© wallhere.com. Кадр из фильма «V — значит вендетта»

Россия пытается жить так, будто европейское завтра уже наступило, но не в состоянии избавиться от советского настоящего. Большинство оппозиционно настроенных обывателей верят во всякие глупости: например в то, что если чиновники перестанут воровать, то денег на все хватит. Ценность труда и зависимость общества от бизнеса продолжают игнорировать, и это порождает кризисный компромисс сознания. Колумнист Тайги.инфо Дмитрий Холявченко о главных вопросах современности.

Часть первая

О российском роке и кризисе гуманизма

Россия страна слегка ленивой верности иллюзиям и страха перемен. Ну, как страха. Это не ужас перед неизвестностью или ужас позора перед друзьями, которых ты пока еще не предал. Перемены — это так, небольшой абстрактный холодок по хребту, в наших весях временами сливающийся с прохладным сибирским ветерком, способным даже в яркий солнечный день напомнить о том, где мы находимся. Иногда даже задуматься о том, как гнали по этому ветру на восток этапы по сибирскому тракту. На восток. Это тоже очень важно. Мы ведь живем гораздо ближе к западной границе России, чем к Тихому океану, и к востоку от нас еще большая часть России. Совсем уже неизвестная большинству. А о том, настолько неизвестность влечет за собой перемены, никому неведомо. Так и живем — в холодке перемен и в иллюзиях.

А вот иллюзии — это наше всё. Уйти от иллюзий — это гарантировать перемены. Минимум внутри себя. А ведь только внутри не бывает. Любые перемены внутри влекут за собой изменения вокруг, о чем у нас принято не столько забывать, сколько не задумываться. Разве что наши сердца будут что-то требовать. А вот задумываться? Сомнительно. Может, иногда. Под настроение и когда вокруг свои. Скорее всего, это главный российский рок, о котором больше всего сказано в текстах русского рока — одного из немногих форматов, который не имеет идентичности и преемственности в настоящем, но более чем жив.

Россия (кроме последнего поколения) — это страна инфантильных старичков. Усталость от выбора, абстрактная ворчливость, капризы, жалость ко всем и всему без малейшего желания помочь, стремление к компенсаторной безответственности за всё, начиная от необходимости работать на нелюбимой работе и заканчивая случайностью жить со случайными людьми. Можно долго рассуждать о том, что это — последствия жизни в коммуналках, уродование общества государством, дефицит возможностей, смерть традиций, но факт остается фактом — мы не молоды. Это не вопрос интереса к окружающему миру, отнюдь. Пожилые люди тоже смотрят научно-популярныепрограммы и интересуются выборами в США. Нет, это вопрос готовности к принятию мира, к расширению своего в нем присутствия, к прогрессу в собственной жизни, к осознанию самой ценности прогресса.

Подавляющее большинство россиян видит своим идеалом возможность закончить работать пораньше и вернуться домой

Самый главный индикатор этой проблемы — это отношение к работе и отдыху. Посмотрите на людей вокруг вас: лишь очень небольшая часть из них работает с удовольствием и с пониманием того, куда эта работа поведет дальше. Большинство «отрабатывает» ради получения куска хлеба разного уровня промасленности. Подавляющее большинство россиян видит своим идеалом возможность закончить работать пораньше и вернуться домой. Желательно и на пенсию уйти как можно раньше, чтобы вообще не работать. Труд в массовом сознании — вынужденная, а, чаще всего, и насильно навязанная каторга. Сродни той, на которую гнали через наши места на восток. Это главная национальная психологическая катастрофа современной России.

Причин у этого много. Это и целенаправленное уничтожение социального проявления частной инициативы и общественной активности, преследующей частные или групповые интересы, все советское время. Это и очень глубокая деградация российской экономики, которая не дотягивает даже до уровня достаточно поверхностного образования наших сограждан, когда средний выпускник вуза не может применить свою квалификацию на практике. И перенос общинно-аграрных и конвейерно-индустриальных принципов работы в третичный сектор, что приводит к отчуждению человека от своего труда. Но главным в этом процессе является все-таки такой социально-психологический фактор как выпадение труда из системы ценностей.

