«Естественно, запах таких денег притягивает криминалитет»: «Ъ» о том, как зарабатывают в СО РАН

05 Ноя 2013, 09:24

Российские ученые научились выживать и даже сами зарабатывают на фундаментальные исследования, выяснил в новосибирском Академгородке корреспондент журнала «Коммерсантъ Деньги». Тайга.инфо перепечатывает фрагменты статьи, текст которой полностью опубликован на сайте «Ъ».

Академгородок и в самом деле уникальный заповедник хотя и не волшебников, но ученых, что в наше время почти одно и то же. Заложен был по инициативе академика Лаврентьева в 1957 году одновременно с основанием Сибирского отделения Академии наук СССР (ныне СО РАН) как запасной научный центр в глубоком тылу. Пока идем по улице, считаю НИИ: в Академгородке более трех десятков институтов по всему спектру науки, от химии твердого тела и механохимии до философии и права. Этим городок принципиально разнится от моноспециализированных наукоградов. Лица на улице интеллигентные, много молодежи. Неудивительно: в городке сразу был построен Новосибирский государственный университет. Так называемый треугольник Лаврентьева — наука, образование, производство.

С одной стороны лес, с другой — Обское водохранилище. В хорошую погоду место просто курортное, и в любую — отличное место для концентрации научного потенциала. Даже сегодня, когда Академгородок включен в территорию Новосибирска и фактически является его элитным районом, эта обособленность чувствуется. Из 50 тыс. жителей более трети — сотрудники СО РАН. «Тихо, и воздух свежий. Даже символ нашего городка — белка», — замечает сопровождающий нас сотрудник пресс-службы СО РАН. В качестве подтверждения с ели на тротуар прямо перед нами спрыгивает этот пушистый символ. В 1990-х Академгородок переживал те же трудности, что и вся страна, но тоже со своей спецификой. В других местах бандиты разворовывали заводы, а получившая при дележе территорий Академгородок группировка долго не представляла, чем там поживиться.

В других местах бандиты разворовывали заводы, а получившая при дележе территорий новосибирский Академгородок группировка долго не представляла, чем там поживиться

«Тогда здесь носились с проектами типа мифической красной ртути, сулящими миллионы и миллиарды,— вспоминает пожелавший остаться неизвестным бывший научный сотрудник академического института.— Или альфа-фетопротеин, который в мире тогда уже существовал и стоил $7 млн за грамм. Естественно, запах таких денег притягивает криминалитет. Однажды в роддом завалились бритоголовые парни с банками и попросили налить им плацентарной крови — сырья для этого препарата. Моей группе удалось наладить производство 1 грамма в месяц, но вывозить за границу не получилось — даже воры в законе посчитали этот бизнес опасным».

Институту ядерной физики им. Г. И. Будкера (ИЯФ) отведено центральное место на пересечении двух главных проспектов — академика Лаврентьева и академика Коптюга. Неудивительно: один из крупнейших в РАН (2700 человек), входит в мировую десятку по индексу цитируемости. Ядерного реактора, как в Курчатовском институте, здесь нет, зато, с гордостью замечает Алексей Васильев, ученый секретарь ИЯФ, два из четырех действующих в мире коллайдеров находятся тут. Кстати, часть оборудования Большого адронного коллайдера в ЦЕРНе тоже сделана в ИЯФе. Сегодня институт проводит фундаментальные исследования по четырем направлениям: физика и техника ускорителя и метод встречных пучков; физика элементарных частиц и высоких энергий; источники синхронного излучения и лазеры на свободных электронах; физика высокотемпературной плазмы и управляемый термоядерный синтез.

Годовой бюджет ИЯФ — 2 млрд руб., из которых только 900 млн руб. дает государство, а остальное институт зарабатывает сам. Примерно у трети здешних НИИ высока доля исследований по хоздоговорам с военными, ИЯФ не исключение. «Три четверти заработка — это иностранные контракты,— рассказывает Васильев.— Мы разрабатываем и производим высокотехнологичное наукоемкое оборудование для крупных зарубежных и международных научных центров. Помимо ЦЕРНа это лаборатории GSI и DESY в Германии, ускорительная лаборатория КЕК в Японии, Брукхейвенская национальная лаборатория в США, научные центры Швеции, Австралии, Италии, Бразилии и других стран, для которых мы изготавливаем устройства для генерации синхротронного излучения, магнитное и вакуумное оборудование. Существенный доход дает и производство на продажу промышленных ускорителей».

