«Забитые пляжи, яблоку негде упасть»: взгляд на пандемию из Грузии, США и Великобритании
Как пандемия и протесты повлияли на жизнь американцев? Почему в Тбилиси мало заболевших коронавирусом? За что грузины благодарны Михаилу Саакашвили? Что нужно учитывать при эмиграции из России? Как карантин изменил традиции лондонских пабов? Почему в Грузии инжир интереснее российских поправок в Конституцию? Как «Брекзит» обесценил паспорт Великобритании?
Публикуем полную расшифровку прямого эфира «Огонька Тайги» с россиянами, живущими за рубежом. Участники: Антон Алфёров (Лондон, Великобритания), Анна Демидчик (Нью-Йорк, США), Екатерина Кенигросс (Тбилиси, Грузия). Ведущие: Алексей Мазур и Евгений Мездриков (Тайга.инфо). Режиссер эфира: Кирилл Канин. Текст подготовил Егор Фёдоров.
Прямые эфиры транслируются в фейсбуке и на канале в YouTube. А здесь можно подписаться на рассылку Тайга.Послезавтра о коронавирусе и мире после эпидемии.
Мездриков: Сегодня мы обсудим новые вспышки заболеваемости ковидом в разных странах, например, в США. Обсудим, как наши люди, которые уехали за рубеж, воспринимают то, что происходит с Конституцией, голосованием, что пишут об этом в разных странах.
Давайте начнем со Штатов, где новая вспышка заболеваемости — она превысила апрельскую, пиковую норму. Это важно: в России после того, как пройдет общероссийское голосование по поправкам в Конституцию, многие не исключают, что вспышка пойдет наверх, потому что не доверяют статистике.
Насколько я понимаю, эпицентр сместился с Нью-Йорка на юг и запад. Главные сейчас центры [заболеваемости коронавирусом] — Флорида и Техас. Они открывали бары и рестораны, но сейчас обратно закрыли, и это очень похоже на то, что происходит в России. В Москве почти все уже открыли, хотя понятно, что везде все разное. Почему теперь Нью-Йорк одно из самых безопасных мест в мире?
Демидчик: Я не знаю ответа на этот вопрос, эксперты сами ломают голову почему. Скорее всего, играют роль несколько факторов одновременно. Один из этих факторов: я вижу, что ньюйоркцы очень ответственно подходят к ношению масок в помещениях. Практически везде, куда ни зайдешь, — в любой банк, магазин — все в масках. На улицах, конечно, нет: нам уже давно говорят, что на улицах не обязательно, если вы не в толпе.
Второе возможное объяснение — его предлагают вирусологи, эпидемиологи — что вирус все-таки заразил больше 20% населения. Предыдущие, по крайней мере, «короны» вели себя тоже примерно так: жесткие и агрессивные в начале, но как только 15−20% населения заразилось, вирус замедлялся и становился менее опасным по симптомам.
В Нью-Йорке я поддерживаю связь с несколькими врачами, которые работали в ковидных реанимациях. Сейчас уже нет, потому что нет пациентов. Случаи есть, они не полностью исчезли. В реанимации люди больше не поступают, все умудряются как-то легко переболеть.
В подтверждение второй гипотезы идет наблюдение: хотя у нас были две недели протестов [из-за убийства Джорджа Флойда], где люди плечом к плечу стояли, вопили слоганы, без масок ходили, вспышки ковида за этим не последовало. Какая-то часть мемориальной церемонии по Джорджу Флойду проходила в помещении, там люди тоже не носили масок — все равно мы не увидели страшной вспышки в Нью-Йорке. Насколько я знаю, та же самая картина сейчас в Миннеаполисе: там тоже были жесткие протесты, но поскольку Миннеаполис переболел до, там нет новой вспышки.
Мне кажется, карантин в других штатах, которые закрылись до того, как значительная часть населения переболела, а потом достаточно неосторожно открылись, сейчас идет по сценарию лесного пожара — то же самое, что у нас было в Нью-Йорке в марте и начале апреля. Карантин на самом деле не остановил вирус, не позволил полностью от него избавиться или сбить темп.
Мездриков: Я прочитал мнение главного эпидемиолога США Энтони Фаучи, который сказал, что новый рост заболеваемости происходит вне регионов, которые рано открылись, и граждан, которые не соблюдают меры предосторожности. Как ни странно, именно в эту эпидемию мы видим, насколько Россия и США похожи до деталей.
