«Русская культура имеет исторически обусловленные права в Средней Азии»
Сибирь и Центральная Азия — это два уникальных макрорегиона Евразии, тесно связанных друг с другом в истории и современности. На фоне ухода в отставку первого президента Казахстана Нурсултана Назарбаева Тайга.инфо начинает публикацию цикла диалогов новосибирского публициста Дмитрия Холявченко и историка Алексея Пронина.
Алексей Пронин — выпускник НГУ, кандидат исторических наук, руководитель исторического парка «Россия — Моя история» в Новосибирске. В прошлом — директор музейно-туристического комплекса «Сузун-завод. Монетный двор» (2016–2017), ученый секретарь Музея города Новосибирска (2010–2016), автор совместных с колумнистом Тайги.инфо Дмитрием Холявченко публикаций по истории Средней Азии.
Дмитрий Холявченко: Опираясь на нашу совместную работу, посвященную истории Средней Азии, и, в значительной степени, ее современности, хочу задать первый вопрос: что для тебя Средняя Азия? Почему она тебе интересна?
Алексей Пронин: Среднюю Азию нельзя рассматривать в отрыве от истории Китая, от истории России, от истории исламского мира. Вульгарно использовать выражение «перекресток историй и культур», но это действительно так. Это серединная территория континента, где перемешаны религии, культуры, государства. Ситуация в этом регионе так или иначе затрагивает всех крупных игроков, как регионального, так и глобального масштаба. В первую очередь, если говорить о современных Китае и России.
Дмитрий Холявченко: Ты говоришь о современности или истории региона?
Алексей Пронин: В целом пытаюсь окинуть взглядом всю известную нам историю этого макрорегиона. Все-таки мы пользуемся термином Средняя Азия, привычным отечественной историографии. Зачастую в интернете принято считать, что Центральная Азия — это термин западный, американский. Средняя Азия — это наш исконный термин, более патриотичный. На мой взгляд, немножко не так. Мне Центральная Азия видится термином, который имеет имперский наступательный характер. Потому что в термин Центральная Азия мы собираем не только постсоветское пространство региона, но и Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР, Демократическую республику Афганистан, сюда же попадает Каспий. Фактически мы термином Центральная Азия охватываем гигантскую территорию, сердцевину Евразийского континента, центральную территорию в планетарном пространстве.
Этот термин при таком подходе мне кажется осмысленным, когда мы ставим некие геополитические задачи. Но, когда мы фокусируемся на постсоветском пространстве, на своих ближайших границах, на взаимодействии со своими ближайшими соседями, использование термина Средняя Азия тоже оправдано. Оба термина не носят оскорбительного характера ни для наших партнеров в регионе, ни для нас самих. То есть, это два термина, которые корректно описывают разные градации этого пространства.
Дмитрий Холявченко: Надо сказать, что в нашей географическо-исторической науке под Средней Азией воспринимаются территории нынешнего Узбекистана, Туркменистана, Таджикистана и Киргизии. Иногда — Южного Казахстана. Если мы говорим о Центральной Азии, то часто мы под этим можем понимать территорию Средней Азии и Казахстана полностью, территорию Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая и Северный Афганистан.
Алексей Пронин: Поэтому, говоря о Средней Азии, мы, скорее, в голове держим именно большой макрорегион и говорим о пересечениях с Китаем. Оторвать Синьцзян от истории региона — значит умышленно ее обеднять. Также нельзя не учитывать афганский фактор, факторы иранских влияний, факторы торговых путей. Я считаю, что в отечественной историографии этот регион незаслуженно забыт и недооценен. Потому что очень многие глобальные процессы должны быть раскрыты через историю значения именно этого региона. Через положение государств, его составляющих.
145575
Дмитрий Холявченко: У меня твердая уверенность, что внимание к Средней Азии — и в современной российской исторической науке, и во внешней политике — несравнимо мало. Пропорционально значениям этого региона.