Средняя зарплата научных сотрудников СО РАН — 51 тыс. руб., что вдвое выше средней по региону — 24 тыс. руб. В ИЯФ в среднем получают около 40 тыс. руб. Половина ученых параллельно преподают в НГУ или НГТУ, но явно не ради заработка: профессорская ставка — 17 тыс. руб., и не все работают даже на полставки, у многих четверть и меньше. Вместе с сопровождающим нас аспирантом выходим во внутренний дворик. «В институте 20 ускорителей, а вот какой где, пока не запомнил», — чешет затылок аспирант. Он заводит нас в помещение, из которого лестница ведет в подземный бункер. «Тут главная опасность не радиация, а ступеньки», — приветствует нас Александр Брязгин, заведующий лабораторией производства высокочастотных промышленных ускорителей. Он откидывает поручень, перекрывающий вход на лестницу, и показывает под ним кнопку: открытый проход автоматически отключает ускоритель — точно не облучимся. Внешне ускоритель — установленная вертикально металлическая бочка высотой около двух метров и около метра в диаметре. Из нижней части бочки вылетает пучок электронов. «Это ИЛУ-10, стоит €1 млн», — замечает Брязгин. Принцип работы ускорителя, как, кстати, и механизм действия ядерной бомбы, известен каждому студенту, но все дело в технологии изготовления, позволяющей достичь необходимой энергии пучка. За полвека существования ИЯФ произвел около 200 промышленных ускорителей, более сотни из них — для Китая. Уже из названия понятно, что такие агрегаты используются не для исследований, а для производственных целей. Например, бета-излучение меняет свойства полимеров: рабочая температура плавления полиэтилена поднимается с 60 до 120°С, и китайцы активно используют ускорители при производстве изоляции кабеля.

«К вам сюда религия сильно проникла?» — «Нет, в Сибири люди трезвые, не то что у вас в Москве». Открываем дверь в соседнюю лабораторию. Между приборами привинчен крошечный образок Казанской Богоматери

«А сейчас я покажу вам наш маленький свечной заводик», — говорит Брязгин и проводит нас в помещение за тяжелой металлической дверью, над которой висит фонарь «Осторожно — радиация!». Фонарь, правда, выключен. Помещение до потолка заставлено картонными коробками, на этикетках которых читаю: «Комплект акушерский N427. 10 шт.». «Раньше одноразовые шприцы или хирургические халаты проходили газовую стерилизацию, но по новым стандартам ее недостаточно — только радиоактивное облучение гарантирует необходимую надежность уничтожения микроорганизмов,— объясняет Брязгин.— Не все производители медицинских изделий могут купить ускоритель, поэтому мы принимаем заказы на стерилизацию у себя». Для стерилизации содержимое даже не нужно извлекать из коробки. По словам Брязгина, благодаря их работе, обеспечивающей радиационную стерилизацию, в Сибири появилось множество малых предприятий, производящих одноразовые медицинские изделия,— раньше на рынке преобладал импортный производитель. «Свечной заводик» рождает ассоциации. «К вам сюда религия сильно проникла?» — шучу я. «Нет, в Сибири люди трезвые, не то что у вас в Москве,— машет рукой Брязгин.— Мы долго смеялись, когда узнали про кафедру теологии в МИФИ». В этот момент мы открываем дверь в соседнюю лабораторию. На установке между приборами привинчен крошечный образок Казанской Богоматери в облупившейся золоченой рамке.

