«Истории никуда не ушли, и они болят. Первая чеченская, взрывы домов, Беслан»
Десять лет назад националистка Евгения Хасис убила журналистку «Новой газеты» Анастасию Бабурову. Теперь ее коллега, спецкор издания Елена Костюченко читает роль Хасис в пьесе Театра.doc «Диалоги убийц». Она рассказала Тайге.инфо, что чувствует во время спектакля, зачем «Новая» ежегодно освещает тему Беслана и как проходила ее самая тяжелая командировка в жизни.
Спецслужбы боятся журналистов
Тайга.инфо: К 15-летию Беслана вышло много материалов, подробно рассказывающих о трагедии. Не сразу вспомню такую сплоченную работу журналистов над одной темой. Это внимание не кажется удивительным?
— Мне кажется, оно нарастало все эти годы. Во-вторых, круглые даты у нас являются некой индульгенцией для СМИ.
Тайга.инфо: Индульгенцией для СМИ?
— Беслан — это страшная тема, просто так ее боятся трогать, чтобы не вредить власти. Вроде как, все побежали, и я побежал: 15 лет, почему бы не вспомнить?
Конкретно для «Новой»: все 15 лет мы писали про Беслан. Я оказалась в Беслане, потому что мы по очереди туда ездили, первые годы у нас там был корпункт. Для нас это, скорее, возможность еще раз обратиться к читателям, всё проговорить.
Книжный критик Саша Гаврилов говорил, что в Америке любые острые темы осмысляются немедленно — не только журналистикой, но и всем подряд. У нас почему-то считается, что условное искусство не должно обращать внимания на то, что происходит сейчас. Гаврилов говорил, что в России этот промежуток составляет пятнадцать лет.
Тайга.инфо: Стоит ли ожидать повышенного внимания к другим «трудным» темам? В сентябре было 20 лет взрывам домов, а в декабре — 25 лет первой чеченской войне.
— Я очень на это надеюсь. Все эти истории никуда не ушли, и они болят. Первая чеченская, взрывы домов, Беслан — это очень актуальные темы, они существенно определяют реальность, в которой мы живем.
Тайга.инфо: В 2016 году на тебя, коллегу Диану Хачатрян и матерей Беслана напали. Совсем недавно комитет «Матери Беслана» закрыл счет для сбора пожертвований, столкнувшись с жесткой критикой в соцсетях. Почему кто-то боится журналистов и пострадавших?
— Это составной вопрос. То, что «Матери Беслана» открыли и закрыли счет — это были чисто практические соображения безопасности, насколько мне известно. Их организация никогда не занималась распределением помощи. Когда они поняли, что это довольно сложно — подотчетно [работать] с деньгами — решили, что не хотят иметь с этим дело, и я их понимаю. Это разные вопросы.
148124
Почему в Беслане боятся журналистов? В Беслане не боятся журналистов — спецслужбы боятся. Потому что мы продолжаем писать, спрашивать информацию, которую удалось вычислить, но не удается уничтожить: что большинство заложников погибли во время штурма, что при штурме применялось тяжелое вооружение неизбирательного действия — огнеметы, гранатометы, танк стрелял болванками.
До сих пор не понятно, кто командовал штурмом. Национального расследования, по факту, не было. Единственный суд, который состоялся — суд над [единственным выжившим террористом] Нурпаши Кулаевым.
Это все неприятная история из какой-то смеси государственного вранья, цинизма, чудовищных решений, которые принимались в чудовищных обстоятельствах. Было принято решение, которое привело к гигантским жертвам. Это должно быть осмыслено, потому что цена жизни гражданина, ребенка — это, ***** [черт], важный общественный вопрос.
Тайга.инфо: Я читал, что местные жители делят пострадавших на тех, кто «правильно» и «неправильно» скорбит по умершим.
— Это делят не сами жители, это делят, опять же, местные власти.
Тайга.инфо: А зачем?
— Это та же самая цензура — тебе объясняют, в каких рамках ты можешь выражать свое мнение, свои чувства. Если ты испытываешь светлую скорбь — это нормально. Если ты испытываешь боль — это нормально. Если ты злишься и не готов простить смерть своего ребенка, задаешь вопросы — это ненормально, ты позоришь республику [Северную Осетию]. Это немудреный прием, на самом деле.