Алексей Пронин: Да, есть такое ощущение. Если мы проследим историю наших взаимоотношений со Средней Азией, то, конечно, выделим витки, когда этот интерес возрастал, были своеобразные всплески. Если говорить о постсоветском времени, излом, который произошел с нашей страной, наложил нехороший отпечаток на действия России в этом регионе. Это и попытки стабилизировать ситуацию, это и огромная помощь, которую мы оказывали этому региону. Взять хотя бы факт, когда наши пограничники держали таджико-афганскую границу в хаосе гражданской войны в Таджикистане. Даже сейчас при выводе частей московского погранотряда и пограничных войск с территории Республики Таджикистан, передаче границ контрольной полосы таджикским пограничникам, все равно 201-ю базу в регионе мы сохраняем. И несколько военных объектов на территории Киргизии.
Суть в том, что молодое Российское государство, видимо, сохраняло на ключевых должностях старые советские кадры, которые позволяли принимать решения в региональном масштабе. Решения, связанные с безопасностью, границами. Такая помощь была оказана. Стоила она, помимо экономических, финансовых затрат, жизни и здоровья тем людям, которые выполняли воинский долг.
Если мы говорим про пограничников, не будем забывать, что на территории Таджикистана дислоцировался авиационный полк, развернутый еще в годы афганской войны. Авиационная эскадрилья. Единственное подразделение в составе Федеральной пограничной службы, которое умело действовать на любых типах вертолетной и авиационной техники. В условиях высокогорья. Это Мургаб, основная база в Душанбе, маленькие точки. Это и снабжение застав, и доставка десантно-штурмовых групп, проведение разведки, нанесение авиационно-штурмовых ударов.
128033
Сегодня это подразделение выведено на территорию Российской Федерации и дислоцировано в Новосибирской области. Летчики этого подразделения с грустью говорят: кто может летать в Памире в условиях высокогорья, тот может летать в любых горах. Это действительно так. А с учетом того, что им недавно нарезали задач, связанных с арктическим побережьем, то мы можем сказать, что тот, кто летает в Артике, может летать везде. Получается, у нас есть уникальное подразделение, которое имеет боевой и пилотажный опыт в условиях памирского высокогорья. А сейчас активно нарабатывает опыт арктический. Это новейшая история.
Дмитрий Холявченко: В связи с тем, что ты упомянул уход конкретного подразделения. В 1990-е годы там находилось четыре полноценных погранотряда. Располагалась не просто база, а полноценная дивизия.
Алексей Пронин: Это был авиационный полк в составе Федеральной пограничной службы РФ, в советское время в составе погранвойск КГБ.
Дмитрий Холявченко: Сейчас там только 201-я база и то, что связано со спутниковой навигацией. Из Киргизии тоже выведены погранвойска, правда, увеличена авиабаза в Канте, плюс сохранено два объекта военно-морского флота. Один — на Иссык-Куле, а другой обеспечивает связь с подводными лодками. Не кажется ли тебе, что это показатели своеобразного ухода России из Средней Азии. Не стратегического, а в принципе. Для иллюстрации еще другой пример. Мы говорили о присутствии России в сложный переломный момент. Я, как человек, живший в Средней Азии в девяностые, могу сравнивать, что было тогда и что есть сейчас. Присутствие России в культурной сфере было на порядок больше. Например, мы учились по российским школьным учебникам.
Алексей Пронин: Я и хотел сказать, что самым важным показателем является невовлеченность жителей Средней Азии в культурное пространство. Многие из них вовлечены в трудовую миграцию. И будут вовлечены, я надеюсь. Многие дальновидные политики в среднеазиатских государствах не будут этому противиться. Мы не говорим про формальный официоз. Формальные мероприятия дружбы и прочую показуху, которые по плану и так должны пройти. Мы говорим про поддержку, усилия в развитии русской культуры, русского языка на этом пространстве. Я глубоко убежден, кто бы что ни говорил, русская культура и государство, как ее носитель, имеют определенные, исторически обусловленные права на этой территории. Как одна из важных составляющих этой многообразной и многоцветной среднеазиатской палитры.
