Труд заключенных в самом страшном новосибирском лагере: «На помои приходят голодные, лижут это и там же умирают»
Российские власти снова начинают использовать заключенных на государственных стройках. Они открещиваются от сравнений с ГУЛАГом и говорят о дефиците рабочей силы и оттоке мигрантов. Тайга.инфо приводит воспоминания очевидцев о том, как работал самый страшный трудовой лагерь Новосибирской области, где сидела одна из жен Николая Бухарина, и за какие «провинности» можно было в него попасть.
Директор ФСИН Александр Калашников предложил использовать заключенных вместо трудовых мигрантов. Глава
Подрядчики «Российских железных дорог» уже начали набирать заключенных на модернизацию БАМа. Первые 600 осужденных могут появиться там уже в июне. Кроме того, по словам вице-
Хуснуллин в интервью РБК рассказал, что лично работал на кирпичном заводе с осужденными: «Это да, спецкомендатура, они жили в общежитиях, работали на строительных площадках, или в ЖКХ они работали, в сельском хозяйстве. То есть эта практика была. Вот вы фильм помните, когда там осужденных приглашали работать на винзавод, на стройку? Это [советский фильм] „Операция Ы“».
Глава ФСИН утверждал, что «это будет не ГУЛАГ». Из 483 тыс. заключенных, отбывающих наказание в учреждениях ФСИН, право подать заявление на замену наказания принудительными работами есть у 188 тыс.
В советской системе лагерей использовали принудительный труд осужденных, в том числе на самой тяжелой работе. Один из самых жестоких лагерей в Сибири находился под Новосибирском — на территории нынешнего Искитима в микрорайоне Ложок. Тайга.инфо приводит воспоминания заключенных и сотрудников Сиблага, а также выдержки из документов, опубликованные в книге «Ложок. Из истории Искитимского каторжного лагеря», изданной в 2011 году (составитель — иерей Игорь Затолокин).
Единственные известные документы о лагере в Ложке относятся к 1940-м. Воспоминания свидетелей тоже тесно переплетены со Второй мировой войной.
СИБЛАГ
Искитимский ОЛП (отдельный лагерный пункт) появился в структуре Сибирского лагероуправления (Сиблаг) в 1929 году, закрылся в 1956-м. Он был штрафным лагерем «всесоюзного значения». Сюда отправляли политических заключенных, жен «врагов народа», уголовников, осужденных по тяжким статьям, «штрафников» из других лагерей. Они должны были добывать известь и камень.
В лагере было пять зон: для политических заключенных, для уголовников, штрафников, для женщин и бытовая. Из-за того, что пункты питания не могли одновременно обеспечивать всех заключенных, подъем начинался в 04:00, развод — в 07:00. Работали до 18:00, ужин — в 19:00. В разные годы там держали от 1 до 4 тыс. человек.
«Художник Михаил Соколов, в детстве ставший свидетелем эпохи репрессий в Сибири — от раскулачивания до лагерей — рассказывал, что на пересылке из Магадана заключенные молили об одном: только не в Искитим», — писали авторы.
«Основные работы проходили в карьере, глубина которого была более 30 метров. На дне карьера температура зимой доходила до 43 градусов мороза. Чем глубже, тем ниже температура. Обжигали известь и добывали щебень, почти все работы выполнялись вручную. Большие камни дробили при помощи кувалды и металлических клиньев. Для получения строительного камня бригаде из двух человек необходимо было пробурить 10 метров. Чтобы пробурить метр, необходимо было сделать 1600 ударов по буру. Ночью вольнонаемные (бывшие уголовники) взрывали камень. Потом уголовники по три человека грузили его в вагоны. Норма на человека — 3,5 куб. метра или 5 тонн. Транспортировка и отгрузка камня и щебня из забоя производились ручными тачками и вагонетками. С 1947 года между карьером и станцией курсировал паровозик „Шкода“».
Анатолий Литвинкин (бывший заключенный, попал в лагерь осенью 1947 года как уголовник, кличка — Вася Рябой)
«Работа была невыносимо тяжелая. Очень многие умирали от истощения. Бурили камень: 1600 ударов по буру — пройден 1 метр. 5 метров — норма в день. Бригада состояла из двух человек, необходимо было пройти 10 метров.