Скажи, пожалуйста, почему сейчас именно южные штаты, Техас и Флорида, [заражаются коронавирусом]? Есть какие-то объяснения в прессе?
Демидчик: Мне кажется, нету. Скажем, та же Калифорния, где люди соблюдают меры предосторожности, — там тоже рост заболеваний.
Техас и Флорида традиционно республиканские, там традиционно идет противостояние разным попыткам государства диктовать людям, как себя вести и что делать. Очень часто это идет против здравого смысла, когда люди делают политическое утверждение: «Я не буду носить маску, потому что мне государство так говорит». Там именно бравада в этом плане.
Мездриков: Я, кстати, посмотрел, что вице-президент [Майк Пенс] отменил мероприятия Республиканской партии во Флориде и Аризоне. В США говорится что-то о том, какой препарат может лечить ковид? Мы все знаем, что президент Трамп лечится альтернативными способами, но, помимо этого, есть более-менее доказанные препараты?
Демидчик: Вроде есть препараты, которые являются хорошей поддерживающей терапией, если их начать принимать очень рано. Один из них — ремдесивир. Есть пара препаратов, которые помогают людям не доходить до реанимации.
И врачи сейчас признают, что изначальная директива пациентам — оставаться дома как можно дольше и постараться самостоятельно переболеть с легкими симптомами — была неправильной. На самом деле имеет смысл получить этот препарат как можно раньше, и тогда есть вероятность, что не разовьются более серьезные проблемы.
Мездриков: Екатерину было бы интересно сейчас послушать. Она написала, что Грузия впереди всей Европы, это очень интересно. Во многих успешных европейских странах уже новые вспышки [коронавируса]: из Хорватии пишут, в Польше и не заканчивалось. Как все-таки Грузии удалось так легко отскочить? Я вижу, что «летники» уже работают.
Кенигросс: И внутри тоже открыто.
Мездриков: Начался ли туристический сезон? Как говорила наша участница из Португалии: все ждут вторую вспышку, но давайте сейчас проведем туристический сезон, а осенью можно и сесть, потому что от туризма многое зависит. Есть ли такие настроения в Грузии?
Кенигросс: Давайте начнем с того, что за все время, пока идет пандемия, в Грузии 924 инфицированных человека на всю страну. Сейчас болеют ковидом примерно 150 человек, не больше.
Я вижу успех в том, что хорошо сработало правительство, сработала медицина. Как только появился первый зараженный — первый случай привезли из Италии — Грузия сразу же на следующий день закрыла школы. Молниеносно. Правительство реагирует очень быстро.
Мы сидели на карантине две недели, карантин был очень жесткий: штрафы, маски, дней десять нельзя было ездить даже на собственной машине, было ограничено движение в городе. Очень жесткие меры реагирования и закрытие всего, чего только можно. Все говорили, что правительство чересчур «закручивает гайки». Был период, когда можно было купить продукты только онлайн либо в паре больших тбилисских гипермаркетов. Нельзя было купить онлайн цветную бумагу, картон и все прочее.
Правительство сказало, цитирую: «Вы что, две недели без CD-плеера не переживете?». Ну, мы пережили полтора месяца и начало лета встретили в кроссовках и ботинках — все ждали открытия магазинов, чтобы купить что-то на ноги.
Я считаю, что скорость реагирования правительства [сыграла роль]. Все очень быстро было схлопнуто, два месяца мы сидели дома. Я выходила раз в четыре дня за продуктами. У нас сразу ввели комендантский час с девяти вечера и до шести утра, и он держался два месяца или даже чуть больше.
Грузия вообще планировала самая первая открыть свои границы, с 1 июля. Так как у нас благополучная обстановка — максимум два-три человека в сутки прибавляется, столько же примерно выздоравливает — Грузия решила перенести турсезон с 1 июля на 31, потому что у Израиля, с которым планировали открыть авиасообщение, жесткие вспышки, около 500 человек за сутки [заражается коронавирусом] по стране.