Действия России сегодня, наша политика, то, что я вижу в публичном пространстве, несоразмерно малы даже тому интересу и тому стремлению, которые демонстрируют, в том числе, и те, кто к нам едут работать. Все можно делать по-другому, на других основах. Я смотрю фейсбучную ленту своих казахских друзей и я вижу, что даже в дружеском соседнем государстве Казахстан практически полностью свернули взаимодействие, минуя дипломатические протоколы, политические реалии, участие в Шанхайской организации содружества, совместное участие в военных учениях и так далее. На уровне культурного, гуманитарного обмена взаимодействие явно недостаточно.
Дмитрий Холявченко: Тем более, что в Казахстане присутствует русский язык — не только как язык межнационального общения, но и как язык (отчасти) делопроизводства и так далее. В Средней Азии ситуация явно тяжелее, мы видим это по новым поколениям мигрантов, которые приезжают и не знают русского языка.
Алексей Пронин: Есть большая опасность это потерять. Я, как историк, не понимаю, почему это нужно отдавать. Почему без давления нужно просто оставлять пространство смыслов, почему мы не занимаемся этим, не участвуем в формировании новых смыслов, новых ценностей, новых целей для этого региона.
Дмитрий Холявченко: Я немножко политизирую вопрос: Это проблема реального русского мира, русского культурного пространства, которое существовало в имперские времена. И во времена СССР, который был для Средней Азии прямым продолжением Российской империи. В первые постсоветские годы российское присутствие там как форма распространения европейской цивилизации сохранялось. Например, киргизско-российский Славянский университет носит имя Бориса Николаевича Ельцина, потому что был огромный личный вклад президента Российской Федерации в тот момент. И при этом в 1990-е годы в Средней Азии была мощнейшая конкуренция России со стороны Китая и Турции. Особенно Турции. И, тем не менее, Россия действительно всерьез конкурировала. С 2003-го начался крайне неприятный перелом. Возможно, он связан с финансовыми проблемами. Но мне кажется, что это вопрос недооценки приоритетов.
128293
Алексей Пронин: Здесь дело не в деньгах, а именно в приоритетах. Почему-то в современной нам России среднеазиатский фактор как возможное направление внешней политики просто не учтен. Либо недооценен. Но приоритетом он не является. Я затрудняюсь в ответе, что же произошло. Я вижу, что переломный момент был растянут во времени. Скорее всего, с 2003 по 2007 годы. Тогда какое-то схлопывание произошло. Очень многие процессы затухали. Огромный толчок был — несколько событий в Киргизии, несколько революций.
Дмитрий Холявченко: Кстати, в Киргизии во время второй революции Россия присутствовала и была гарантом стабильности.
Алексей Пронин: Потому что не было вариантов. Но все равно эти события очень много чего взломали. Мне в принципе непонятно отсутствие приоритета Средней Азии и Центральной Азии. Всему миру понятно, что как только есть волевое решение, четко поставлен приоритет, то наше государство способно решать масштабные геополитические задачи. Я говорю про Сирию. Тут и сирийский экспресс, тут, если нужно, мы задействуем акваторию Каспийского моря для нанесения ракетных ударов. Гениальное по своей простоте решение, которое сместило ряд очень серьезных акцентов.
Мы способны перебрасывать войска на дальние расстояния, мы способны принимать решения, мы способны влезть в сложнейшую геополитическую кашу, выстраивать в этом хаосе четкие цепочки взаимодействия практически с любым не противником, а актором в регионе. Будь это Турция, США, арабы-христиане в Сирии, Ирак, который сейчас надо рассматривать как самостоятельного игрока в регионе. Это пример пробуждения и решения сложнейших задач. Но почему приоритет такого уровня отсутствует применительно к гигантскому региону, к нашему культурному пространству, у наших же границ, я не понимаю.
Дмитрий Холявченко: Возможно, достаточно эффективные действия России во время войны в Сирии, участие в процессах, связанных с Ближним Востоком, — это ситуативная реакция на какой-то конкретный вызов. Может быть, в Средней Азии Россия попросту не видит, не отслеживает наличие таких вызовов, на которые нужно немедленно реагировать? Это опять вопрос приоритетов. И, соответственно, мы видим случайную реакцию только на те разовые явления, которые доходят до России. Например, риск исламского экстремизма, проблемы миграции, демографического давления, противоречия, между странами Центральной Азии, связанные с водой. Что ты об этом думаешь?