В России живут добрые люди, но доброта эта чаще всего абстрактна, проявления доброты направлено не на изменение системы, а на затыкание дыр. Труд выпадает из любых представлений о гуманности и гуманизме. Это тотальный кризис гуманизма, что с учетом крайней степени атомизации общества, с учетом ярко выраженного деления на своих (с которыми надо жить вместе вне зависимости от их поведения) и чужих (с которыми по умолчанию не может быть общих дел), а также тотального двоемыслия как защитного механизма, является огромной и в ближайшем будущем до конца неразрешимой проблемой.

О почве, фундаменте, строительстве и деконструкции

Начиная с Николая Бердяева и ранее, многие социальные философы задаются вопросом, есть ли почва у российской интеллигенции. Причем, под интеллигенцией понимается сложная аморфная общность, идентифицируемая как по образовательному принципу и роду занятий, так и по типу мышления. Интеллигенция — это очень интересное для истории российской мысли понятие. Еще интереснее причина его возникновения и суть того явления, той совокупности людей, которые им определяются. Напомню, что intelligent по-французски значит просто «умный» и ничего более, но потом появилось нечто из области рефлексии, что потребовалось назвать специальным словом — интеллигентность, а практикующим эту самую интеллигентность сформировать уже соответствующую социальную корпорацию. И вот вопрос о беспочвенности этой корпорации, к которой принято относить в массовом сознании преимущественно отстающие от современной жизни и выпадающие из мирового политического, экономического, правового, культурного и образовательного контекста категории бюджетников, не занимающихся физическим трудом, всеми и ставился. При этом интеллигенция хотя бы способна сформулировать свои мысли на нормальном русском языке, а уровень беспочвенности других категорий населения точно не меньше.

Вообще с почвой и памятью, в первую очередь, исторической, в России очень плохо. Проявляется это, например, в культурно-образовательном аспекте — настоящей историей считается та, которая написана в школьных учебниках или показывается по телевизору, а не та, которая рассказывается родителями, бабушками и дедушками. То же и в социально-культурном аспекте — исторически так сложилось, что передача истории твоего рода из поколения в поколение требовала либо осознания ценности этой памяти и соответствующей рефлексии (что присутствовало далеко не во всех слоях населения), либо отсутствия страха, потому что в определенные периоды нашей истории последнего века родовая и семейная идентичность и родовая уникальность практически никогда не приносила никакой выгоды, но могла принести много опасности, боли, зла и ужаса. И вообще, какой смысл одним инфантильным старикам слушать других?

Деконструкция иллюзий в России приобретает одну форму — разрушения

Однако, какой бы ни была наша история, переделать антропологическую сущность человека не так-то и просто. Осознанный или неосознанный отказ человека от своего персонального прошлого — как до, так и после его рождения, а также невозможность строить свою идентичность на истории своей семьи не отменяют природной потребности человека формировать и формулировать своей мировоззрение. И в такой конкретно-исторической ситуации, при текущих социально-психологических процессах, когда у среднестатистического человека практически полностью отсутствуют переданные ему по наследству блоки, которые он может использовать в качестве фундамента для своего мировоззрения, а потребность в формировании картины мира в какой-то момент становится непреодолимой, человек начинает строить системы своих взглядов на себя, своих близких и окружающую действительность, быстро взяв за основу какие-то аморфные, выдернутые из контекста и взятые наугад абстракции. Вопрос на миллион: можно ли это назвать фундаментом?

