Катастрофа патриотов и запрос на справедливость: что будет после президентских выборов
Консенсус состоит в том, что в результате президентских выборов ничего не изменится. Возможно, это не так – перемены часто начинаются тогда, когда их никто не ждет. Обозреватель Тайги.инфо Алексей Мазур рассуждает об общественных запросах после 18 марта.
Революция в России произошла после того, как революционные организации были разгромлены (не зря Германии пришлось заняться экспортом большевиков в опломбированном вагоне). А власть КПСС начала рушиться после того, как почти все диссиденты оказались в тюрьме.
Но в любом случае перемены начинаются с реализации тех ожиданий, которые накапливаются в обществе в период «застоя». И опять же, оглядываясь на российскую историю, мы видим, что эти ожидания реализовывались не так, не теми, да и ожидания были не
В февральскую революцию общественному мнению казалось, что Россия хочет свободы, демократии и войны до победного конца. В реальности же оказалось, что народ хочет социальной справедливости (в самой примитивной его форме) и немедленного прекращения войны, несмотря на потерю территорий и международного престижа.
Тот горячий патриотизм 1914 года, на который ориентировались политические деятели Временного правительства, за три года кровопролития испарился начисто.
В 1990-е в российской политике реализовывались идеи, вырабатывавшиеся на интеллигентских кухнях. Рыночная экономика, многопартийность, свободные выборы. Все это было реализовано большевистскими методами (а мы других-то и не знали). Без учета того, что экономика СССР состояла, по сути, из гигантских монополий, а население было отучено от любых форм демократии и самоуправления, а потому легко стало объектом манипуляций.
Теперь мы удручаемся высокой популярностью Сталина и разочарованием в идеях демократии.
Сейчас Россия очутилась в очередном застое, который кончится либо развалом, либо реформами. Либо реформами после развала. И не так важно, кто именно будет эти реформы проводить — Путин или тот, кто придет ему на смену. Важно, насколько они будут успешными. А для этого хорошо бы понять, на что именно сегодня есть общественный запрос. По идее, он должен выявляться именно на выборах, но у нас как парламент — не место для дискуссий, так и выборы.
Попробую представить свою версию.
1. Борьба с коррупцией
Запрос на борьбу с коррупцией бесспорен — если бы его не было, не было бы ни митингов, ни популярности Алексея Навального. Сегодня мы наблюдаем антикоррупционную кампанию в одном из самых коррумпированных регионов России — Дагестане. И, о чудо, вместо ожидавшихся протестов «наших бьют», мы вроде бы видим поддержку начавшейся чистки.
Вспомним громкие коррупционные дела — от Сердюкова, Васильевой, через Хорошавина и Гайзера до Улюкаева и Белых — в общем и среднем посадку чиновников народ поддерживал. В случае с Сердюковым и Васильевой было разочарование мягкостью наказания, Улюкаеву и Белых сочувствовала только часть либеральной публики.
Новосибирцы же столкнулись с тем, что под борьбой с коррупцией часто скрывается произвол. Наиболее ярко это проявилось в деле мэра Кольцово Николая Красникова, на защиту которого встало, если судить по результатам выборов, всё население наукограда. Особых восторгов по поводу преследования экс-губернатора Василия Юрченко тоже не было.
2. Социальная справедливость
Этот запрос мало осознается условным либеральным лагерем, который сейчас и генерирует большую часть политических смыслов. Но нам достаточно посмотреть на уровень имущественного расслоения в обществе, на количество людей, живущих ниже уровня бедности, чтобы понять — такого запроса не может не быть.
В политической сфере этот запрос выражен в виде голосовании за КПРФ. Левый фланг занят косной партией, призраком давно умершей КПСС, которая остается самой популярной «оппозиционной партией», несмотря на свой явный анахронизм.
Но почему же не появилось современного, адекватного историческому моменту массового левого движения? С одной стороны, на то есть причины. С другой стороны — мы прямо сейчас наблюдаем формирование такого движения, которое является, по сути, левым, но не осознает этого.