128657
Алексей Пронин: Реакция на вызовы — это нормально. Любое государство реагирует на внешние вызовы.
Дмитрий Холявченко: Это показатель отсутствия целенаправленной политики.
Алексей Пронин: Государство само генерирует вызовы. Прореагировали на Сирию, сформировали определенный вызов Турции. По поводу отслеживания различных угроз в плане безопасности Российской Федерации — они отслеживаются. Есть и серьезные аналитические структуры. Все проблемы не новые, они известны. Исламский транзит, если говорить про радикальное течение ислама. Известны и процессы по радикализации традиционных мечетей в том же Казахстане и других регионах. Это все не новость. Известна напряженность по поводу воды в Центральной Азии. Есть вопросы обмеления Иртыша, которые касаются уже нас. Никуда не делась проблема наркотрафика. Эту проблему можно решить, только окончательно решив проблему Афганистана.
Наши компетентные органы сумели за прошедшие годы выстроить эффективную систему работы с большим потоком мигрантов, которые работают на территории России. Мы это видим по одному фактору — крупных терактов пока нет. И я надеюсь, не будет. Без системной работы специальных служб это невозможно. Эта работа не видна, но виден ее результат. По улицам наших городов мы можем передвигаться относительно спокойно. Я сам задумывался про тот же Таджикистан — огромная масса людей прошла через гражданскую войну, кто-то был пулеметчиком, кто-то снайпером. В любом случае, это люди реально воевавшие, многие из них попробовали кровь.
Дмитрий Холявченко: Учитывая еще, что это не только гражданская война в Таджикистане, это были события, напрямую связанные с войной в Афганистане. Многие воевали и там, и там.
Алексей Пронин: Я хочу затронуть вот что. Не секрет, что это накладывает очень серьезный отпечаток на личность, на психику. Какова доля таких людей в мигрантах, которые работают у нас на территории? Эта информация закрыта, но это повод задуматься о том, что у нас происходит. Тем не менее, сегодня эту ситуацию удается держать под контролем. Выявляются наиболее радикальные ячейки экстремистского характера. Периодически в СМИ просачиваются сообщения о том, что выявлен склад с оружием или домашние молельные дома, потому что назвать их мечетями некорректно. Не так давно выявлена и нейтрализована целая система по вербовке проповедниками радикального исламского салафитского толка заключенных в местах лишения свободы на территории Российской Федерации, имеющих привычную славянскую внешность и русские имена. И это не только Исламское государство (организация запрещена в России). Мы со СМИ создали такого монстра, на которого сейчас удобно вешать всех собак.
129246
На самом деле, радикальный ислам тоже имеет ни одну сотню лет истории. Все это возникает не на пустом месте. Эта религия проходит определенные этапы в своем развитии. Другое дело, что эти процессы угрожают безопасности других государств. Поэтому, это не только Исламское государство, это в принципе рост, связанный с нестабильностью в регионе, с военными конфликтами и так далее. Это очень серьезный рост напряженности, с которым удается справляться. Я эти моменты специально перечислил для того, чтобы подчеркнуть, что вся деятельность нашей страны на данном направлении носит определенный оборонительный характер. Реактивный, догоняющий.
А вопрос, с которого мы начали, — это необходимость формирования новых смыслов для этого региона и распространения этих смыслов там. То есть активизация политики нашей страны именно на этом направлении. В том числе и в сфере культуры, русского языка. В первую очередь, любое цивилизационное присутствие ведется в гуманитарной сфере. В формировании либо общей исторической картины мировоззрения, либо трансформации нахождения каких-то историко-культурных компромиссов. Это единственный вектор развития на сегодня. И понятно, что наше постсоветское пространство пережило и переживает свою эпоху строительства историко-культурных мифов. В Казахстане, в Узбекистане, в Таджикистане. У каждого — своих. Чтобы в рамках Средней Азии достичь некого историко-культурного компромисса в плане школьного образования, необходима огромная работа. Это задача стратегическая. Необходимы усилия, необходима российская инициатива.
Подготовил Дмитрий Холявченко
Иллюстрация из журнала «Третьяковская галерея»