И Израиль сказал, что не будет торопиться, также не стала торопиться Австрия, и «Белавиа» тоже перенесли все свои [рейсы] на 31 июля. Но внутренний туризм открыт уже с 15 июня. Работает железная дорога: мы ездили с дочерью на море в масках пять часов. В поезде [за проезд без маски] штраф 20 долларов.
Открыто все, отели заработали: очень хотят туристов, потому что от туризма много чего зависит. Здесь, да, правильное настроение: вторая вспышка, наверное, будет в любом случае, но пусть лучше приедут люди и как-то оживится страна.
Мездриков: Вопрос от нашего пользователя: жалеют ли люди, что нет больше [экс-президента Грузии Михаила] Саакашвили? Что бы ни писали российские СМИ, я так понимаю, что к нему отношение, скорее, позитивное в Грузии.
Кенигросс: Пятьдесят на пятьдесят. Половина говорит: «Слава богу, что нет». Другая: «Жаль, что нет». Главное, с чем он смог покончить, — это коррупция. Здесь нельзя дать взятку, решить проблему за деньги. Здесь все по закону, и это удивительно, легко, приятно.
Все, с кем я разговаривала, говорят, что он сделал крутую архитектуру, туристический поток в Батуми и покончил с коррупцией. Люди говорят, что это было жестко, но продуктивно.
Мездриков: Здание крутое, опера в Тбилиси — она работает?
Кенигросс: Которое в парке Рике? Нет, оно не работает. Его выставили на продажу, сейчас вроде как сняли. Оно так и стоит много лет.
Мездриков: Очень жалко. В Новосибирске при губернаторе Юрченко, если кто помнит, был очень крутой немецкий проект областной библиотеки в виде стопки книг, которые были в разные стороны направлены. Ничего из этого, конечно, не случилось.
Антон, у меня к тебе есть далеко идущие вопросы. Я прочитал на BBC, что Британия опасается следующей вспышки и возвращения карантина. Ты уже говорил, что живешь в западном пригороде [Лондона]. Если можешь коротко, расскажи про это.
Алфёров: С точки зрения карантина мы с 4 июля переходим на более мягкий режим, открываются пабы. Ясно, что все опасаются новой вспышки, что люди не будут соблюдать требования [социальной] дистанции — ее официально уменьшили с двух метров до одного. Говорят: «Где возможно, сохраняйте два метра, где невозможно — до одного метра».
У меня есть приятели, которые владеют пабом в Чизике: они сказали, что организовали движение по пабу таким образом, чтобы люди не сталкивались друг с другом. То есть заходишь в дверь — обратно возвращаться нельзя, можно только пройти через калитку в саду. И столики расставлены так, чтобы не было большого контакта с людьми. Также нельзя теперь покупать пиво у стойки, будет обслуживание за столиками — для Англии это ненормальная ситуация, потому что все всегда заказывали у стойки, толпились.
Я смотрел новости: у нас вспышка в Лестере. Статистика по Лондону очень позитивная, мы совсем внизу списка. Наверно, потому что все практически стали работать из дома. Я, наверно, навсегда на «удаленке» и останусь — оказалось, что юристу совершенно не обязательно быть в офисе.
Парки забиты, народу огромное количество. Субботние фотографии из [курорта] Борнмута — забитые пляжи, яблоку негде упасть. Я такого никогда не видел. За границу поехать нельзя — раньше люди летали во Францию на пляжный отдых — сейчас деваться некуда, [едут] на наше холодное море.
Кто-то очень удачно сказал, что мы с точки зрения внутреннего туризма возвращаемся к ситуации, которая была во время континентальной блокады Великобритании Наполеоном. Именно тогда британцы перестали ездить за границу, появился концепция «доброй старой Англии»: что мы можем смотреть свои родные развалины.
Мездриков: Антон, очень много во время «Брекзита» было разговоров, что ковид-диссидентствующие британцы стали активно смотреть [телеканал] Russia Today, черпать оттуда информацию и соответственно заряжаться «энергией»: любить Путина и так далее.
Откуда русские, которые живут в Британии, получают информацию о политических вопросах? И насколько для британцев важна ситуация в России, насколько эта тема звучит вообще хоть где-то? В Штатах она более-менее звучит перед выборами президента.
Алфёров: Я бы не сказал, что это важно. Я Russia Today не смотрю, это вызывает устойчивое ощущение тошноты в течение нескольких секунд, пока щелкаешь каналы.
