многие коммунисты говорили об отсутствии своевременной информации, что затрудняет работу с людьми».

После «проработки» Светлане Рожновой, видной комсомольской активистке, дальнейшую общественную и научную судьбу которой письмо 46-ти поставило под вопрос, позвонили, как она говорит, директора трех академовских школ и пригласили на работу. Она пошла учителем литературы в школу №130, и к аспирантской работе вернулась спустя несколько лет, но уже не к Серебряному веку, как мечтала прежде.

«Передо мной появился Александр Бадмаевич Соктоев, который стал руководителем сектора фольклора народов Сибири и Дальнего Востока и звал меня к себе. Я ему говорила, что я политически ненадежный человек, он отвечал, что даст мне рекомендацию для вступления в партию. „Только не это!“ — говорила я. В итоге он сломил меня, нас было трое, кто создавал сектор фольклора народов Сибири и Дальнего Востока. Мы запустили 60-томное издание памятников, 33 тома точно вышло. Я горда тем, что, живя в Сибири, для Сибири что-то сделала», — улыбается Рожнова.

«Ставка на морально неустойчивых, политически незрелых»

16 апреля 1968 года появилось постановление бюро Советского райкома КПСС «О некоторых вопросах идеологической работы в институтах СО АН СССР и НГУ», в котором отмечалось, что «нынешний этап исторического развития характеризуется резким обострением идеологической борьбы между капитализмом и социализмом», а «антикоммунизм стремится использовать свой идеологический аппарат для подрыва морально-политического единства советского общества, делая ставку на морально неустойчивых, политически незрелых людей».

Письмо 46-ти стало поводом к усилению идеологического воспитания молодежи и интеллигенции Советского района. «Партийные организации должны направлять все имеющиеся средства идейного воспитания на укрепление коммунистической убежденности, чувства советского патриотизма и пролетарского интернационализма у каждого коммуниста и советского человека, идейной стойкости и умения противостоять любым формам буржуазного влияния», — было написано в постановлении.

К воспитанию, конечно, подключились и спецслужбы. В сентябре 1968 года председатель КГБ Юрий Андропов направил в ЦК КПСС докладную записку.

«Некоторое время тому назад на отдельных зданиях Академгородка появились провокационные надписи: „Безобразный суд на группой Гинзбурга-Галанскова — еще одно пятно на красном знамени свободы“, „Нам нужны ученые, а не политики“. Отрицательную роль в формировании общественных взглядов интеллигенции и молодежи Академгородка в последнее время играла деятельность клуба „Под интегралом“, — говорилось в докладной. — Ввиду отсутствия должного контроля со стороны партийной и комсомольской организации клубом руководили политически сомнительные лица (Бурштейн, Яблонский, Рожнова, Гимпель и др.), которые устраивали встречи с такими лицами, как Копелев, Галич, пытались пригласить Якира, Кима».

Со своей стороны КГБ, писал Андропов, оказывает помощь партийным и общественным организациям Новосибирской области, чтобы «пресекать деятельность лиц, вставших на антиобщественный путь».

«Если бы сейчас мне снова предложили такое подписать, при нынешней ситуации, возможно бы и подписала, но постаралась бы во всем разобраться. Но в то время боязни у меня никакой не было», — говорит «политически сомнительная» Рожнова о своей «антисоветской выходке», но о последствиях, кажется, не жалеет. Наверно, еще и потому, что жизнь в итоге сложилась — и семейная, и научная. Вот только «Под интегралом», который свел ее с будущим мужем, власти признали «идеологической ошибкой». В конце 1968-го, когда состоялся прощальный «Бал неучей», в Прагу уже вошли танки.

Текст: Маргарита Логинова
Фото: Вера Сальницкая
При поддержке Анастасии Безносовой-Близнюк и Интегрального музея Академгородка