Вариантов ответа два, причем, оба верные. В первом случае человек воспринимает абстрактный фундамент как единственную данность и строит на основании него воздушные замки. Причем, чаще всего это делается только для тех сфер, которые максимально далеки от материальной физической части жизни. То есть у человека есть своя обычная материальная жизнь, а все, что за ее рамки выходит, просто закрывается легкой дымкой иллюзий, которые могут бесконечно меняться, причем зачастую бессознательно и незаметно для человека, который будет колебаться вместе с линией партии. Во втором случае человек всерьез верит в наличие этого фундамента — он твердо строит свое мировоззрение и систему социальных ценностей на этом. Однако когда поплывет грунт, и все рухнет, то это станет трагедией.

И вот как раз вера в этот аморфный фундамент, которая — еще раз замечу — следствие не низкого интеллекта, а скорее долговременных социальных бедствий страны, и является причиной большинства разочарований, которые при падении вызывают знаменитые русские бунты, когда, кажется, уже ни на ком креста нет. И совершают эти бунты не столько свободные мыслители или какие-то пассионарии, сколько практичные люди, которые настолько возмущены отсутствием правды и разочарованы тем, что они ошибались в основах своей страны и своего мира, что это стало невыносимым. Поэтому и деконструкция иллюзий в России приобретает одну форму — разрушения.

О проблеме идентичности и катастрофе аналогий

«Мать Россия, о родина злая, кто же так пошутил над тобой?» — спрашивал Андрей Белый в начале XX века. «Мы живем, под собою не чуя страны», — писал Осип Мандельштам в 1930-е. «Пусть кричат — уродина, а она нам нравится», — пел Шевчук в 90-е. У нас всегда были проблемы с идентичностью. Более того, нам всегда было даже недостаточно назвать себя «российским патриотом» без объяснения того, что под этим понимается. Еще одной стороной поиска идентичности была тотальная несамодостаточность России и идейном плане — это проявлялось и у сторонников вестернизации, и у сторонников культурной, экономической или политической самоизоляции, которые не видят нашу страну вне сравнения с западным миром или противопоставления ему.

Еще одна проблема — это отсутствие серьезной базы культурных пластов для существования смешанной многоуровневой и непротиворечивой картины идентичностей. Например, практически не воспринимается на большей территории России двойная идентичность «русского» и «казака». Еще сложнее доказать либералу, что он является истинным российским патриотом. Или верующему человеку, что он либерал. Или гомосексуалу, что он верующий. Подобная «черно-белая» картина мира, отрицающая наличие разных плоскостей идентификации или разных ракурсов взглядов вызвана чаще всего банальной неграмотностью и бескультурностью заметной массы населения, которая просто не знает, как это может существовать на практике, и не может этого представить.

Но существует и другая проблема. В России выросла доля населения, которая видела Европу и думает, что в общих чертах представляет, как там всё устроено. Но на самом деле не представляет. И как это было достигнуто — тем более не в курсе. Зато прекрасно знает, как эта жизнь выглядит и какие от нее бонусы. Отсюда весьма широко представленная (особенно у так называемого креативного класса, выплеснувшегося в социальное пространство в 2011 году) точка зрения, что европейское будущее России легко может быть достигнуто просто путем копирования западных институциональных форматов. А на практике речь идет в первую очередь о внешней фасадной стороне институтов — сродни деревянным башмакам и бритым подбородкам Петра I.

Оппозиционно настроенные обыватели верят во всякие глупости — вроде той, что если чиновники перестанут воровать, то денег на всё хватит

Неслучайно большинство политологов практически все институты власти современной России, особенно имеющие отношения к демократии, называют имитационными. По форме эти конструкции, даже при нынешнем хаосе законодательства, в принципе могут работать. Но на практике их наполнение ставит другие цели, люди, которые там работают, не понимают существенной важности каких-то формальных требований (например, принцип разделения властей или ограничение количества президентских сроков) или не чувствуют в соблюдении духа этих требований выгоды для себя.

