C белой армией в Сибири: австралийский капитан о русской душе

17 Сен 2016, 06:27

Воспоминания капитана австралийской армии Эрнеста Лэтчфорда, приехавшего в Сибирь в конце 1918 года в составе Британской военной миссии, о нравах белой армии, умелой пропаганде большевиков, «колючем» Иркутске, супе shche и zakooskе, глотании масла, русской хитрости и умении выгодно «двинуть».

Капитан австралийской армии Эрнест Уильям Лэтчфорд (Ernest William Latchford) был участником Первой Мировой войны, получившим за боевые заслуги Военный Крест. После окончания войны он провел некоторое время в Месопотамии, а в конце 1918 года был направлен в Сибирь. Тайга.инфо приводит отрывки из его воспоминаний, переведенных Владимиром Крупником и опубликованных электронным журналом «Сибирская Заимка» (Оригинальная публикация: E. W. Latchford. With the White Russians. 1933. Перевод и комментарии — В. Крупник).

<...> Итак, мы были среди белогвардейцев. На наш взгляд, ничто не отличало «белых» от «красных», и это оставалось проблемой на протяжении всей кампании. Все было другим по сравнению с тем, что мы привыкли видеть на прежних фронтах, где каждый знал, что «там» или «в том направлении» находится враг. Даже в Персии мы обычно могли распознать, кто является нашим противником. В Сибири враждующие стороны расположились по обе стороны условного «фронта», но боевые действия происходили вдоль всей линии железной дороги, протягивающейся от европейского склона Урала до побережья Тихого океана (более 4000 миль).

Поезда спускали под откос и атаковали, станции и военные посты подвергались нападениям, и очень трудно было определить, «кто есть кто». Сибирь — страна таких огромных расстояний и с таким редким населением, что на практике войска могли действовать только близ железной дороги, за исключением самой «прифронтовой полосы». Необъятные леса и обширные степи составляли основную часть местного ландшафта. Политическая и международная ситуация были все время довольно трудными, но, будучи солдатами, мы, главным образом, были озабочены тем, как лучше делать свое дело.

После короткой остановки во Владивостоке наша группа, состоявшая из 13 офицеров с денщиками и китайскими слугами, была отправлена на фронт. Мы заняли два вагона, кроме того, в нашем составе было 48 грузовых вагонов с пятидюймовыми снарядами, которые мы должны были переправить в Омск.

Когда останавливались на какой-нибудь станции, паровозная команда, как нам казалось, пользовалась этой возможностью увидеться со старыми знакомыми. Мы же использовали эти остановки для проведения соревнований по крикету. Телеграфные столбы служили воротцами, доски — битами, в набор для игры входил резиновый мяч из местной китайской лавки, обновляемый на каждой стоянке. Местные жители всегда проявляли огромный интерес к необычному спектаклю, который разыгрывали 13 диковинно одетых мностранцев, кричавших и бегавших за никому ненужным резиновым мячом по Северной Манчжурии.

Когда мы подъехали к озеру Байкал, оно все еще было замерзшим, и мы решили поиграть в футбол на льду. Я спросил у местного парня, какова толщина льда, и он указал на высоту нашего вагона (около 4.5 м). Эта часть Транссибирской железной дороги известна наибольшим числом туннелей в мире — 42 туннеля на 44 версты, причем один из туннелей достигал 2 миль в длину. Байкальская станция на западной стороне озера была взорвана большевиками, но все ледоколы были в целости и сохранности.
Продукты мы доставали на каждой остановке поезда в дополнение к тому, что везли с собой из Владивостока. Местная еда была простой, но очень сытной. Щи (shche), или русский овощной суп был обычным блюдом в придорожных буфетах, и тарелка щей хорошо согревала, будучи «супом и овощным и мясным блюдом в одной тарелке». Кроме того, был ржаной хлеб грубого помола, масло, яйца, птица, а когда мы углубились в сибирские просторы — рыба и икра. Со временем знаменитая икра нам приелась — британские денщики просто объелись «рыбьими яйцами». На каждой маленькой станции можно было достать какие-то продукты или в буфетах, или у местных крестьян, которые устанавливали у дороги небольшие лотки. Горячая вода отпускалась в специальных избах с надписями «кипяток».

Мы были сильно подавлены, узнав о переменах в планах нашего взаимодействия с Белой армией. Первоначально предполагалось создать Англо-Русскую Бригаду (русские войска с британскими офицерами, снаряжением и винтовками), но из-за трудностей в подобных подразделениях на Северном (Двинском) фронте, эта идея была отвергнута. (В июле 1919 года британские офицеры из состава белогвардейских частей на Двине были перебиты своими же солдатами).