Сейчас объясню. В Новосибирске несколько сотен тысяч автовладельцев, примерно миллион пассажиров общественного транспорта. И почти все жители в тот или иной момент становятся пешеходами. При этом в городе несколько активных организаций, защищающих интересы автовладельцев, но нет ни одной организации пассажиров общественного транспорта.
Среди первых гражданских движений, возникших в России в нулевых, были автовладельцы, обманутые дольщики, экологи, борцы с точечной застройкой. Но мы не увидим среди них представителей наиболее страдающих социальных групп. Нет движения крестьян, учителей, врачей. Этому есть простое объяснение. Активный человек активен и социально, и экономически. Он не станет бороться за права крестьян в депрессивном селе. Он просто уедет в город. Он не станет бороться за права пассажиров переполненных автобусов — он просто купит автомобиль и пересядет в него (здравствуйте, пробки). Он не станет работать учителем с низкой зарплатой, даже закончив педуниверситет. Русские голосуют не сердцем, и, увы, не умом. Русские голосуют ногами.
Поэтому обездоленные у нас есть, а их представителей нет. Их роль выполняют циничные российские политики. В лучшем случае партийная бюрократия КПРФ, а в худшем — лоббисты из «Единой России», получающие голоса в обмен на предвыборные подачки.
Но, как ни странно, роль левых политиков всё больше начинают выполнять гражданские активисты. Ведь их борьба чаще всего преследует цель восстановления справедливости. И социальной в том числе. Борьба за зеленые зоны или за места в детских садиках — это вопрос социальной справедливости. При этом существенная часть, если не большинство, гражданских активистов оказались либералами по взглядам. Но «реал-политика» делает их леваками.
Примерно ту же динамику мы наблюдаем и у Навального — по мере того, как ему приходится общаться с электоратом, его тезисы становятся всё более левыми — взять то же повышение минимальной зарплаты.
3. Федерализм
Федерализм, очевидно, не волнует широкие массы. Простому человеку безразлично, за что отвечает тот или иной уровень власти, как распределяются между ними деньги и полномочия. Для него существует власть вообще, особенно, когда она выстроена в вертикаль.
Но любому, кто погружен в проблемы госуправления, очевидно — централизация давно пересекла черту разумного и неудержимо стремится к абсурду. Централизованных ведомств слишком много, координации нет не только «внизу», но и «наверху». Особенно по мелким вопросам на местах. Щупальца вертикали, переплетаясь и ветвясь, так и не сходятся к единому мозгу.
Начиналась централизация под идеологию «в регионах всё разворовывают». Но за прошедшее время федеральная бюрократия продемонстрировала, что степень ее коррумпированности и неэффективности уже, как минимум, не ниже, чем у региональной и муниципальной. Последних еще как-то сдерживает местное общественное мнение. Там, где оно есть.
Нынешняя система не оставляет никаких шансов на эффективность. Будь ты чудо-менеджером, невозможно «снизу» преодолеть разобщенность ведомств и сделать что-нибудь полезное, не нарушив десяток параграфов в противоречащих друг другу законах и инструкциях. В таких условиях дееспособными остаются только лоббисткие и коррупционные группы. Они имеют сильную мотивацию и ресурсы для решения своих проблем.
В остальном управление в России носит характер торговли возможным ущербом. Не трогай меня, и я не трону тебя. Защищать и захватывать эффективнее, чем развивать. Ты можешь работать годами, выстроить хороший муниципалитет с самодостаточным бюджетом, технопарк или клинику мирового уровня — и обратить тем самым на себя внимание хищников, получить проверки и уголовные дела. В Новосибирске мы видели не один такой пример. Удивительно, не то, что у нас кругом бардак и неэффективность, а то, что еще находятся энтузиасты, пытающиеся что-то исправить.
Несомненно, пока центры принятия решений не будут сдвинуты существенным образом «вниз», чтобы на местах можно было решить любую проблему без бесконечных согласований с разными башнями Кремля, никакого развития мы не увидим.
4. Ответственность руководителей
Популярность Сталина объясняется просто. Это был последний правитель России на памяти народа, при котором руководители всех уровней несли персональную ответственность за результаты своей деятельности. То, что эта ответственность порой была чрезмерной и не всегда справедливой — это уже второй вопрос. Во времена Брежнева безответственность была уже повсеместной. И хотя она распространялась и на простой народ (вспомним дворников и сантехников), почему-то особой благодарности жителей генсек не заслужил.