<…>
Многие не могли выдержать таких нагрузок. Однажды при мне заместитель начальника лагеря Федоркин убил больного, отказавшегося идти на работы. Заключенные шли на все, чтобы покинуть эту зону, даже на мостырку. Мостырка — нанесение себе вреда, чтобы не идти на работу. Взял гвоздь — проглотил, в лазарет попал. Любченко, здоровый амбал, сахар в пыль расколол и вдыхал в легкие. Умер через два месяца.
Из заключенных, помню, были артисты из Минского театра, много было военнопленных и контриков — это по 58 статье [о «контрреволюционной деятельности»]. Церковнослужителей не встречал, убивали раньше. Помню, один паренек в девятом классе сказал, что коммунизм и фашизм — одно и то же. В результате попал в Ложок. Уголовники избивали контриков и грабили. За что мне теперь очень стыдно».
Из протокола партийного собрания работников лагеря в 1943 году
«Политотдел, имея цифры большой смертности, сразу пришел к выводу, что положение в лагере катастрофическое: так, за первый квартал смертность составила 17,3% к общему контингенту зз/кк. Причем умирают в большинстве по возрасту те, которые должны быть работоспособными. За апрель месяц из 64 зз/кк умерли 26 прибывших из других подразделений, а 38 — свои. Плохие бытовые условия, неправильное использование зз/кк, недодача продуктов поставили в тяжелое положение».
Среди заболеваний отмечали не только туберкулез. Больше всего страдали от пеллагры — это тяжелый авитаминоз, обусловленный недостатком никотиновой кислоты (витамина РР) и поражающий пищеварительный тракт и нервную систему.
Софья Корчуганова (работала уборщицей в дивизионе при лагере, позже перешла на должность надзирателя в женскую зону «из-за зарплаты»)
«Выполняли женщины тяжелые работы, как и мужчины. В войну все они были истощены, многие болели, умирали. Случалось, что убивали из-за пайки хлеба. Хоронили заключенных в общей яме, без гробов.
<…>
В бараке жили по 70−80 человек. Они были из камня, дерева, кирпича. В женской зоне сидело около 400 женщин. Сидели за разное, от 5 до 25 лет (за 1 кг колосков пшеницы — 5 лет). После войны был большой наплыв женщин, приходилось спать на полу».
Виктор Шелковский (бывший заключенный)
«Ушел на фронт из города Мозырь [в Белоруссии], в 1939 году воевал в Польше. В 1941 году за то, что сказал, что «Сталин не вояка, а сапожник» был арестован в Белоруссии по ст. 58. Отправили в тюрьму Новосибирска. Потом перевели в штрафной лагерь Ложок.
<…>
В ложковском лагере было четыре барака, в каждом было по 1−1,5 тыс. человек. Много было политических из Москвы. Начальником был Куст. Помню случай массового побега из лагеря. Организатором был Чуркин — пошли закапывать трупы людей, один из заключенных убил охранника, и все разбежались.
Освободился еще при жизни Сталина. Три года жил на поселении в Искитиме, работал строителем».
Из воспоминаний Петра Занина (родился в деревне Ново-Троицкое Татарского района Новосибирской области в 1923 году, бывший заключенный)
Занин вырос в многодетной семье. В декабре 1941 года в 17-лет призван в армию — 6-й запасной кавалерийский полк под командованием майора Ракитина в Татарске. В феврале 1942 года отправлен на Калининский фронт.
Дважды участвовал в освобождении Ржева. В июле 1942 года попал в окружение, при выходе из кольца ранен и контужен. Попал в плен на станции Оленино, неоднократно совершал побеги. Прошел концлагеря в Познани и Бухенвальде, из которого его взял для работ в хозяйстве крестьянин Франц Миллер.
«Четыре с половиной месяца батрачил. Был сдан в комендатуру и этапирован во Францию. Бежал, присоединившись к группе партизан народного сопротивления Франции отряда „Маки“, — рассказал Занин. — На территории Италии была пленена вся наша группа. Были переправлены на территорию Бельгии. Где также совершил побег, и присоединился к партизанам в горах Ардени. При выполнении задания был тяжело ранен в левое бедро. С приходом Союзных войск определен в госпиталь (в городе Шурбург), а затем в гипсе перевезен в Лондон, где находился на излечении пять месяцев».
После выздоровления Занина репатриировали в СССР.
