Монсеньор Паоло Пецци. Война и мы
Возможность света в ночи человечества, необходимость прощения, желание Марии Магдалины. И Папа Франциск, который «озадачивает нас». Тайга.инфо публикует диалог с главой Архиепархии Божьей Матери в Москве Паоло Пецци из майского выпуска «Tracce».
«Сердце, живущее в мире, сильнее атомной бомбы». Более чем через два месяца после начала конфликта для монсеньора Паоло Пецци взгляд на суть происходящего находит свой синтез: «Я думаю о выражении о. Джуссани*: „Силы, которые движут историей, те же самые, что движут сердцем человека“». Это неразрывная связь между основными событиями, происходящими в мире, и теми возможностями, которые разыгрываются и укореняются в нас каждый день. «Мир начинается с сердца, принимая „мир“, который есть Христос. Кто обладает таким мужеством, становится неудержимо заразительным».
Пецци прожил большую часть своей жизни в России, впервые приехав в Сибирь в качестве миссионера в 1993 году. Пятнадцать лет назад Папа Бенедикт XVI назначил его главой Архиепархии Божьей Матери в Москве, включающей в себя около семидесяти тысяч верующих на огромной территории, теперь погруженных в ужас. В этом диалоге с Tracce он рассказывает о своей надежде.
— Как происходящее бросает вам вызов? Что оставило след в вашем сердце с начала конфликта?
Я сразу же почувствовал боль. Глубокую боль, вызванную драмой, пережитой людьми, особенно самыми беспомощными и беззащитными. Я спрашиваю себя, почему до этого дошло, и что Бог хочет сказать нам всем этим. И еще очень трогателен рассказ беженцев, которым за несколько часов пришлось оставить все, что у них есть, не зная, увидят ли они это снова. Это вызывает во мне необходимость снова сказать «да» Христу в том состоянии, в котором я нахожусь. Это сделало меня еще более благодарным за мое призвание, и это заставило взглянуть по-новому на людей и на вещи, которые у меня есть.
— В начале конфликта вы сказали, что «для мира мы должны сначала не что-то сделать, а что-то заметить». Заметить «пламя», «детали, которые имеют вселенский охват, потому что они имеют силу преодолеть тьму». Не могли бы вы объяснить подробнее?
В главе 14 Евангелия от Иоанна, которую мы перечитываем на Страстной Неделе, Иисус в какой-то момент своей прощальной речи говорит о «своем» мире, который не похож на мир, каким его понимают все люди. Мир Иисуса — это то, что нужно признать и принять, а не «сделать». Этот мир — Дитя, ставшее человеком и умершее на кресте, чтобы этот мир имел вселенский и исторический масштаб. Но этот человек «остается» особенным, это конкретный человек, Иисус Назарянин, который также имеет вселенский охват: «Когда Я вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе». Каждый крещёный, разделяя жизнь воскресшего Христа, становится пламенем надежды для всех. Недавно я был на севере и в совершенно темную, кромешную ночь, в какой-то момент появились одна, две, три, тысяча звезд. Они смогли осветить ту ночь. И самая кромешная тьма не смогла устоять.
— В чем вы видите эту реальную надежду?
В ту ночь я подумал о многих, кто бескорыстно свидетельствует мне, что они и есть это пламя. В частности, я думал о некоторых детях и молодых людях с синдромом Дауна, с которыми я иногда встречаюсь, и о паралитике, который пришел ко мне на исповедь во время покаянной литургии, предшествовавшей Акту Посвящения Непорочного Сердца Марии 25 марта. Я прошу, чтобы у меня была такая же чистота сердца, такое же сердечное доверие к Божьим рукам.
— Что касается Посвящения Непорочному Сердцу Марии, то вы определили этот жест, прежде всего, как «признание». В каком смысле?
Посвящение Непорочному Сердцу Марии осталось бы «благочестивым» актом, прекрасным, хорошим, но не влияющим на историю, если бы оно не началось с признания того, что Богородица сказала детям-пастухам в Фатиме: «Мое непорочное сердце восторжествует». Но что такое триумф сердца для Матери? Чтобы все узнали, что они обещаны и предназначены для Сына. Кроме того, Иисус на кресте в качестве своего предпоследнего жеста «предлагает» свою Мать Иоанну, а Иоанна — своей Матери. В этом акте вверения Мария как бы «рождает» все человечество заново.
— Точку зрения Папы Римского на конфликт легко уменьшить или интерпретировать. Что вы видите в позиции Франциска? И как мы можем идентифицировать себя с его взглядом?
Папа Франциск озадачивает нас, это то, что я вижу. Он всегда, кажется, заинтересован в том, чтобы добраться до сути вопроса. И использовать все возможное, чтобы никогда не сдаваться.