С точки зрения российской политики у меня впечатление, что здесь это не интересует никого. Была большая статья на BBC по поводу поправок в Конституцию. Совершенно однозначное мнение, что все поправки направлены исключительно на сохранение у власти Путина на следующие два срока. Так оно и есть, мы это все понимаем.
Наверно, кто-то смотрит Russia Today. В Лондоне разные русские люди живут, но здесь большое комьюнити людей, которые работают в посольстве или около посольства. Вы понимаете, что они совершенно лояльны. Плюс, здесь большое комьюнити людей, которые сюда вывозят семьи, а деньги зарабатывают в России. Как вы понимаете, эти люди тоже не являются оппозицией Путину, их все устраивает. Я не думаю, что они связаны с политикой каким-то образом.
Среди моих знакомых, по-моему, я единственный, кто дистанционно проголосовал [по поправкам в Конституцию]. Коллегу, который работает со мной в офисе, российская политика просто никак не интересует. Другая моя знакомая, с которой мы работали еще в Москве, но живем по соседству в Лондоне — ее тоже это не интересует.
Что касается английской публики, среди моих знакомых людей, которые смотрят Russia Today, нет. Хотя их присутствие здесь чувствуется: у нас по соседству, видимо, кто-то жил с канала, потому что долгое время стояла машина с символикой Russia Today.
Мездриков: Есть такой канал RTVi, у которого две штаб-квартиры: в Москве и в США. Корреспондент Гарри Княгницкий сделал репортаж из Бруклина, где молодые русскоязычные люди, выходцы из России или бывших стран СССР, настроены правоконсервативно, против движения Black Lives Matter, поддерживают полицию, у которой сейчас будут снимать финансирование. Условно эти ребята говорят: либеральный Манхэттен пусть живет, как хочет, а мы в Бруклине хотим, чтобы были полицейские.
И вопрос про Конституцию: Аня, есть ли у тебя знакомые россияне? Как они к этому относятся?
Демидчик: Про Конституцию я могу сразу сказать, что не знаю. Те россияне, с которыми я общаюсь, крайне аполитичны, мы обсуждаем вещи больше американские.
Другая причина, почему я не вникаю в конституционные поправки, потому что за последние годы привыкла, что у меня свой бизнес и я часто оказываюсь в ситуации, когда все недовольны, какое бы решение я ни приняла. Я все время думаю, что если я сама не могу предложить какие-то варианты, то лучше вообще отойти в сторону и не особо про это думать. Я не знаю, есть ли альтернативы, которые были бы намного лучше для России и для людей, которые там живут. Я не слежу настолько, чтобы об этом высказываться.
Полицейские и Black Lives Matter — я считаю, что не обязательно быть консерватором, чтобы хотеть присутствия нормальных полицейских в своем городе и чтобы не хотеть беспорядков. В нашем тихом районе я видела толпы, как они пинали машины и швырялись бутылками. Было очень неприятно.
Сейчас очень сложно понять, что именно [представляет] движение Black Lives Matter, потому что оно без конкретного лидерства, там много разных течений. Некоторые не столько за закон и порядок, сколько против других. Довольно много антисемитов, есть те, кто за то, чтобы белые выплачивали черным репарации.
Большинство людей действительно хотят порядка. То, что у нас развелись протесты, есть вероятность, что следующий мэр будет республиканцем, больше [похожий на экс-мэра Нью-Йорка Рудольфа] Джулиани, потому что нынешнего мэра очень сильно не любят.
Мездриков: Из-за того, что он поддерживает движение?
Демидчик: Из-за того, что он поддерживает движение, всячески давит на прокуроров и полицию, чтобы с теми, кто устраивает погромы, обходились помягче.
У нас недавно была реформа по залогу в случае ареста, и обозначили ряд преступлений, за которые людей выпускают не под залог, а прямо сразу. Даже не держат несколько часов в каталажке, чтобы судья решил, а можно ли выпустить человека. И вот с протестами была волна случаев, когда мы увидели, что тех, кого повязали на погромах, тут же выпустили на улицу — и они сразу же попались снова.