Год назад «Радио Свобода» опубликовало какую-то чудовищную историю «Одна дома» про девочку с аутизмом, которая полгода находилась в сексуальном рабстве. Год спустя выяснилось, что ее семью чморит весь поселок, мол, они вынесли сор из избы, опозорили республику, лучше бы им уехать.
В самом Беслане я не встречалась с тем, чтобы люди друг друга осуждали. Наоборот, пострадавшие признают право на разные чувства, но власть нет, не признает.
Театр.doc и суд над матерями
Тайга.инфо: У Театра.doc есть спектакль «Новая Антигона» про пострадавших матерей Беслана. Режиссер Елена Гремина сказала следующее: «Когда мы говорим о вещах, которые люди хотят забыть: происходящее слишком страшно нарушает их картину мира. И возникает защитная реакция: это горе так огромно, что не надо нам в ту сторону смотреть». Сталкивалась ли ты с таким ощущением?
«Новая Антигона» посвящена судам над пятью матерями детей, погибших в Беслане. 1 сентября 2016 года они устроили акцию протеста во время памятного мероприятия — сняли куртки, показав футболки с надписью «Путин — палач Беслана». Полицейские оттеснили их, а также задержали журналисток Елену Костюченко и Диану Хачатрян, которых отпустили без протоколов, не извинившись.
Участниц акции приговорили к штрафам и общественным работам за несогласованное массовое мероприятие.
— Да. Только Беслану никуда от этого горя не деться, потому что он живет в нем каждый день. Мы это говорим про остальную Россию, мы вообще стараемся пробегать такие события. Что-то страшное случается: журналисты съездили, отписались — и бегом-бегом-бегом дальше.
Когда мы организовали корпункт в Беслане, то корреспонденты ездили туда вахтовым методом, оттуда никто не вылезал. Сейчас у нас обязательно раз в год едет журналист именно потому, что мы не хотим, чтобы наши читатели проматывали в голове такие вещи. Эти вещи должны быть осмыслены.
Тайга.инфо: При подготовке «Новой Антигоны» ты помогала Театру.doc аудиозаписями из суда, готовила историю про каждую женщину, а потом и сама приняла участие в спектакле. Почему ты решила участвовать?
— Это мое первое участие на сцене. Я, вообще, довольно интровертный человек, не люблю, когда много людей. Конкретно в этой ситуации: Елена Гремина написала мне, когда я лежала в Пятигорске и восстанавливалась после травмы головы [в Беслане]. У меня был довольно жесткий режим: мне разрешили смотреть на экран телефона 15 минут в день, было много ограничений.
Гремина считала, что надо ставить спектакль. Я к театру не имела никакого отношения — я хожу в него только как зритель. Я ей просто не ответила. Она снова написала, начала звонить [режиссер] Зарема Заудинова — они из меня выжали [судебные] аудиозаписи. Потом мы встретились: Гремина все расшифровала и собрала историю. Она сказала, что нужны истории каждой женщины — я их написала.
Они сказали, что будет читка, и нужно, чтобы кто-то читал за условный хор. «Могу». Я прочитала, ко мне подошел худрук Театра.doc [Михаил] Угаров и сказал: «Лена, я послушал — вы должны быть актрисой в этом спектакле».
Во время репетиционных читок я поняла, как это работает. Когда я была на суде в Беслане, мне казалось, что мне никто не поверит: ну, невозможно, чтобы [бесланских] женщин судили так. Когда мы начали читать, я внезапно почувствовала себя в том же месте, в этом суде. Пристав за спиной, который пытается вырвать у меня диктофон; кавказские женщины, которые растирают руки характерными медленными движениями, едят свои булки.
Я оказалась там. Я поняла, что театр — это про эффект присутствия. Говорю сейчас примитивные вещи, но я этого реально не понимала. Просто воссоздать в зале [атмосферу] — и все люди станут свидетелями. Меня это так поразило. Когда встал вопрос о моем участии в спектакле, я сказала да. Чтобы, сука, все прошли через этот зал.
Тайга.инфо: Ты читаешь роль Евгении Хасис в пьесе «Диалоги убийц», поставленной на основе прослушки ее разговоров с Никитой Тихоновым. Что ты чувствуешь и о чем думаешь, когда читаешь слова человека, который убил твою коллегу, Анастасию Бабурову?
— Сложно сказать. Я думаю о том, чтобы не запнуться и вовремя перевести глаза с одной реплики на другую. Что я чувствую? Я не знаю, как это описать.