«Прибыл в родительский дом 11 июня 1945 года. Три года работал в школе. 30 мая 1948 года был арестован органами КГБ, следствие длилось пять месяцев. Судил Военный трибунал по ст. 58−10 УК РСФСР [пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти]. С 26 октября 1948 года по февраль 1950 года находился в искитимском лагере в Ложке, где выполнял общие работы: в карьере бил камень на щебенку, загружал печи, выполнял погрузку извести в вагоны на станции Ложок, где в июне-июле 1949 года был закован в кандалы. Далее по этапу: Озерлаг-Тайшет-Братск. Строил Братскую ГЭС 6,5 лет под номером 688А. Работал в кессонах, на лесоповале, на стройке».
Занин был реабилитирован в 1956 году, но после освобождения все равно «испытывал ущемления в правах во многих сферах общественной жизни».
Даниил Алин (потомственный сибирский крестьянин, из автобиографии «Мало слов, а горя реченька»)
«Бывшего бригадира Григорьева отправили в штрафной лагерь, который находился в Искитиме Новосибирской области. В штрафном лагере заключенные выжигали известь. Григорьев пробыл там месяца два и вернулся обратно уже инвалидом — туберкулез легких. Вскоре он умер. В Библии сказано: не суди другого, да не судим будешь. А он судил…
Я много встречал в лагерях людей, которые работали у оперуполномоченных сексотами, и почти все они в итоге попадали в штрафные лагеря. Хозяева их ненавидели и презирали, понимая, что, если они продавали своих товарищей, то и хозяина при случае могли продать тоже. Поэтому при малейшей возможности они сбагривали их подальше».
Как комсомолец попал в лагерь: «Распиливали трупы и в печах сжигали»
Особенно примечательна история Алексея Воронкина, описанная в книге об искитимском лагере.
Воронкин родился в 1926 году в деревне Новолебедевка, примерно 20 км от Ложка. Был образцовым советским гражданином. Отец — военный, сам — пионер, с 16 лет работал в колхозе, зачислен в комсомол: «Комсомольский я вожак был. Сразу назначили меня секретарем организации». В 18 лет женился на 20-летней девушке.
С 16 лет Воронкин возил зерно на элеватор на подводах (две лошади и бричка). У него, как у комсорга, на передовой подводе красовалось знамя: «Всё для фронта, всё для победы».
135094
Когда подвода заезжала на весовую, один мешок привезенного овса отдавали колхозникам, чтобы покормить лошадей, на которых он и везли зерно. Всё делалось с разрешения председателя колхоза — по 2 кг овса на лошадь. Но вахтер на элеваторе увидел это и обвинил комсорга в краже 48 кг. И это при том, что крестьяне, по их подсчетам, привезли на 72 кг больше, чем полагалось.
«Судила „тройка“ [в Лебедевке]. Милиционер, которого вызвали, председатель сельского совета [тогда это был Антон Алейников] и любой свидетель, кто меня знает. Дали три года, — рассказал Воронкин. — Я как комсорг, передовая бричка, всегда с флагом, обиделся на это. Комсорг, старался для государства, старался для своего колхоза, чтобы план выполнить и перевыполнить. Все для фронта, все для победы, и вдруг [мне говорят]: „А ты знаешь, что в Ленинграде овса дают по 200 грамм, мокрого со дна Ладожского озера достают, который утопили. По Ладожскому озеру продукты перевозили. И в машине шофер едет, раз и провалился, сам выпрыгнуть успел, спасся, а машина пошла под лед, а там подводная лодка, за трос и к берегу, причаливают и достают овес. И по берегу очередь большая, кому в ковш, кому в полу, норму 200 грамм. Сверх нормы нельзя давать, потому что овес грубый корм, а человек голодный — он не понесет куда-нибудь варить, а живьем это жует, как лошадь, и если много дать, может быть заворот кишок. Нельзя. На своего ребенка даже норму получить было нельзя. Если идет с ребенком, ребенку отдавали. Свое съешь, а ребенку развари“. Вот за это вот мне дали три года».
Воронкин рассказал и о других похожих случаях, известных ему. Двум женщинам из села Таскаево, например, дали по году за то, что они принесли домой по ведру картошки. Еще одного отправили в лагерь за анекдот:
«Уполномоченный услышал, что один мужик частушки поет, на него донесли. Всякие частушки, и матершинные, всякие поет. Призвал:
— Мужик, ты частушки поешь?