Нас было решено прикрепить к частям Белой армии на период их организации и обучения, но не назначать нас на командные должности. Благодаря этому я, в конце концов, оказался в Иркутске и прибыл в находящийся там штаб миссии.

В первый же вечер по прибытии в Иркутск мне пришлось отправиться на полковой ужин. Перед выходом я увидел, как члены миссии начали глотать большие куски масла. «Для чего это?» — спросил я. «Скоро узнаешь, старина,« — ответили мне. Перед ужином меня представили нескольким десяткам офицеров. Моя национальность была предметом большого интереса, и мне пришлось отвечать на бесчисленное множество вопросов.

После общей беседы со многими офицерами (в особенности с одним из них, которого торжественно представили как англоговорящего, и репертурар которого состоял из слов «я люблю тебя, поцелуй меня скорее»), нас пригласили на чай с булочками, которые называли «pirozhni». Разговоры и курение продолжались еще два часа. Когда меня потянуло ко сну, нас пригласили к закуске («zakooska»). Она состояла из икры и бесчисленных блюд из сушеной рыбы, копченой рыбы, сырой рыбы и из многого того, что я не сумел распознать. Тут появилась водка, и я почувствовал, что вечер вовсе не так уж плох.

Заиграл оркестр, состоящий из венгерских военнопленных, причем все инструменты были сделаны прямо в «лагере». Они действительно играли. В полночь я с ужасом услышал, что начинается ужин! У меня не было ни малейшего желания есть что-либо, но пришлось действовать по полной программе. Огромные тарелки с супом, жареная рыба, оленина и другие деликатесы — все это сопровождалось официальными и неофициальными тостами — вскоре я понял, почему мои товарищи проглотили заранее столько масла.

Русские исключительно гостеприимны, будь то крестьянин, солдат или чиновник, все стараются угодить гостю как нельзя лучше. Однако, у нас сложилось впечатление, что нас хотели упоить, и от случая к случаю мы открыто выражали свои подозрения. Они, смеясь, соглашались, оправдывая свои действия следующим: «Когда человек пьян, его сразу видно, маски спадают».

Иркутск, как и любой другой сибирский город, не возбуждает приятных чувств поздней зимой или ранней весной. Окрестности озера Байкал имеют репутацию самого холодного места к югу от Полярного круга, будучи даже холоднее, чем Якутск, расположенный гораздо севернее. Зимой снег здесь хрустящий и колючий, слишком хрустящий даже для снежков, но к весне, вместе с оттепелями, он становится мягким.

С прибытием беженцев из Европейской России, Иркутск, Омск, и, фактически, все города главной железнодорожной линии оказались сильно переполненными и набитыми разросшимся, по сравнению с обычными временами, населением. После службы нам было практически нечего делать — никаких развлечений, за исключением кабаре и старых фильмов. Мы обычно расслаблялись, прогуливаясь по парку у реки или вверх-вниз по главной улице. Во время коротких весны и лета становится веселее, и, если не принимать во внимание комаров, которые, кажется, здесь рождаются в меховых шубах, Сибирь превращается в приятное место.
Проблема военнопленных стояла в Сибири очень остро, и эти края были забиты несчастными жертвами жизненных обстоятельств. Мы впервые столкнулись с ней по дороге в Верхнеудинск, где в прошлом находился большой концентрационный лагерь. Наш поезд остановился на ночь, и к нам пристал жалкий бродяга в лохмотьях, который попросил у нас на очень правильном английском английскую газету! Мы снабдили его из наших запасов, накормили и долго с ним беседовали. До войны он возглавлял австрийский оркестр в лондонском отеле. Его взяли в плен в 1914 году, и на протяжении четырех лет он не получил ни единой весточки от жены и детей. Так культурный человек был вынужден влачить жалкое существование в дебрях Восточной Сибири без какой-либо надежды на возвращение домой. Верхнеудинск был для него адом, а вид огромного позолоченного креста, возвышающегося над залесенной горой находился в жутком контрасте с его удручающей историей и казался издевательством над нашей христианской цивилизацией. (Крест был воздвигнут военнопленными в годы войны). Мы думали, что это был исключительный случай, но более поздний опыт, связанный с военнопленными, показал, что подобные истории были типичными для большей части этих несчастных людей.