148978
Мне больно от того, что Хасис неисправима. Потому что я нациков за людей особо не считаю. Мне кажется, когда у тебя такие взгляды, ты выходишь за грань человечества. Но она человек. Человек, который убил не чужих мне людей.
Пока мне просто больно, меня возмущает… даже не возмущает — мне сложно подбирать слова, когда описываешь чувства. У меня сильный внутренний протест, *** [черт] знает.
Мне больно, что она человек. Из этих текстов видно, что она молодое, амбициозное чудовище с идеями. При этом, она юная девочка, которая находится не в самых лучших отношениях [с молодым человеком Никитой Тихоновым], думает о судьбах мира, о том, сколько человек она хочет убить. Я не знаю — у меня внутри ком.
Я хочу, чтобы на нее посмотрели. Чтобы на это все посмотрели с максимальным приближением. Чем ценен материал прослушки — это кусок ее жизни, где она предстает, какая есть. У меня, например, происходит много внутренних движений, когда я это читаю. Подробнее не расскажу.
США и Венесуэла
Тайга.инфо: Ты назвала 2018 год ужасным, в первую очередь, из-за потерь знакомых и близких. Прошло больше года со смерти Михаила Угарова, Елены Греминой. Что изменилось в жизни?
— После Угарова и Греминой еще умерла моя подруга Зоя Ерошок. Да ничего, по сути, не изменилось. Изменилось — я опять вернулась в Россию, начала работать. Я обнаружила, что могу работать за рубежом эффективнее, чем раньше. Установить какой-то режим дня, чтобы работать без выгорания и впадения в депрессию, я не смогла.
Зарплату повысили. Влюбилась. Та же самая жизнь. Да, наверное, ничего не поменялось.
Надеюсь, до конца этого года никто не умрет, никого не убьют из моих близких.
Тайга.инфо: В том же году ты пропала из медийного поля. Чем ты занималась?
— Я училась в двух университетах параллельно: в школе журналистики городского университет Нью-Йорка (City University of New York) и на журфаке Колумбийского университета. Я сама выбирала предметы: изучала расследовательскую журналистику, конфликтологию, анализ больших данных, получала базовые навыки фото и видео.
Тайга.инфо: А что сподвигло на такие перемены?
— У меня была травма головы после нападения в Беслане в 2016 году. Я очень долго и мучительно восстанавливалась от нее. Медики сделали все, что могли, но эффекта не было. Я практически не могла работать.
Врачи сказали, что мне имеет смысл пожить в другой языковой среде, поговорить на другом языке, потому что в мозгу образуются новые нейронные связи, новые области активируются вместо тех, что пострадали. Редакция «Новой» была готова дать мне год отпуска, чтобы я встала на ноги. По сути, я ехала восстанавливаться, я была ужасно вымотана.
Тайга.инфо: Первым крупным текстом после перерыва был «Караван» — про поток беженцев, идущих в США из Центральной Америки. Почему эта тему?
— Редакция захотела, чтобы я сделала эту историю. Я не понимала, зачем она нам. Когда поехала туда и увидела весь библейский масштаб происходящего, естественно, начала работать. Я ехала и особо ничего не знала, что там происходит.
Американская журналистика находится в глубоком кризисе: крупные медиа поделились на «за Трампа» и «против Трампа». Объективной картинки не было ни там, ни там — я ехала на границу с закрытыми глазами. Сначала я два дня работала в Сан-Диего (США), потом перешла границу и пять дней работала в Тихуане (Мексика).
Тайга.инфо: Это новая языковая среда, люди с другими нравами. Как проходила адаптация?
— Я до этого несколько раз работала за рубежом — на революции [2011 года] в Египте, [на расстреле рабочих] в Жанаозене, на «революции зонтиков» в Гонконге, много где.
Ничего, на самом деле, не было сложно. Мне повезло: я познакомилась с прекрасной беженкой Марией из Гватемалы, когда она просто спала на земле. Ее соседи очень слабо говорили по-английски, Мария проснулась и переводила для меня большую часть времени. Она стала моим доступом в среду беженцев, помогала верифицировать рассказанную информацию. По факту, мы работали бок о бок.
Американские журналисты, которые шли с караваном долгое время, ничего не написали про это: «Вы же понимаете, мы не хотим играть на руку Трампу»
Что меня поразило — банды в составе каравана. Там очень сильная организованная преступность в регионе — враждующие друг с другом банды MS-13 и Barrio 18 — как следствие колонизаторской политики США и конфликтов, которые они провоцировали.