Вспомните, как он вел себя с конфликтующими правителями Южного Судана, христианами с обеих сторон: чтобы склонить их к диалогу, он не сказал им, что они должны помнить, что они христиане. Он простерся ниц и поцеловал их ноги. В это время сопереживать его взгляду мне помогают слова, которые он сам произнес в поездке в Ирак год назад: «С чего тогда может начаться путь мира? С отказа от существования врагов. У того, кто имеет смелость смотреть на звезды, кто верит в Бога, нет врагов, с которыми нужно бороться. У него есть только один враг, который стоит у дверей сердца и стучится, чтобы войти: это враждебность. В то время как одни хотят иметь врагов вместо того, чтобы быть друзьями, в то время как многие ищут собственной выгоды за счет других, те, кто смотрит на звезды обетования, те, кто следует путями Божьими, не могут быть против кого-то, но за всех. Они не могут оправдать никакую форму навязывания, угнетения и злоупотребления, они не могут вести себя агрессивно».
— Недавно вы сказали, что «самым отчаянным поражением войны» является угасание пламени желания, «истощение желания ждать, стремления к миру». И вы сосредоточили свое внимание на Магдалине. Почему?
Для учеников крест есть поражение, или, по крайней мере, истощение ожиданий, для ожидания нет больше места, и два отчаявшихся ученика, которые возвращаются домой в Эммаус, являются для меня символом этого истощения. Это было не так для Магдалины. Крест не иссушил ее желания, и как говорится в Гимне византийской традиции, прекрасно прокомментированном Ольгой Седаковой, ее слезы не горькие, а горящие желанием. Я вижу это пламя во многих Магдалинах этого времени. Мужчины и женщины, которые не смирились, но несут провозглашение надежды, которая больше, чем они сами.
Это осознание того, что мы являемся носителями Того, Кого Он Сам приносит нам, как сказала одна монахиня другим сестрам. Даже великий Пастернак в «Докторе Живаго» поражен Магдалиной: «Мне всегда было интересно узнать, почему Магдалина упоминается именно накануне Пасхи, накануне смерти Христа и Его воскресения. Я не могу этого объяснить, но этот призыв к жизни так своевременен в момент его прощания с жизнью и накануне его воскресения… И она молит Господа: „Ослабь мой долг, как я ослабляю свои волосы“. Как восхитительно выражены жажда прощения и покаяние! Можно прикоснуться к ним рукой».
— В эти недели где вы заново открыли для себя живого Христа?
Прежде всего, каждое утро в тишине перед Святым Таинством. А затем в безвозмездности друзей, а также людей, которых я не знаю напрямую. Это требует, чтобы я каждое утро приводил в движение свободу, а это отнюдь не само собой разумеется. Нужно думать о том, что делает меня свободным. Вацлав Гавел в своей незабываемой «Силе бессильных» рассказывает о «свободе» зеленщика, который просто среди ценников фруктов и овощей не ставит лозунги, навязанные партией. Теперь, не желая отрицать, что любое ограничение самовыражения уменьшает свободу, я думаю, что евангельское «истина делает вас свободными» — это всегда самая интересная точка зрения: поиск истины ведет к признанию Христа.
— В это время вы ясно призвали к «риску прощения», потому что безумие войны «можно победить только другим безумием — Божьим». Вы сказали, что прощение «нам нужно больше, чем воздух, потому что это дыхание души». Что делает возможным жить этим?
В этом году, в день, когда я служил мессу в Москве по случаю признания братства CL** и годовщины со дня смерти о. Джуссани, чтения литургии напоминали о Божьем милосердии. За несколько дней до этого в Украине началась военная операция, которую никто не ожидал и не думал, что она продлится долго. Во время проповеди я вспомнил, что на Небесах больше не будет прощения и милосердия, останется только любовь к ближнему. В то время как милосердие и прощение нужны сейчас, в истории. Прощение — это факт.
— Что вы имеете в виду?
Это факт: «Я отпускаю тебе грехи». «Я прощаю тебя». Иначе не было бы сил преодолеть другую страшную вещь, такую как грех, злобу, ненависть, войну. Факт нельзя победить идеей, необходим другой факт, событие. Во время моей службы в армии некоторые товарищи играли в «морра сарда», так они ее называли, где они руками показывали разные знаки: открытая рука символизирует бумагу, закрытая рука — камень, а пальцы буквой V — ножницы. Меня поражало, что по правилам бумага побеждает камень, потому что, хотя она гораздо более хрупкая, она обертывает камень и побеждает его. Чтобы жить прощением, нужно испытать это «обертывание», это объятие, как объятие сына, вновь обретенного и прощенного на прекрасной картине Рембрандта в Эрмитаже в Санкт-Петербурге. Просто удивительно, когда ты видишь это на лице бедняги, который возвращается в церковь, чтобы исповедоваться спустя годы и годы, и, как блудный сын, ожидает не прощения, а справедливого наказания. Вместо этого он покидает исповедальню и приобщается к Евхаристии!