В наше время прямой связи между успехами чиновника и его дальнейшей карьерой мы не видим (Виталий Мутко, например). Это в каком-то смысле принцип кадровой политики, продолжение линии «своих не сдаем». Ельцин мог уволить министра по итогам крупного скандала, но Путин — никогда. Только много позже, когда прямой связи между скандалом и постепенным понижением чиновника уже не было видно. Те резкие «обрушения» карьер, которые мы все-таки наблюдаем — Улюкаев, например — связываются не с ответственностью за управленческие ошибки, а с внутриэлитными конфликтами. Сечин победил Улюкаева, а в Новосибирске Толоконский победил Юрченко. Но системы ответственности как не было, так и нет.
Управленческая система, в которой не налажены правильные критерии оценки деятельности управленцев и их поощрение или наказание, будет стагнировать. Сегодня главный критерий, который влияет на успешность карьеры — наличие связей и влиятельных покровителей. Следующий после него — лояльность. Следующий — «быть как все». А потом искреннее удивление, отчего ж так коротка скамейка запасных, и где наши Илоны Маски.
5. Независимый и справедливый суд
Осознание того факта, что без судебной реформы невозможно решить ни проблемы коррупции, ни улучшить инвестиционный климат, постепенно приходит. Хотя этот запрос тоже не стал массовым — ведь большинство населения не сталкивается с работой судов, а по мелким вопросам, вроде дележа имущества супругов, суды принимают сносные решения.
6. Успехи в науке и технике
Судя по реакции общества на успехи Илона Маска (одни горячо их отрицают, другие столь же горячо ими восторгаются), тема становится все более болезненной для России. Историй российского успеха в этих сферах нет уже, наверное, лет десять, а подводная группировка космических спутников растет из года в год.
7. Имперское величие
Рискну предположить, что тренд величия и ура-патриотизма оказался в начале серьезного кризиса. Каждый день истерических ТВ-шоу на тему «мы великие, нам все кругом должны, мы всегда правы и потому нас все ненавидят» вырабатывает отторжение как к участникам этих передач, так и к самой теме. «Имперские» успехи России всё больше связываются (хотя и несправедливо) с экономическими трудностями. Подозреваю, что итог десятых будет для патриотического фланга столь же катастрофичным, сколь девяностые оказались для либерального.
8. Города для людей
Тренд вполне осознается действующей властью, в Москве попытались сделать витрину российского урбанизма — с присущими вертикали перекосами (сказали плитка — значит плитка). По мере распространения в регионы, тренд всё более сталкивается с уже упомянутыми проблемами управления. Денег на всех, как всегда, не хватает, проекты облагораживания городской среды вызывают споры, которые еще больше преломляются через корыстные интересы разных групп влияний.
9. Экономика
Высокие цены и низкие зарплаты всегда занимают первые строчки в соцопросах на тему «Какие проблемы вас волнуют больше всего». Одна и та же проблема, и, как мы понимаем, решить ее невозможно, не решив проблем управления, ответственности, независимости судов и научно-технического прогресса.
10. Стабильность
С одной стороны, число россиян, желающих перемен, впервые за долгие годы превысило число тех, кто желает стабильности. С другой, страх перемен, реформ (тем более, революций) по-прежнему очень высок и успешно поддерживается пропагандой. Как главный лозунг Советского Союза — «лишь бы не было войны», так и нынешние поколения готовы много терпеть — «лишь бы не вернулись девяностые». Так что реформы в России нужно проводить под лозунгом «создавать новое, не разрушая старое». Или можно позаимствовать образный лозунг у Дэн Сяопина — «переходить реку вброд, ощупывая камни ногами». В переводе на русский — пробовать на малом, брать в дело то, что работает, и отбрасывать то, что не работает. Простые, казалось бы, вещи, но почему у нас, если перемены, то непродуманные, неапробированные и сразу на всю страну?
Алексей Мазур