Многие из американской нью-йоркской публики сильно разочаровались в курсе нашего городского правительства, мэра и губернатора. Нью-Йорк — это город иммигрантов, мы тут все-таки не потомки южных плантаторов. Мы сами приехали, сами проходили через огромное количество трудностей, нас дискриминировали часто. Нам довольно сложно понять людей, которые крушат собственность и фактически разрушают жизнь и доход других людей, потому что считают, что их дискриминируют.
Мездриков: Это интересная тема с точки зрения социальной антропологии: понимать психологию людей, почему они так к этому относятся.
Я хотел бы задать серию вопросов Екатерине. Мы начали разговаривать про поведение властей. Есть несколько показательных примеров — в первую очередь, Москва в России — очень много обсуждаются действия местных властей, насколько им можно доверять. В Новосибирске одни ограничения вводятся, другие отменяются, потом опять вводятся — что вообще происходит?
В Тбилиси сейчас мэр — бывший известный футболист Каха Каладзе. Насколько жители мэру доверяют? Как вообще городские власти вели себя во время [карантина]?
Кенигросс: Я общаюсь с местными, с экспатами, но не из России. Естественно, как обычно, невозможно угодить всем: кто-то говорит, что это слишком жесткие меры, кто-то говорит, что правильно сделали. Появились люди, которые стали «нападать» на тех, кто ходит в магазин.
Что касается правительства, я готова аплодировать им стоя. Тем временем те, кто даже ругал мэра, признавали, что он молодец в том, что [принял] комендантский час, что по ночам мыли улицы антисептиком. Мэр был во главе всего, он это контролировал.
Каждый вечер правительство выходило по телевидению на связь с людьми и рассказывало, что сегодня произошло, что они сделали — последовательно, четко, структурировано. Произошла ситуация — через шесть часов ввели какой-то законопроект. Они работали круглые сутки, у меня это вызвало восхищение, потому что я такого никогда еще не видела — чтобы гибко и адекватно правительство работало.
Как обычно, кто-то любит правителя, а кто-то не любит, как Саакашвили, как Каладзе — всем не угодишь. Лично я люблю нашего мэра: он красивый, у него чудесная жена, дети; он ведет свой блог, рассказывает, что и как он делает, человек действительно работает, везде сам присутствует, держит ответ — и это видно по городу.
Мездриков: Как Саакашвили поборол коррупцию?
Кенигросс: Я знаю из неофициальных источников: общаюсь с бывшими полицейскими, которые работали [в отделе] по борьбе с экономическими преступлениями.
Когда он пришел к власти, он ввел такое: если кто-то ловится на малейшей взятке — а в Грузии семейные, клановые отношения, круговая порука, все про друг друга всё знают — [наказание] было неадекватно, по 15−20 лет [заключения]. Для начала он посадил всех генералов, которые все попались в первый год, а потом стал чистить «низы».
Сейчас [местные] говорят, что было бы проще жить в России, потому что можно как-то «решить», а у нас, если попался пьяным за рулем, прав лишат. Потом не отмажешься: будешь ждать срок, потом будет суд. Предложи любые деньги — их никто не возьмет. Скажут: «Ты что, сумасшедший?». Очень жестко. Сейчас выросло новое поколение полицейских, судей, которые ни за что не пойдут на это, потому что это пятно на чести. Во-вторых, это уголовный срок.
Мездриков: У нас какое-то время государственные СМИ рассказывали о «Брекзите» с огромным удовольствием: Евросоюз в кризисе, конец всему и так далее. Антон, как сейчас Британия учится жить самостоятельно, насколько чувствителен этот выход?
Алфёров: Насчет «Брекзита» пока не понятно, как на нас это повлияет, потому что до конца года мы живем по старым правилам Евросоюза. У нас сохраняется прозрачность границ, нету никаких таможенных платежей — все это начнется со следующего года.
Идея [премьер-министра Великобритании Бориса] Джонсона, что ничего измениться не должно: мы как бы вышли из Евросоюза, но мы не хотим ни пошлин, ни границ.
Если раньше человек с европейским паспортом без проблем приезжал в Англию и начинал там работать, то теперь люди должны будут получать разрешение на работу ровно так же, как и мы, граждане России.
Для многих это становится проблемой. Ретроспективной силы это иметь не будет: то есть те [граждане из стран Евросоюза], кто уже здесь, спокойно продолжат работать, будут иметь свое разрешение на работу, и никаких вопросов не возникает. Если ты до апреля успел приехать, зарегистрироваться — все, ты совершенно спокойно работал в старом режиме.