В скверике вивария Института цитологии и генетики стоит памятник лабораторной мышке: ученого вида мышь в очках вяжет спицами сеть ДНК. Мышь — основной материал для генетических исследований. «Наш SPF-виварий начинали строить как питомник для разведения лабораторных животных. Но быстро стало ясно, что продавать их некуда: стерильных вивариев в стране практически нет,— рассказывает профессор Михаил Мошкин, научный руководитель вивария.— Поэтому мы переориентировали объект. Сегодня на базе SPF-вивария формируется первый в РФ центр генетических ресурсов, задача которого — открыть доступ российским ученым к мировому разнообразию генотипов лабораторных животных». Оказывается, для экспериментов, допустим, с новыми лекарствами необходимы не просто стерильные мыши или крысы, а еще и с определенными генами. Например, мышь-диабетик, гипертоник. Разнообразие вариантов подразумевает десятки тысяч генетических линий животных. Стоят такие мышки от €15 до €1000. Переодетые в белые халаты, шапочки и тапки, мы направляемся к лифту в лабораторный блок. На полу в лифте стоит пластиковая бутыль с насадкой для распыления: «Этанол. 70%». Мошкин дезинфицирует спиртом края штанин и просит нас сделать то же самое. «Одно из направлений — изучение движения наночастиц из дыхательных путей по нерву в мозг и их воздействие на организм. Два месяца назад сделали открытие: после введения мышке наночастицы у нее нарушилась терморегуляция, температура тела упала на 5°», — рассказывает Мошкин, приглашая нас в лабораторию томографии. Лаборант выносит лысую (особая порода) ушастую мышку, укладывает ее в томограф — на экране монитора мозг в мельчайших подробностях. По словам Мошкина, высока вероятность, что болезни Альцгеймера и Паркинсона вызваны накоплением нанопыли в определенных частях мозга.

<...>Зарплаты в НИИ Академгородка примерно одинаковые. Старший научный сотрудник, кандидат наук, 25-35 лет — основное рабочее звено. Оклад — 22 тыс. руб. У ведущего — 24 тыс. руб. Несколько лет назад чиновники навязали НИИ пилотный проект — введение переменной части зарплаты научных сотрудников в зависимости от рейтинга. Рейтинг определяется публикациями в научных журналах, индексом цитирования и т. п. Большинство опрошенных мной исследователей считают такую оценку ущербной: крупный ученый, выпускающий раз в пять лет фундаментальную монографию, проиграет в рейтинге аспиранту, непрерывно публикующему небольшие статьи. Тем не менее после завершения пилота многие НИИ систему взяли на вооружение. Правда, на доход больше влияет не рейтинг, а участие в работе по хоздоговорам и грантам. Грант Минобрнауки для аспирантов — 500 тыс. руб. на год. Но «съесть» его в одиночку не получится — просто не справиться. А грант Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) — 400-500 тыс. руб. на десять человек. В итоге с грантами и хоздоговорами получается до 50 тыс. руб. «В моем доходе гранты составляют около 25%», — прикидывает Николай Пушкаревский, старший научный сотрудник, председатель совета молодых ученых Института неорганической химии им. А. В. Николаева. Весьма популярна «научная шабашка» — съездить поработать в заграничных лабораториях. Иногда это контракты в рамках работы в родном НИИ, иногда личные. Бывает, уезжают на пару лет, а бывает — на пару месяцев. У кандидата наук отпуск 42 дня в году, а у доктора — 56: многие тратят отпуск на такие поездки. «Это называется "поработать на постдок",— комментирует Пушкаревский, сам периодически работающий в Германии.— Допустим, за вычетом налогов в месяц платят €1,5 тыс. Можно на €700 жить, а €800 привезти». По его оценкам, подработать за границу ездит треть коллег.

ИЯФ построил дом, в котором продал сотрудникам квартиры по 30 тыс. руб. за 1 кв. метр, и организовал переселение без риэлторов: переезжающий в новую квартиру продавал старую другому сотруднику СО РАН

Способные ученые уровня заведующих лабораториями, умеющие не только исследовать, но и побеждать в конкурсах за гранты, размещать публикации, заключать хоздоговоры, зарабатывают за 100 тыс. руб. Но чем же удерживают молодежь, работающую инженерами или младшими научными сотрудниками на ставке 15 тыс. руб.? Помимо включения в гранты способным помогают с заграничными стажировками, оплачивают поездки на конференции. Около половины используют НИИ как трамплин для отъезда навсегда. Оставшимся нужно решать социальные проблемы. Привязывают квартирами: молодым ученым от государства положен жилищный сертификат на 1 млн руб. Условия получения — до 35 лет, кандидатская степень, стаж в РАН от пяти лет и менее 12 кв. м имеющейся площади на человека. «В Академгородке двухкомнатная квартира — 2,5 млн руб.,— рассказывает Пушкаревский.— Но одно время кому-то даже бесплатное служебное жилье давали. А я квартиру купил по цепочке, организованной ИЯФом». ИЯФ не просто построил дом, в котором продал сотрудникам квартиры по 30 тыс. руб. за 1 кв. метр, а организовал переселение без риэлторов: переезжающий в новую квартиру продавал старую другому сотруднику СО РАН.