Главная катастрофа — выводы тех слоев населения, которые в полной мере отдают себе отчет в принципиальной необходимости изменений в стране. Опыт последних лет показывает, что большинство оппозиционно настроенных обывателей верят во всякие глупости — вроде той, что если чиновники перестанут воровать, то денег на всё хватит и не понадобится увеличивать пенсионный возраст, сокращать бюджетников, приватизировать образование и здравоохранение, что если к власти придут хорошие и честные люди, то система сложится сама собой, а коррупция прекратится, что счастье в стране наступит в том случае, когда власть станет хорошей, а народу можно будет больше ее не «пинать» и расслабиться.

Причиной существования этого комплекса заблуждений является соотношение двух ментальных факторов. Первый из них — это перенесенное пренебрежение к труду как к ценности на общественную активность, потому что оппозиционно настроенный обыватель в качестве идеала видит не постоянную активность на ниве гражданского общества, а уход на пенсию в полной мере и во всех смыслах, включая и общественную активность. Второй — это непонимание реальной значимости любых процессов, начиная от расчета себестоимости пенсионной системы, социальной защиты и общественной активности и заканчивая тем, что бизнес и только бизнес обеспечивает доходы, а все иное влечет за собой только издержки.

Поэтому в качестве примера того, как должны выглядеть государственные расходы, у нас обычно приводятся страны Западной ил Северной Европы, хотя все они обеспечены доходами, сформированными в конечном итоге бизнесом, который у нас даже близко не находится на европейском уровне и вовсе не является ценностью в массовом сознании. Россия — бедная страна с плохим инвестиционным климатом, зарегулированной экономикой, гигантским и неэффективным госсектором, дорогим при текущей производительности трудом и слабым бизнесом. И нам надо очень много работать, чтобы позволить себе хотя бы то, что у нас есть. И это единственная правомерная аналогия нашей страны с миром Запада. Но понимания этой проблемы в массовом оппозиционном сознании нет. И это истинный кризис соотношения оппозиции с реалиями нашей страны и совершеннейшая катастрофа аналогий.

О толерантности, оппозиционных инсайдах и истинах демшизы

Тем не менее, сомневаться в искренности желаний изменить к лучшему то, что сейчас происходит в России, для людей, которых принято считать либеральной оппозицией, не стоит. Они настроены серьезно, относятся к текущим реалиям крайне критично и, безусловно, всерьез считают себя либералами. Но есть в этом и некоторые проблемы.

Одна из основных проблем является проблема толерантности. Российская либеральная оппозиция принципиально прозападная. Но ввиду многих изложенных выше факторов эта самая «прозападность» выражается в верности проявлениям, а не условиям, рамочным процессам и правилам. Не случайно в кругах близких к прозападной интеллигенции возник анекдот о том, что демократия — это власть демократов. А проявления псевдосистем взглядов радикально настроенных демократов многие саркастически выражают через призыв «надо, чтобы все хорошие люди собрались и убили всех плохих». Фанатизм характерен для всех идеологических сфер, и большой ошибкой будет не признавать его существования в среде так называемой либеральной оппозиции.

Я склоняюсь к той точке зрения, что свобода должна ограничиваться только тогда, когда она начинает отрицать саму свободу, и это отрицание может найти достаточно количество сторонников для реализации этого отрицания на практике. То есть в принципах защиты свободы нет абсолютных наднациональных универсалий — это всегда проблема конкретного общества в конкретный момент времени. И для того, чтобы оставаться свободным, каждое общество должно постоянно бороться за свою свободу, а не мечтать о конце истории, когда свобода станет частью воздуха или мирового эфира.

Толерантность — за редчайшими исключениями — это не проявления фанатизма, это одна из высших форм принятия реальности, умение услышать другого человека, понять и принять его систему ценностей, научиться с уважением относиться к его ценностям или с уважением от них дистанцироваться. Любых ценностей, пока они не ставят целью уничтожение свободы. Однако в том случае, когда представления о ценностях западного общества имеют в своей основе не комплексную систему взглядов, учитывающую все стороны функционирования и баланса, историю этого общества, реальные для этого общества проблемы, являющиеся объектом общественных дискуссий, а представляют собой лишь набор вырванных из контекста готовых решений, деревянных башмаков и рудиментов советской интеллигентской рефлексии, то ничего хорошего из этого не выходит. И зачастую вместо толерантности в мир выходит фанатизм, нетерпимость, жизнь в иллюзиях и комплекс неполноценности. Для проявления этих принципов в клоаке либеральной оппозиции существует специальный термин — демшиза.

