Захар Прилепин: «Скоро мы с украинцами простим друг друга и повоюем вместе»
Омоновец, романы которого изучают в университетах, советник главы Донецкой народной республики и телеведущий канала НТВ Захар Прилепин рассказал Алексею Мазуру о тех, кто подрастет к концу очередного срока Путина, о левизне взглядов и планах по воспитанию патриотов. Смотрите эксклюзивное интервью и читайте полевые заметки, подслушанные Тайгой.инфо на встрече писателя с публикой.
Моя жизнь последние четыре года так или иначе связана с Донецком, последние полтора года я там непосредственно живу и работаю в качестве советника главы ДНР Александра Захарченко и одновременно заместителя командира батальона спецназа ДНР. По большей части в этом качестве пребываю, а не в качестве писателя. Последняя моя книжка «Взвод» вышла года полтора назад, накануне того, как я окончательно перебрался в Донецк. Полтора года уже занимаюсь в основном этими вещами, а не литературой.
Про Донбасс в двух словах сказать сложно. Недавно мне неожиданно позвонили сразу с нескольких российских радиостанций, информационных каналов и стали задавать одни и те же вопросы. Вышла новость: замминистра культуры объявила, что необходимо снять художественный фильм про Донбасс. Фильм про Донбасс хотели снять ещё в 2014−15 годах, когда был написан сценарий по книжке Александра Проханова «Убийство городов». Должен был снимать Владимир Бортко, автор «Собачьего сердца» и прочих классических картин, причём Владимир Меньшов должен был играть Александра Проханова (они даже внешне немножко похожи — два «советских генерала», метафорически выражаясь), а Алексей Чадов — ополченца. Но фильм не запустили, а я увидел в этом некую недоработку российской пропагандистской машины, потому что со стороны Майдана — не скажу «с украинской», а скажу «с замайданной» — уже сняли пару фильмов: идиотический фильм «Киборги» про Донецкий аэропорт и фильм Лозницы «Донбасс», который сейчас открывает чуть ли не Каннский фестиваль. Они эту тему отрабатывают, а Россия как-то молчала.
107909
Мы в Донецкой республике хотели снять сами, но это очень дорого, и у нас там таких возможностей нет. И вот неожиданно тема в российских медиа, что надо снимать фильм про Донбасс. Конечно, меня не фильм волнует в данном случае, а волнует то, что, безусловно, такие решения не принимаются спонтанно на уровне министерства культуры, и минкульт за такие инициативы никто по голове не погладит. Думаю, это определенное решение наверху. Фильм, как вы понимаете, точно будет делаться года два, так что они года два собираются работать с Донбассом. И уже точно, «сливать» его никто не собирается.
Что Донбасс «не сольют», я знал и в 2014 году, и в 2015-ом, но всё это время не видел таких вещей, про которые мог бы прийти и людям сказать: «Смотрите, если фильм снимают, значит, всё будет хорошо. Потому что глупо: сейчас мы снимем фильм, а потом раз, и кто-нибудь Донбасс захватит. Скажут, а что вы фильм сняли, если у вас уже Донбасса нет?» А тут лично для себя я поставил галочку, что всё будет нормально.
«Нынешняя ситуация на Донбассе ни в коем случае не радостная, сейчас у нас идёт очередное обострение, потери каждый день»
Нынешняя ситуация на Донбассе ни в коем случае не радостная, сейчас у нас идёт очередное обострение, потери каждый день. Слава Богу, не гражданские: гражданских много раненых, но в силу провокаций с той стороны у нас все люди выселены с зоны соприкосновения. Потерь было бы гораздо больше, если бы люди жили в своих домах рядом с фронтом. Среди военнослужащих потери есть, мы их, конечно, не афишируем, но и не скрываем. Похороны каждый день у нас, и с той стороны похороны тоже каждый день. Эта история не кончается.
Я часто слышу из России предложения и даже возмущение: «Почему Россия до сих пор не признает Донбасс и не прекратит это безобразие?» Я пафос этих слов понимаю и разделяю, мне тоже ужасно жалко жителей Донецка, и я в какой-то момент специально перевез туда своих детей и жену, чтобы спокойно отвечать на эти вопросы, что я вместе с вами здесь и разделяю по возможности все ваши проблемы.