<...>Резидент технопарка компания Angioline производит стенты для коронарных сосудов. «Оборудование мы закупили, но сама уникальная структура стентов — разработка моих инженеров», — химфизик Андрей Кудряшов, директор и владелец компании, демонстрирует мне изделия, похожие на крошечные пружинки. По его словам, все попытки работы с академическими НИИ закончились ничем. «Хотели заказать исследование полимера для изготовления саморассасывающегося стента, но нам отказали: вдруг у них прибор сломается, и аспиранту не на чем будет работать,— рассказывает Кудряшов.— Академические НИИ не умеют работать на результат: они готовы взять деньги и года два что-нибудь исследовать. Получается, проще работать с западной лабораторией». Возможно, проблемы и в тяжеловесности самих НИИ. «В своем институте проекты меньше чем на 2 млн руб. я не рассматриваю,— комментирует академик Михаил Эпов, директор Института нефтегазовой геологии и геофизики им. А. А. Трофимука.— Затрат на их оформление будет больше».

Другой резидент, ЗАО «Медико-биологический союз», не только успешно производит наборы реагентов для ИФА-диагностики инфекционных заболеваний и референс-материалов, но и инвестирует в наукоемкие стартапы. «Например, в академическом институте придумали новый хрусталик глаза, а мы превратили эту идею в продукт,— Михаил Лосев, президент компании, выкладывает на стол коробочку, на которой нарисован хрусталик.— Или вот недавно ученые из Института физики полупроводников на выставке продемонстрировали новый биосенсор, выявляющий белковое воздействие. Представляете, капнул кровью и протестировал, допустим, на гепатит B. Но пока они создали только прототип, а теперь наша задача — создать проектную группу, которая превратит его в продукт».

«Вот мы на заработанные нами, внебюджетные деньги построили филиал института в Тюмени — теперь, получается, у нас его заберут?»

За 20 лет после СССР академическая наука прошла через обнищание, сокращения, массовый отъезд. После принятия в сентябре закона о реорганизации РАН прежние чемоданные настроения возвращаются. РАН становится федеральным государственным бюджетным учреждением, а функции управления и полномочия учредителя по отношению к входящим в ее структуру институтам передаются новому федеральному органу. 25 октября было утверждено положение об этом новом органе, Федеральном агентстве научных организаций (ФАНО), и назначен его руководитель — 36-летний эффективный менеджер, бывший заместитель министра финансов Михаил Котюков. Бюджет, которым ему предстоит управлять, не ахти: всего на 470 институтов РАН ежегодно выделяется 65 млрд руб. Правда, согласно реформе, в состав РАН вливаются РАМН и РАСХН, где еще полторы сотни институтов.

«Для чего эта реформа, нам никто не говорит,— комментирует академик Николай Диканский.— То, что сейчас происходит, напоминает назначение Сердюкова министром обороны». С формальной же точки зрения все разложил по полкам гендиректор технопарка Дмитрий Верховод, в прошлом заместитель председателя СО РАН. «Де-юре РАН, согласно уставу, независимая общественная организация, сама учредившая свои институты, а де-факто — это бюджетная государственная организация, так как получает деньги и на аппарат, и на каждое НИИ отдельно по ведомости из бюджета,— объясняет Верховод.— Еще Фурсенко, будучи главой Минобрнауки, предлагал вариант замены бюджетного финансирования выдачей государственной субсидии за выполнение госзадания. Это позволило бы сохранить статус независимой организации. Академики отказались. А раз так, то будете государственной структурой, которой у нас по закону может управлять или министерство, или федеральное агентство. Вот отсюда и появилось ФАНО». Пока ученые пребывают в растерянности. «Вот мы на заработанные нами, внебюджетные деньги построили филиал института в Тюмени — теперь, получается, его у нас заберут? — недоумевает академик Эпов.— Или вот сейчас сидели и думали: формировать по итогам года прибыль или нет? Прибыль, которую мы обычно направляем на социальные цели. Вдруг отберут...»

Алексей Боярский,
«Коммерсантъ Деньги»
№ 43(951) от 04.11.2013