Мне кажется, что «Брекзит» не сильно повлияет на Британию. С другой стороны, мои британские друзья в панике. У меня также есть товарищ, который в Штатах живет, у него есть британский паспорт. Он расстроен, говорит: «Если раньше британский паспорт позволял мне работать в 23 странах, то теперь этого нет». Паспорт сразу потерял вес, который имел раньше. Те, кто активно думал о возможности работы за рубежом, расстроены.
Поддержка Джонсона и тори на последних выборах показала, что большинство поддерживают «Брекзит». Очень серьезная поляризация, это да. Это видно по комментам, когда «Брекзит» обсуждается, что люди нетерпимы друг к другу.
Мездриков: И про отношения с чернокожими и белокожими людьми: [есть] несколько городов, где чернокожие люди и индусы превалируют. Я вижу, как на футбольных соревнованиях люди преклоняют ноги, как чернокожие игроки английской Премьер-лиги высказываются по этой теме. Насколько в самом обществе эти темы востребованы?
Алфёров: Мне трудно сказать по поводу общества в целом, поскольку общение сейчас очень ограничено, мы сидим по домам. Во-первых, Великобритания не имеет такой серьезной проблемы расизма, как США. Здесь всегда это было достаточно мягко: многие удивлены, что у нас вообще эти протесты проходят, потому что «у нас же расизма нет». Но он есть.
И расизм, и антисемитизм — все это присутствует. Лейбористы, кстати, потеряли массу голосов просто потому, что [экс-лидер Лейбористской партии Джереми] Корбин был антисемитом, это очень серьезно в партии развелось. Нынешний лидер лейбористов [Кир Стармер] заявил, что будет бороться с антисемитизмом.
Что касается Black Lives Matter — все поддерживают. Если ты встроен в корпорацию, это просто неприлично и неприемлемо заявлять, что это не поддерживается. Мои личные взгляды сейчас проходят эволюцию. Погромы мне не нравятся. Не нравится, когда сбрасывают статуи, потому что мы через это все прошли.
С другой стороны, нам же нравилось, когда убрали статую Феликса [Дзержинского], да? Мы же это поддерживали. Статуи Ленина в Украине убирают, и это не вызывает у нас какого-то отторжения. Эти вещи происходят — переоценка роли личности в истории — это все нормально. Статуи надо ставить в музеи, а не сбрасывать в реку.
[Уинстнон] Черчилль — совсем неоднозначная фигура с точки зрения расизма, но с другой стороны, мы понимаем с вами, что если бы Вторую мировую войну выиграла бы Германия, то мы бы сейчас не наблюдали разговоров по поводу расизма. То, что люди сталкиваются с проявлениями расизма — это однозначно.
Я недавно читал статью на BBC, она мне напомнила советские тексты, там было примерно так: «Как я объяснил своему белому другу, почему я борюсь в рамках этого движения». От лица молодого чернокожего человека рассказывается о той дискриминации, с которой он сталкивался с детства. Заканчивается это все смешно, мол, мой белый друг меня выслушал: «Как же так я этого всего не замечал». Естественно, будучи белым, ты этого не замечаешь, потому что на тебя это не распространяется. А это есть. «Он шагал рядом со мной в марше после того, как я ему объяснил», — пишет этот человек.
Поэтому столько белых участвуют в этом движении, потому что люди начинают понимать, что действительно — люди из-за цвета кожи сталкиваются с серьезной дискриминацией. Ну, и, конечно, мы должны проводить границы между погромами магазинов и борьбой за права.
Мездриков: Я тоже недавно обратил внимание, насколько наш мозг воспринимает протестные действия в зависимости от того, как мы привыкли думать.
Если помните, был фильм «Фаворитка» с Оливией Колман про английскую королеву Анну в начале XVIII века — очень эксцентричный, такая историческая пародия. Я с огромным удовольствием его посмотрел. А вот недавно вышел сериал про нашу королеву Екатерину Великую, и я смог посмотреть только первые 15 минут, потому что думаешь: «Да как же они издеваются-то над нашей императрицей? Это что же такое? Все переврали, кошмар». А потом ты понимаешь, что «Фаворитка» — то же самое. Но когда про твою родину показывают, ты начинаешь возмущаться.