Мы не можем сейчас признать, как мне кажется, ДНР и ЛНР, в том числе потому, что это даже меньше половины территории бывших Донецкой и Луганской областей. То есть если мы признаем эти территории, значит мы автоматически отказываемся от Краматорска, Славянска, и так далее, и тому подобное. Это выглядит, как Порошенко, который сейчас начинает отбирать украинское гражданство у жителей Крыма и демонстрирует, что больше не считает их гражданами Украины. В данной ситуации мы будем себя вести таким же образом: если мы признаём это, значит мы не претендуем на перезагрузку власти на всей остальной Украине. Скрывать не стану, я не чиновник и могу позволить себе сказать всё, что угодно, я считаю, что Донецкая и Луганская области как минимум должны вернуться целиком в ДНР и ЛНР. А как это будет — отдельное государство или какая-то уния с Россией — совершенно не имеет значения. Это должны быть независимые территории.
107766
Когда российские власти обвиняют в мягкотелости, я говорю: посмотрите исторически на то, как эти территории в былые времена откалывались и как они возвращались в Россию. В Гражданскую войну западная часть Украины и Беларуси были потеряны в советско-польской войне и потом даже такому радикальному человеку, как Иосиф Сталин, потребовалось практически 20 лет, чтобы вернуть эти территории — люди мыслили долгими периодами. Не говоря о том, как происходило воссоединение Украины с Россией в 1654 году, когда Богдан Хмельницкий поднял восстание. Они четыре года воевали, их там резали-резали, а русский царь даже не вмешивался, а после того, как вмешался, они ещё тридцать три года окончательно присоединяли Киев. Тридцать три года!
«Россия серьезно помогает Донбассу, но мы можем уже сами себя кормить, если бы нас не обстреливали»
Никогда такие вещи быстро не делаются. Это же касается любой другой территории, которые находятся или находились в составе России, это продолжается даже не годами, а десятилетиями и столетиями. Армения обращается к русскому царю: «Спасите нас, пожалуйста, от турецкого-османского геноцида!» И при Петре решают, и спустя сто лет решают…
Если вы думаете, что сейчас история убыстрилась, и надо всё стремительно делать, это потому, что мы живые люди, и нам хочется своими глазами видеть, как исправляется и происходит все то, что наполняет наши сердца радостью, как было с возвращением Крыма. Но в историческом контексте это происходит не так быстро. Да, нам жалко жителей Донецка, но если сейчас всё начать радикально перерешивать, начать вдруг какие-то наступления, вы даже не представляете, какое количество людей погибнет на Донбассе, не только военнослужащих, но и мирных. Вместо потерь, которые мы имеем за последний месяц (10–15 тяжелораненых гражданских), мы получим сотни, если не тысячи раненых в процессе боевых действий. Поэтому я прошу периодически своих друзей и патриотов России, кто радеет за Донбасс: «Чуть поменьше горячности!»
«На Украине уровень жизни в четыре раза ниже, чем в России. Мы живём небогато, а там в четыре раза хуже»
У нас намедни люди въезжали в Донецк — ездили зачем-то по делам на Украину — и въезжали обратно: автобус совершенно целенаправленно обстреляли прямо из перелеска и тяжело ранили двух женщин. То есть это целенаправленная провокация. Хочется пойти и всё снести. Но погибнет в десять раз больше с той стороны и женщин, и мужчин. Чуть бережнее!
Думаю, люди, которые приглядывают за всем этим наверху, понимают, что делают. У меня есть такое убеждение. Всё будет хорошо. Отток населения Донбасса прекратился, сейчас — приток. На Донбасс возвратилась 150–200 тысяч человек за последние полтора–два года, из них 80% приехало с территории Украины и 20% — с территорий России. Из России не очень спешат возвращаться, с Украины едет очень много, видимо, в силу каких-то социальных неурядиц. Объективно, на Украине уровень жизни в четыре раза ниже, чем в России. Мы живём небогато, а там в четыре раза хуже, поэтому возвращаются в Донецк.
Скажу некорректно, но мне в Донецке очень нравится жить. Там нет пробок совсем, машин мало, комендантский час. Едешь — ощущение пустоты и свободы! А сейчас с каждым месяцем машин всё больше, недавно попал в пробку в Донецке и думаю: «Откуда же вас столько понаехало?» (улыбается). Люди работают, восстанавливают предприятия, это не совсем моя сфера, но точно скажу, что каждый месяц или каждые два месяца открываются те предприятия, которые были разбомблены, которые закрылись: шахты, какие-то другие учреждения. Инвесторы в огромном количестве, которые хотят возвратиться в республику и принести свои деньги. Но у нас территория небольшая, и их всех лично рассматривает глава республики. Хочется, чтоб заезжали люди определённые, относящиеся к тому, что на Донбассе происходит, чтобы это не была территория «цветущего дикого капитализма». Поэтому крайне аккуратно к этому относимся, и проблема, собственно, одна: сейчас они разбомбили фильтровальную станцию, и у нас перебои с водой, которые касаются нескольких сотен тысяч человек.