Австрийцы и венгры были, в общем, хорошими людьми, спокойными, добродушно настроенными и благодарными за любое проявление помощи. Немцы же были слегка высокомерными, и с ними приходилось вести себя построже. После революции надзор за пленными ослаб, и многие из пленных, особенно немцы, присоединились к красным и активно воевали против белых и союзников. В Иркутске многие немцы ушли из лагеря и жили в частных домах среди русских в комфортных условиях, привыкнув слоняться по улицам, проявляя все свое прусское высокомерие. Мы положили конец этому после пары инцидентов, их повыкидывали из домов и новых семей и вернули в лагерь. Никому из нас не хотелось проявлять чрезмерную твердость по отношению ко всем немцам, но и терпеть их поведение тоже не было возможности.

Мы пришли к выводу, что австрийцы и венгры были надежным народом и использовали их на любой возможной работе. Для них это было божьей благодатью, так как мы снабжали их хорошей одеждой, едой и даже платили им. Пока я был в Иркутске при мне всегда было двое венгров, и оба были славными ребятами. Мой денщик — венгерский фермер, который не имел вестей из дому уже пять лет, — был лучшим из всех встреченных мной денщиков. Он присматривал за мной лучше родного брата. Перед отъездом мне удалось перетащить его во Владивосток и устроить так, чтобы о нем позаботились и помогли добраться домой.

В то время, как мы были в Иркутске, дела на «фронте» шли не очень хорошо, а с наступлением весны 1919 года удача окончательно отвернулась от Белого правительства. Белая армия в Сибири была остановлена, фронт прорван и началось отступление. Мы рвались на фронт с русскими частями, но становилось ясно, что фронт сам скоро доберется до нас или пройдет через нас, если мы будем ждать слишком долго. Чехи были сильнейшей составляющей белого фронта, и с их отводом с линии боевых действий все рассыпалось впрах.

Как работало самоуправление в Новосибирске в 1920-е

Большевики были хорошо организованы (по меньшей мере, для того, чтобы справиться со своими соотечественниками); они действовали по принципу, принятому на вооружение немцами в 1914 году — <ставь свой башмак куда только можешь>. Их пропаганда была умелой и эффективной, так что бедный белый солдат был в крайне трудном положении. Часто он не был уверен, насколько можно положиться на соседнюю или собственную часть или даже на своих товарищей, и как скоро после первых же выстрелов они затрубят отбой или поднимут руки. Он знал, что в случае поражения лучшее, что может случиться с ним — это расстрел, а зимой он мог быть уверен в том, что его разденут догола и оставят связанным на морозе в 20–40 градусов. (Мы находили их в таком положении). У офицеров тоже были основания для беспокойства, так как к ним у побеждающих большевиков было особое отношение. К тому же, они не особенно полагались на своих солдат, и были случаи, когда люди, поддавшись пропаганде, подводили своих офицеров и перебегали на сторону противника.

Русский солдат, по меньшей мере, его сибирский тип, — отличный парень. Веселый, выносливый, отвечающий добром на добро и, определенно, не остолоп. Я не думаю, что какой-либо другой солдат сделал бы большее в тех условиях. Он был вынужден переносить тяготы сибирской зимы в хлопчатобумажном обмундировании, в тонких башмаках и при нехватке шинелей. Одна шинель на шестерых! Британская миссия снабжалась хорошо, и я воспользовался возможностью подарить каждому унтер-офицеру или заслуживающему того солдату трубку и пакет табаку. Это стоило мне моего трехмесячного жалованья, и я часто думал, что смог бы стать командиром дивизии, если бы имел достаточно табаку и трубок!

Они (русские офицеры), однако, рассуждали иначе, чем мы. Проводя стрелковые соревнования по окончании обучения группы недавних выпускников Военной Академии, я заметил, что один из них нарушает правила, и, соответственно, присудил приз показавшему следующий за ним результат. Это вызвало большое волнение среди русских офицеров. Они подошли ко мне и стали спрашивать «почему». Я указал, что нарушитель сделал то, что не полагалось, и за счет этого обошел своих товарищей. Они заметили, что это лишь показывает, «насколько тот хитер», и, по их мнению, это было достойным поощрения. Мое мнение о нечестности нарушителя принимать во внимание никак не хотели, и мы так и остались при своих мнениях. Наверное, это вопрос воспитания.

Еще случай: мы выдали одному подразделению полный комплект британского снаряжения и через несколько дней с удивлением услышали о том, что китайские лавочники продают что-то из этого снаряжения. К командиру части обратились с запросом, и он признал, что «двинул» определенные вещи. Его наивное обоснование такого поступка заключалось в том, что «люди привыкли иметь одну майку, одну рубашку и так далее, так что давать им по две было пустым делом, а вырученные деньги были необходимы для нужд полка». Ну что тут скажешь!

Использованы иллюстрации с сайта bergenschild.com

Полная версия текста доступна на «Сибирской заимке»