Протрамповские медиа говорили, что весь караван — это бандиты. Причем, журналисты работали в поле только с американской стороны. По оценкам караванщиков и самих ребят из банд, пятая часть каравана состояла из банд. Меня поразило, что американские журналисты, которые шли с караваном долгое время, ничего не написали про это: «Вы же понимаете, мы не хотим играть на руку Трампу».
Эта самоцензура меня сильно подвыбила. Год в США был для меня отрезвляющим: мне всегда казалось, если у нас будет закон о свободе информации и много-много денег, то все будет офигенно в журналистике. Выясняется, что есть масса других опасностей.
Тайга.инфо: Потом у тебя была Венесуэла — борьба Мадуро и Гуайдо за президентство, блэкаут.
— Я до этого еще поработала в России. Сделала историю про [взрыв газа в жилом доме в городе] Шахты, потом — про убитую пожилую гей-пару [на Кубани]. Сейчас доделываю гигантский текст-расследование на российскую тематику.
В редакции увидели, что у меня хорошо получилось с караваном, и отправили в Венесуэлу. В Венесуэле у меня была самая тяжелая командировка за всю жизнь. Я очень сильно недооценила, насколько там тяжело работать.
Страна была в гуманитарной катастрофе: деньги обесценились до состояния бумаги, преступность выросла чудовищно, после пяти вечера в [столице Венесуэлы] Каракасе было небезопасно. Если мне надо было выйти после пяти, персонал отеля каждый раз провожал меня, как в последний бой.
Каждый шаг стоил чудовищных денег. Пришлось нанимать машину, переводчика
При этом всем Венесуэла — это распадающееся тоталитарное государство с активными спецслужбами, которые искали журналистов, работающих без аккредитации — я, естественно, работала без аккредитации. Они пытались найти наших информантов, я не могла обеспечить безопасность людям, поэтому мне пришлось отказаться от хорошего куска репортажа.
Каждый шаг стоил чудовищных денег: мне пришлось нанимать машину, переводчика. Это было сложно организовать. Местные всегда помогают, у них большая мотивация: они хотят, чтобы об их ситуации стало известно. Например, в Жанаозене я бы не сделала текст, если бы не беременная женщина с пятью детьми, которая переодела меня в местную одежду и прятала у себя.
Тайга.инфо: Я слышал, венесуэльцы подозрительно относятся к русским из-за нашей поддержки Мадуро.
— Я ни разу не встречалась с агрессией из-за того, что я из России. Ты говоришь, что работаешь в последней независимой в стране газете, и мы дорого платим за это. «Я здесь, потому что реально хочу рассказать, что у вас происходит».
Кто мешает — это сотрудники спецслужб, они главные охотники. Они считают, что так хранят национальные интересы.
Тайга.инфо: Как ты смогла подобраться близко к самопровозглашенному президенту Хуану Гуайдо?
— *** [Черт], это было очень сложно! Задолго до моего приезда его пресс-секретари согласовали интервью с Russia Today, и оно вышло довольно чудовищным — они ****** [расстроились] и решили, что больше русским интервью не дают.
Потом приехала я, добивалась [встречи] неделю. Мне все говорили, что это невозможно, потому что интервью не получалось у New York Times, BBC. Я всех задалбывала, пару раз чуть не поймала Гуайдо на его маршрутах. На границе с Колумбией, после выхода президента к прессе, я просто зашла за ним в дверь, и, видимо, охрана подумала, что я из какой-то делегации. Глава пресс-службы Гуайдо узнал меня и сказал, что я могу задать три вопроса президенту — но он не сказал ничего стоящего.
Ты ходишь ногами, всех ********** [достаешь], ищешь контакты, тратишь на это время. Мне повезло, а чувакам из BBC — нет.
Тайга.инфо: Если положить на весы российскую повестку и международную, то какая тебе важнее?
— Российская, конечно. Сейчас получается, что я занимаюсь международной, потому что у меня есть опыт, и за год я хорошо прокачала английский. Редакция старается пользоваться этим. Я люблю международные командировки, это всегда интересно, это дает другой угол зрения на твои местные проблемы.
Я хочу работать в России, я вернулась, чтобы работать. Ничего больше, чем Россия, меня не волнует.
Беседовал Егор Фёдоров