Мы бы давно уже вышли на полное самообеспечение. Если кто-то не знает, Россия очень серьезно помогает Донбассу, но мы можем уже сами себя кормить, если бы нас не обстреливали. Мы только что-то отстроим, сделаем, засеем — они тут же начинают целенаправленно туда стрелять.
«Мне в Донецке очень нравится жить: нет пробок совсем, машин мало, комендантский час»
Мариуполь — город на юге ДНР, приморский порт. 26-28 августа 2014 года было стремительное наступление, украинская армия практически из Мариуполя сбежала, и поступил приказ: в Мариуполь не заходить. Была объективная причина, почему туда не надо заходить: огромные сталелитейные производства, никто бы не брал продукцию, город экономически остановился бы, и пришлось бы кормить еще и его, непонятно на какие средства. И, думаю, что местный олигарх Ринат Ахметов, у которого там были серьезные интересы, пролоббировал через определенные силы в Москве это решение. Но это две причины, а на самом деле их гораздо больше. Но когда говорят, что надо было брать Мариуполь, и ещё что-то брать, я так и не услышал ни одного ответа, а где надо было остановиться?
98594
Хорошо, взять Мариуполь, дойти до границы ДНР и ЛНР, а там тоже начнётся гражданская война, и там тоже люди скажут: «Приходите нас спасать!» В Харькове начнётся, в Запорожье или в Херсоне — где угодно. Пойти дальше? А там выяснилось бы наверняка, что если на Донбассе нас поддержало 80% населения, то уже в Запорожье или в Сумах там уже 50. А где-то дальше может быть и 40. И это бы превратилось такую кровавую кашу! Останавливаться всё равно неизбежно пришлось бы. Украине надо было дать это время на перезагрузку сознания, и эта перезагрузка происходит. Убеждён, что время, которое прошло, работало на нас, а не на них.
Да, они зомбируют своих несчастных детей и школьников, но детям 4–8 лет, им надо ещё расти. А взрослых людей (плюс-минус наше поколение, от 30 до 90), которые впали во всё это псевдоукраинство, во весь этот отвратительный бандеровский суп, 50-70% населения воспринимает с крайним неудовольствием либо негодованием, и мы эту ситуацию должны использовать. Так мы сейчас можем получить даже больше, чем если бы тогда туда попёрли и устроили бы на Украине кровавую баню. Тогда люди во многом с восторгом воспринимали Майдан, но украинцы наши прекрасные братья и сестры, они такие, по-хорошему изменчивые. У них сначала праздник, все рады, а потом: «Ах, чего-то опять не получилось!» Русские в этом смысле немножко потормознутее. У нас однажды в девяносто первом году неправильно получилось, и мы больше этого не хотим. А они каждые четыре года. Они сейчас опять успокоятся, и надо будет в этом смысле играть. Здесь уже Мариуполь не так важен – вся Украина важна.
Как человек, проживающий в Донецке, я вам скажу про обстановку совершенно искренне: люди не впали ни в какое тупое состояние. Ничего этого нет. Тут можно сказать какие-то неаккуратные слова, а потом появится мать или отец, потерявшие ребенка, и скажут: «Зачем ты это говоришь? Ты говоришь неверные вещи! Мы ненавидим их всех: и русских, и украинцев. И мы это никогда не простим»
«У нас однажды в девяносто первом году неправильно получилось, и мы больше не хотим. А они каждые четыре год»
Но если все-таки попытаться обобщить, когда я ездил с Моторолой по городу, женщины-матери по улицам шли, махали ему платками, детей к нему подносили, все пытались с ним сфотографироваться. Я обладаю гораздо меньшим статусом как полевой командир, но всё-таки узнаваемый человек, иду по городу, и каждый пятый человек ко мне подходит и говорит: «Спасибо, что вы здесь! Спасибо, что вы с нами! Спасибо, что вы нас не бросаете! Пока вы здесь, мы чувствуем, что мы не брошены!»