— Как ваши люди переживают этот момент, ответственность за происходящее, множество близких в Украине, разрыв отношений? Последствия конфликта ощущаются как для тех, кто решает уехать, так и для тех, кто остается…
Для меня, и я убежден, так же и для наших верующих, ответственность заключается в жизни в общении: в жизни в единстве, которое сильнее мнений. Это общение выражается в акте безвозмездной любви к ближнему. Эта ответственность становится свидетельством провозглашения взаимной любви вплоть до прощения. Я думаю, что вне этой перспективы любое решение уйти или остаться, совершить тот или иной поступок, является просто источником раскаяний или сожалений, которые никому не помогут.
— Помимо боли по погибшим и беженцам, есть еще и боль, вызванная идеологией…
Я не думаю, что идеология причиняет боль. Она вызывает гнев, фанатизм, страдания у других, всегда и только у других. Но есть боль за смерть человека, за страдания, за несправедливость… И эта боль не противостоит вере, это способ «разделить» веру и надежду с теми, кто умирает, страдает, подвергается преследованиям.
— Видите ли вы признаки свободы и созидания даже в угнетении?
Я вижу зародыш жизни, который не сдается, каждый раз, когда я вижу, как Иисус говорит вдове «женщина, не плачь», каждый раз, когда я вижу, как Иисус рыдает над страданиями и разрушением жизней. И Иисус, поверьте мне, творит очень много чудес в людях, или, прежде всего, в «человеческих моментах» в христианской общине. Я вижу в этом сострадании, соучастии возможность созидания. Как говорили бенедиктинцы после каждого вторжения: «Мы начинаем сначала». И они заново отстраивали монастыри, чтобы жизнь медленно возрождалась, города возрождались.
— Со временем эта ситуация насилия и боли изменится или, возможно, изменится ее вид и интенсивность. Что значит не упустить этот момент, как часто призывает Папа Римский?
Да, во время пандемии Франциск сказал, что хуже пандемии может быть только пустая трата этого обстоятельства. И действительно, я не знаю, как у вас в Италии, но здесь, в России, я вижу, что наибольший риск состоял в «преодолении» этого кризиса, в ожидании его скорейшего окончания. И теперь мы не осознаем, что мир глубоко изменился, чувства изменились, отношения между людьми изменились, мы все еще не знаем хорошо, какие психосоматические последствия ожидают нас. Таким образом, мы упустили возможность обращения, построения новой цивилизации истины и любви. Мы должны спросить себя о причине каждого кризиса, в том числе и нынешнего, и понять, как, пройдя через него, мы можем стать более человечными. Гвардини говорил, что об эпохе судят по росту человечности, которую она произвела и передала следующему поколению.
— Вы прожили большую часть своей жизни в России, с 1993 по 1998 год и с 2003 по сегодняшний день. Что вы любите в этом народе? И какие вопросы вас больше всего интересуют?
То, что я люблю — это также и то, что вызывает у меня больше всего вопросов. В данном конкретном случае именно неожиданность, непредсказуемость являются фактором притяжения. Отец Скальфи любил повторять русское выражение, которое звучит примерно так: «Ты не можешь понять Россию, но ты можешь ее полюбить». И, полюбив ее, начинаешь ее понимать. Этот аспект неожиданности поражает меня в работах Седаковой, или в романах Евгения Водолазкина. Один из аспектов гениальности неожиданного я замечаю в русских фильмах: всегда есть хотя бы одна сцена, которую вы не ожидаете, удивляетесь ей. Например, я помню фильм, не особо примечательный, в котором в какой-то момент моряк выбирается из подводной лодки и начинает играть на деревянной клавиатуре фортепиано, на которой клавиши только нарисованы, и «звук» мелодии волнует его. Или другой фильм о войне в Афганистане, где есть сцена, в которой группа солдат идет к проститутке, предназначенной только для тех, кто прошел все учебные тесты. Когда они стоят и делают с ней свое дело, они замирают в ужасе и со слезами на глазах опускаются на колени, удивляясь в улыбке этой совсем грязной девушки чистоте красоты, которая «заставляет» их поклониться ей.
Tracce, беседовала Алессандра Стоппа, 23 мая. Перевод Тайги.инфо, Наталья Писцова.
*Луиджи Джуссани (итал. Luigi Giussani) родился 15 октября 1922 года, умер 22 февраля 2005 года. Основал католическое движение «Comunione e Liberazione» («Общение и Освобождение»), которое сегодня существует в 80 странах мира. Автор большого числа богословских трудов, в сочинениях отводил много места вопросу взаимоотношения веры и разума, в частности увидел в современном обществе опасность сведения христианской веры к ритуальной стороне жизни, не связанной с разумом человека. Джуссани настаивал на том, что вера не противоречит разуму. Вера есть разумное признание бытия как Тайны
** В 1982 году братство Comunione e Liberazione признано Святым Престолом как ассоциация понтификального права.