Анна, почему так мало людей защищали свое имущество с оружием в руках? Почему не было вооруженных конфликтов, когда люди выходили бы давать отпор устраивающим беспорядки протестующим.
Демидчик: Там, где разрешено дома держать оружие, вооруженных конфликтов не было, потому что домовладельцы и владельцы бизнесов выходили со своим оружием, увидев, что собираются протесты. Вставали перед своими бизнесами, перед своими домами — всеми семьями со своим арсеналом. И протесты таким образом исчезали, были на редкость мирными и приятными.
Проблема в том, что на северо-востоке иметь оружие очень сложно. Это [требуется] масса разрешений, даже с ними можно попасть впросак, если, скажем, у тебя в машине оружие и ты перевозишь его через линию штата.
У нас просто нельзя иметь оружие, а без оружия протестующие могли попросту забить людей. Были видео, совершенно страшные, где владельцы магазинчиков пытались защитить их от толпы протестующих, а их забивали досками, всякими предметами. Люди просто безоружны.
Мездриков: Недавно обсуждали со знакомым вопросы эмиграции. Допустим, мы переезжаем в другую страну. Понятно, что язык нужен. Многим сложно, помимо чисто рабочих вопросов, вырваться из круга своих среди русской диаспоры, которая замыкает в себе. Аня, что для тебя было самое сложное?
Демидчик: Для меня самым сложным было ограничение в статусе, когда я не имела права работать наравне с другими американцами. Я вдруг поняла, что я должна быть не просто на три головы выше остальных, чтобы меня, как иностранку, наняли на хорошую работу. Что мне нужно искать работодателей, которые будут открыты к этому процессу — он сложнее, чем обычный найм, и тем более намного дороже.
Открыто конкурировать с местными — у меня заметно занижены шансы. Даже не потому, что у меня другой язык и нет американского опыта, а просто потому, что мне созданы искусственные препоны.
На тот момент я была с «розовыми очками», наверное. Наслушалась, что Америка — это страна иммигрантов. Что если вы умны, то у вас все получится. А я приезжаю и вижу совсем другую реальность. Что на самом деле намного проще иммигрировать через родственников, и какие у вас мозги, совершенно не важно. Вот это было самое сложное.
Мездриков: Хорошо. Екатерина, я, кстати, вообще пропустил, когда вы уехали в Грузию. Как это случилось?
Кенигросс: А это случилось просто: подруга меня позвала с собой на недельку отдохнуть. Мы приехали, я посмотрела, мне очень понравилось. Я вернулась в Новосибирск, недели две думала: «А почему так? Я хочу просыпаться с тем же видом, есть ту же еду, дышать тем же чистым воздухом и вообще, чтобы все вокруг улыбались и вечный праздник».
Через полтора месяца я поехала еще раз, и когда я была во второй раз, приняла окончательное решение, что по-другому не будет. Я вернулась в Новосибирск: за месяц решила все свои дела, нашла здесь [в Тбилиси] заказчиков, собрала дочь и переехала. Мы устроились в общем-то быстро и хорошо.
Тут нет особых проблем с жильем. Для российских граждан, во-первых, безвизовый въезд, а во-вторых, ты можешь пребывать здесь 365 дней без каких-либо дополнительных документов — год без выезда.
Мездриков: А скажите про Конституцию: ваши знакомые, друзья пытались проголосовать дистанционно?
Кенигросс: Нет, те, кто здесь живет, очень аполитичны. Людей больше беспокоит, какая будет погода, когда поспеет инжир, какие цены в Батуми и прочее.
В Тбилиси я ни разу не слышала, чтобы кто-то что-то обсуждал по этому поводу. Самих грузинов волнуют другие темы, касающиеся России, нежели Конституция — авиасообщение, открытие границ.
Мездриков: В целом, после конфликта в парламенте в прошлом году у многих россиян есть представление, что в Грузии русских не любят. Насколько я понимаю, это миф?
Кенигросс: Грузины — националисты. Они относятся к своей нации с трепетом, но это совершенно не означает, что кого-то обижают.
У меня была смешная ситуация, когда в период пандемии я решила заказать корм коту на фейсбуке. Мне прислали ответ: «Мы отказываемся вас обслуживать, потому что вы говорите на русском». И недавно в ресторане одном мне сказали: «Вы говорите на русском, мы не будем вас обслуживать. Переходите на английский или уходите».