Ни один человек никогда — а я бы заметил — косо не посмотрел, не сказал: «Когда вы отсюда уйдете?» Там же не расстреливают на улице за косые взгляды, ничего такого не происходит, я бы увидел это, как видел в Чечне или в Дагестане в 1996-99 годах. В Чечне больше, в Дагестане меньше, но я замечал эту неприязнь, её не скроешь. Я в Донецке ни разу этого не ощутил на себе, только благодарение, только уважение. 26 тысяч человек армия ДНР и, в основном, все местные, донецкие — у них там родители, жены, дети. Вся республика живёт уже давно своей независимой жизнью. Какая у них апатия? Это их жизнь, она вот так сложилась.
«В Чечне больше, в Дагестане я замечал эту неприязнь. в Донецке я ни разу этого не ощутил на себе, только благодарение»
Надо себе отдавать отчёт, если мы сейчас приедем Донецк или, тем более, в дальние тыловые городки как Иловайск, никакой войны нет. Туда «не прилетало» уже года три, на окраину прилетает, а в центр Донецка нет. Люди, вернувшиеся с Украины или с России, сотня-другая тысяч человек, они вообще войны не видели никогда. Они просто живут и слышат канонаду, знают, что кто-то стреляет, но в целом они ходят в рестораны, в клубы, развивают бизнес. И нет ничего, что может человека напрямую касаться. В республике два миллиона человек, из них миллион девятьсот тысяч не живут в контексте войны. Не надо думать, что это блокадный Ленинград или Сталинград. Кто хочет – воюет, армия там добровольная, кто хочет — переживает за Донецк, кто хочет — не переживает.
В целом нервозно, но никакого ощущения катастрофы нет. Они живут своей жизнью, просто она у них такая. Даже при известиях об очередном обострении раньше старались выезжать из города, а сейчас даже не уезжают: «Ну, как-нибудь защитят». Специфический донецкий характер. Когда был киевский майдан, там все блогеры и блогерши писали, что «сейчас пойдёт российская армия, и нас будут убивать и будут расстреливать» — такая истерия и самоподзавод. А в Донецке даже в самые худшие времена, когда сильно бомбили город, даже тогда люди молчали. Я собираю журналистов, собираю блогеров, говорю: «Почему вы не участвуете в информационной войне? Почему ваши голоса не слышны в России? Все спрашивают, как там люди живут». Отвечают: «Да ладно, мы и так тут всё сами видим. Что отвечать?» Их даже не раскачаешь: живут — и живут.
Мне люди, которым не нравится, что я нахожусь в Донецке, говорят: «Иди лучше книги пиши». Я говорю: «Иди читай мои книги, их семнадцать. Вот прочитаешь, придёшь, перескажешь — я тогда тебе ещё одну напишу». Я за десять лет написал больше, чем Хемингуэй за всю свою жизнь. Поменьше, чем Лев Толстой, но его не догонишь. Я никуда не опаздываю. Я не очень понимаю, в чём, собственно, прикол, если я каждый год буду писать по новому роману? У меня есть книжки, их проходят в университетах. Когда я переехал в Донецк, я прочитал одну фразу Пушкина: «Война гораздо важнее, чем собачья комедия нашей литературы». Тогда была русско-турецкая, и Пушкин рвался на войну, чтобы быть добровольцем. Я подумал: раз Саша Пушкин тоже так думал, то, Александр Сергеевич, спасибо вам за подсказку.
«Я не очень понимаю, в чём собственно прикол, если я каждый год буду писать по новому роману»
Когда я начал ездить в Донецк, потихоньку создавал свое подразделение, в 2015 году наконец стало получаться, мне сразу, безусловно, это было важней и любопытнее, чем любая литература. Это сверхлитература. Я когда приехал впервые, был самый разгар войны, самая бойня, ополченцы заезжали, выезжали, и у них такие такие весёлые, счастливые лица были, насыщенность жизни у этих людей была. И я подумал: «Всё, точно хочу сюда! А в московские литературные тусовки я вообще не хочу больше никогда». И всё. Может потому, что я «нездоровый человек», может потому, что я шесть лет носил форму, для меня это радостно и органично. Может быть, отчасти это ощущение юности и молодости. И я подумал: «Вот мне 40 лет, не уверен, что я в 60 пойду на очередную кампанию. А здесь я точно должен успеть!» Кроме всего прочего это и личные лирические побуждения. Так или иначе я как литератор начал писать о том, что на Украине будет гражданская война еще за полгода-год до Майдана, я прекрасно это понимал и много на эту тему написал текстов, потому что видел, что там происходит. И если я об этом говорил, то я должен еще и ответственность за это нести и разделять с людьми то, что я собственно сам и предсказал.