Демшиза — это способ существования с инстинктивным чувствованием принципиальной порочности того, что происходит в современной России, но без понимания того, что выходом является вовсе не отрицание всего этого в форме перемены знаков. И мысль о том, что достижение компромисса в обществе происходит не результате люстрации всех противников компромиссов или готовности вести переговоры только с теми, с кем приятно, это не способ решения проблем — приходит им в голову крайне редко. Толерантность? Только к тем, кто нравится. Это мыслительная катастрофа, характерная для всех идейных пространств современной России, а вовсе не только для либерально-оппозиционной.

Русская православная церковь ставит корыстное желание ряда своих иерархов вновь стать частью государства выше ценностей христианства

В качестве примеров смены знаков, искажающей реальность, можно привести парадоксы восприятия некоторых внешнеполитических эксцессов. Так, совершенно ненужное участие России в войне в Сирии вовсе не отменяет реальной опасности исламского экстремизма на Ближнем Востоке для всего мира. Противостояние Украины и России ни в коей мере не делает правой Украину, которая сделала гораздо больше ошибок, чем Россия, и еще дальше, чем мы, от выбора цивилизованного пути развития. Присоединение Крыма Россией не противоречит тому, что население полуострова ее поддерживало. Победа Макрона над «поддерживаемой» Путиным Марин Лё Пен вовсе не делает Макрона хорошим. И так далее.

Самый серьезный пример катастрофы толерантности — это идеологические и даже физические столкновения в сфере религии. Выход из этой катастрофы осложняется тем, что в споры влезло больное самораспадом и коррупцией Российское государство. Еще сильнее усложняет ситуацию то, что Русская православная церковь ставит корыстное желание ряда своих иерархов вновь стать частью государства выше ценностей христианства. Частенько церковь поддерживает совершенно неадекватных православных активистов, поведение которых свидетельствует скорее о том, что никакие они не верующие люди, а просто хитрые приспособленцы, обладающие ярко выраженным секулярным мышлением и погромным настроем. Но с этими все понятно.

Гораздо интереснее другое — насколько нетерпимым и нетолерантным становится отношение либерально настроенных оппозиционных людей к религии. Причем, как правило, базируется эта нетерпимость на нескольких идеологических принципах. Первый из них — это та самая простая смена знаков и упрощение ситуации: РПЦ наступает на светское общество, светское общество в опасности, религия — зло, долой религию.

Второй — потрясающий по масштабам уровень культурной, идейной и исторической безграмотности, выражающийся как в непонимании того, что вера и разум нисколько друг другу не противоречат, так и в банальном незнании истории западной науки, которая полностью со всей своей методологией, теорией опыта и идейными основаниями вышла из средневековой европейской схоластики.

Временами это проявляется в отрицании даже простых исторических фактов: того, что грамотность в темные века в Западной Европе сохранилась только благодаря ирландским монахам, что Роджер Бэкон был монахом, Роберт Гроссетест — епископом, Николай Кузанский — кардиналом, Николай Коперник — каноником. Отчасти этото обрывочный бессистемный комплекс взглядов формируется советским культурным бэкграундом, где наука в Средние века и раннее Новое время изображается подвешенной в воздухе, а церковь и религиозные деятели ее непременно притесняют.

И в такой ситуации, когда наиболее горластыми и активными с двух сторон оказываются православные активисты и ультрасекулярная демшиза, временами кажется, что достучаться до людей с объяснением того, что, собственно, представляет собой настоящая толерантность, практически невозможно.

Автор — новосибирский публицист, заместитель председателя регионального отделения партии «Яблоко»