На самом деле, два случая за год пребывания здесь — я бы не сказала, что как-то трагично. Просто когда россияне в России живут, они не замечают, как относятся к тем, кто приехал из Таджикистана; наших россиян, дагестанцев, не любят москвичи, и так далее.
Я бы не стала говорить, что тут какая-то критическая форма [национализма]. Здесь больше про оккупацию разговоров — для грузин это очень больная тема. Понятно, что многие пишут: «20% моей страны оккупированы вами».
А так — к русским хорошо относятся, помогают устроиться в школу. Я ни разу не слышала плохих слов в своей адрес. Тбилиси — очень дружелюбный город, потому что здесь множество национальностей: евреи, грузины, армяне, азербайджанцы, из арабских стран. У меня соседка по квартире — из Норвегии. Такое мультикультурное сообщество. Чтобы ткнуть в кого-то пальцем — нет. Тбилиси — очень толерантный город, он даже переводится как «теплый».
Мездриков: Антон, как тебя принял Лондон? С какими сложностями лично ты столкнулся? Понимаю, что с языком не было проблем.
Алфёров: У меня очень комфортно все прошло, сложностей не было никаких. Это очень комфортная среда с точки зрения языка, мультикультурности.
У меня вообще смешно получилось. В октябре 2016 года у меня истекала британская виза, я поехал буквально на два дня перед ее истечением. Думал, что я в Лондоне в последний раз на ближайшие лет двадцать — и виза дорогая, и город дорогой. Я буквально перед вылетом вышел попить кофе в Кенсингтонский сад: сидел на скамеечке, жалел себя. Приехал в Москву — через месяц мне сделали предложение переехать с 1 января в Лондон. У меня чувство, что город решил: «Ладно, черт с тобой! Приезжай».
У меня девочка к школе привыкла достаточно быстро. Мы в Москве жили достаточно закрыто, а здесь это как раз тот случай, когда тебя никто не трогает, никому нет дела — ты делаешь то, что хочешь.
Сейчас, конечно, ушли «розовые очки» первых лет, потому что, опять же, экономический кризис дает о себе знать. Самое неприятное — это налоги в Европе, прогрессивная шкала — вот это плохо. А так, все нормально. Тринадцать процентов — это не сорок пять.
Мездриков: Ну да, это ты еще не в Швеции живешь. А что говорят про ближайшую эту осень? Во-первых, пустят ли россиян куда-нибудь? Про Грузию Екатерина уже рассказала, но в Лондон, думаю, тоже не будут пускать.
Алфёров: Я наоборот думаю, что Лондон откроется. Хотя пока Евросоюз не открывается для России и США, но хотелось бы надеяться, что в августе это произойдет. Честно говоря, в Москву уже хочется приехать.
В Британии все очень мягко проходит, снимается [карантин] потихоньку. Я думаю, что Лондон долго закрытым не будет.
Мездриков: В принципе, авиасообщение между Лондоном и Россией и между Нью-Йорком и Россией так и не прекращалось. Есть вывозные же рейсы. Аня, есть ли у тебя среди знакомых люди, которые хотели бы попасть в Россию? Может быть, ты сама?
Демидчик: Насколько я знаю, нету. То есть никому не горит, что прямо сейчас. Есть люди, которые ездят в другие страны, типа Китая, на «перекладных». То есть, если они не могут забронировать прямой рейс, они едут в обход, и это занимает 70+ часов, но едут, потому что визы-то никто не отменил. В принципе, авиасообщение есть, и те, кто имеет право въезжать, въезжают.
Мездриков: Екатерина, а вы, кстати, когда последний раз были на родине?
Кенигросс: Я была в России в сентябре 2019 года. У меня планы оставаться, потому что следующий учебный год — дочь перешла в третий класс в чудесной школе, четыре языка, включая русский, учит ребенок. Школу она полюбила, ей больше нравится здесь, чем во французской гимназии, в которую она ходила в первом классе в Новосибирске. И она никуда не хочет, и у меня по работе хорошо.
Дай бог, чтобы у нас все было мирно, все мы были живы, здоровы, счастливы, а я — только если в гости.