100669
Я, конечно, хотел бы написать книгу о Донбассе. Потом. А описывать жизнь, войну и судьбы людей Донбасса, будучи там наездами, наблюдая этих людей со стороны и записывая что-то в блокнотик — в этом есть некий элемент профанации. Нужно быть там, и нужно быть там растворенным. Когда я приехал туда, я узнал новый, абсолютно другой тип людей, которых я мало встречал в той журналистской, литературной, телевизионной среде, в которой жил последнее время. Молодые пацаны 22–25 лет, все с удивительными судьбами, которые взяли и положили на весы самое важное, что у них есть — свои собственные жизни, которые зачастую не вполне способны сформулировать причины того, почему они здесь, а не там, почему они пошли воевать, почему они после трех–четырех ранений и контузий возвращается в армию, при этом нежнейшие, тактичные и удивительные по существу люди.
Когда я год там отслужил, я пытался жену свою затянуть на Донбасс, чтобы она приехала с детьми. Мне, конечно, тяжело было жить без семьи. И однажды взял я собрал 8–10 своих ополченцев и привёз их летом в отпуск в деревню в Нижегородской области на реке Керженец. Жена их встречала. Мы три дня купались, пьянствовали и веселились. Она их увидела, с ними пообщалась и сказала, что лучше людей на земле не видела. И она тоже сорвалась, собрала детей и приехала в Донецк. Она говорит: «Я увидела то, что думала, вообще больше не существует в природе — жертвенность, смиренность, обаяние. Я в Донецке заново полюбила людей!»
Сидим с детьми за вечером за ужином в Донецке, и тут — раз! — разведка собирается и уходит, и папа уходит. Потом разведка возвращается, одного дядю принесли на носилках. Дети наблюдают, как это всё обыденно и как просто — все эти вещи, которые они только в фильмах видели. Думаю, что это важно было и для детей, и для жены. Конечно, это был шок, что вот она жизнь натуральная! Я не ушел из литературы, я перешёл в пространство романа «Тихий Дон». Я в литературу как раз и пришёл. И мне там очень хорошо: вот он живой Гришка Мелехов, вот они все живые сейчас существуют. Это очень здорово: тут и «Тихий Дон», и «Слово о полку Игореве», и «Горячий снег» — вся литература собрана, а ты ходишь, трогаешь её руками и удивляешься.
«Я не ушел из литературы, я перешёл в пространство романа „Тихий Дон“»
Донбасс является образцом неожиданного этнического, многоконфессионального и идеологического соединения. Даже у меня батальоне есть и абсолютно отмороженные красные, и отвечающий анархизм и за православие боец Кубань, который воюет с 2014 года. Он пару раз даже расстрелял бюстик Ленина, я говорю: «Кубань, прекращай! А то автомат отберу!» Беседу с ним проводил в присутствии нашего полкового священника, объяснял ему сущность советской идеи, священник меня поддерживал, Кубань сидел и страдал, но в Ленина стрелять перестал. Иногда пытается воцерковить наших, когда говорят, что на войне атеистов не бывает, — это и правда, и неправда. Атеисты, когда начинает уже «накладывать» как следует по окопам, они все как щенки сползаются к Кубани, а Кубань стоит с крестом и читает молитву, и они все рядышком сидят. А как перестают стрелять — так они сразу расползаются, и не надо им ни священного писания, ничего.
Одни верят в каких-то перунов, другие в какие-то веды, четвёртые рисуют что-то, как дети малые, развлекаются как хотят. А потом, когда начинают стрелять, они быстро забывают про всех своих идолов и опять к Кубани все сползаются. Полно всех — разноцветное соединение несоединяемых людей, оно на Донбассе каким-то образом сложилось: с одной стороны — более левый Мозговой, с другой — более правый Стрелков, с третьей — совершенно стихийный Моторола. И всё это совершенно замечательно уживается вместе, пока они находятся в окопе. Захарченко смешно рассказывал, как у него армянин и азербайджанец работали в одном пулеметом расчёте. У себя они за Карабах воюют, не могут успокоиться, а здесь они вообще сняли этот вопрос. Я не знаю, как этот сгусток ощущения правоты на Донбассе воплотить в слове и перетащить сюда, в нашу мирную жизнь.
Тайга.инфо благодарит «Новосибирск-Экспоцентр» и лично Игоря Телегина за помощь в организации интервью