— Пою.
— А мне споешь?
— Закурить дашь — спою.
Он достал <…> «Беломорканал». Дает ему две штуки. Тот и запел:
«Когда Ленин умирал,
Сталину наказывал,
Чтобы хлеба не давал,
Мяса не показывал…"
— Другую?
— Нет, нет, нет, хватит. Всё, 10 лет.
— Как 10 лет?
— 10 лет тюрьмы тебе, враг народа!
— Вот спасибо, хоть кормить там будут.
Вот так и кормили, работаешь — пайка".
Воронкина вместе с еще четырьмя осужденными отправили в лагерь в Ложке. В 18 лет его отправили возить камень на одноколесной тачке. В нее набирали 50 кг мраморного камня, и везли по доске с карьера к открытой платформе на железнодорожных путях
«Я у прораба поинтересовался:
— Куда это?
— Это закупила у нас Франция и Англия. Вот те консервы, которые вам дают, там на банке лягушка, это оттуда. За камень привозят».
Бывший заключенный помнит, что в лагере сидела одна из жен революционера Николая Бухарина. Вероятно, речь шла об Анне Лариной, которая 14 лет провела в сибирских лагерях. Интересно, что через четыре месяца работы в лагере администрация предложила Алексею Воронкину записаться в комсомольскую ячейку. Он ответил «нет».
«- Почему это?
— Я очень обижен. С такой энергией возили зерно государству, вся надежда была на комсомол. Я как вожак овес лошадям скормил, а мне приписали, что похитил.
— Ну что ж, закон есть закон.
Пример опять привели. В Ленинграде по 200 грамм дают на руки в сутки, а ты лошадям скармливаешь. Значит, украл»".
«До обеда еще ничего [возить тачку], а после обеда глядишь, уже кто-то из заключенных валяется (умирали от истощения), и тачка стоит, — вспоминал бывший заключенный. — Его оттаскиваешь вбок. Вот я прибыл туда молодой, и то из сил выбился. А эти уже некоторые пожилые, некоторые больные. А на работу не пошел — пайку срезали на 50%. Хлеба по 600 грамм давали. А хлеб — с добавление опилок или с добавлением просяных отсевов. Давали хлеб три раза в день. Утром завтра 200 грамм, в обед 200 грамм и 200 грамм на ужин. Баланда: требуха, кишки. Которые не работали — им не доставалось этой баланды.
А помойка была не как сейчас — вымыл, и потекло в канализацию. А помыл в ведерке, и помои выбрасываешь на улицу. Там намерзнет гора этих помоев. На эти помои приходят голодные и лижут это и там же умирают. И после работы подходит бригадир, берет несколько человек и говорит: «Стащите этих в карьер». А на куртке у каждого заключенного номер: «Номера отстегнуть, сдать мне, а их [трупы] в заброшенный карьер. Туда сбросьте их и камнем забросайте».
Летом трупы сбрасывали в карьер. А зимой — раскладывали «штабелями» подальше от ворот лагеря.
«Два раза мне доводилось на лошади трупы возить. <…> На санях площадка, наскладываешь туда трупов этих 10−15, веревкой притянешь, сверху забросаешь соломой, — говорил Воронкин. — А везти надо в Искитим, от Ложка 4 км, наверно. А сразу как Искитим заезжаешь, там кирпичный завод. Отвозили на кирпичный завод, там их сжигали. Я сам очевидец. Видал, как пилой распиливали трупы и в печах сжигали и тут где-то в лагере. Использовали вместо топлива. В кирпичном заводе и целиком сжигали, а в лагере пилой пилили. <…> Распиливали те, кто не мог работать в карьере, надо было пайку дневную выработать».
После искитимского лагеря мужчину перевели в Сталинск (ныне Новокузнецк) на шахту «Грамотеинская», где во время обрушения породы его смену завалило — трое из 12 человек погибли. Позже он как заключенный строил дома в Новосибирске, возил лес для телеграфных столбов и добывал гранит в Мочище. Но страшнее всего ему было именно в Ложке.
Подготовил Ярослав Власов
(по материалам книги «Ложок. Из истории Искитимского каторжного лагеря». Издание прихода в честь иконы Пресвятой Богородицы «Живоносный источник», 2011 год)