История биолога-инноватора из Новосибирска: «Проблема науки в том, что живет за счет государства»

24 Дек 2012, 08:01

Журналы «Русский репортер» и «Эксперт» представили проект «Нано100. Люди» об ученых, инженерах и разработчиках, рассказав о жизни инноваторов. Тайга.инфо публикует портрет главы отдела биотехнологий наноцентра «Сигма. Новосибирск» Елизаветы Маликовой, работающей на стыке биологии и экономики.

С 22 по 27 декабря на сайте 24.rusrep.ru размещаются портреты 100 инноваторов из десяти городов России, в том числе Новосибирска и Томска. Вся подборка историй доступна по ссылке. Тайга.инфо воспроизводит текст без существенных изменений.

Руководитель отдела биотехнологий наноцентра «Сигма. Новосибирск» Елизавета Маликова всегда знает, что делать. Она может доказать, что в России стоит заниматься регенеративной медициной, в состоянии рассчитать, когда менеджеру нужно уходить в бизнес. Она успешна в профессии, знает, что будет с фармацевтикой через двадцать пять лет.

Продвинуться до потолка

— Тогда я поняла, что, если останусь работать в «Биокаде», максимум, чего смогу добиться,— это продвинуться на две позиции до своего «потолка», начальника подразделения, — говорит о своем прошлом двадцатишестилетняя Елизавета.

— Это сколько вам было лет?

— Двадцать.

Пауза.

— То есть в двадцать один я ушла оттуда.

— Ушли из компании, потому что в двадцать один расти было уже некуда?

— Вот вы улыбаетесь, а ведь «Биокад» — одна из самых передовых фармацевтических компаний в России. Свою часть я сделала и ушла. Естественно, что у меня возник вопрос: а куда податься?

Сегодня Елизавета Маликова — руководитель проектов в области биотехнологий нанотехнологического центра «СИГМА. Новосибирск». За спиной практически девять лет, связанных с биотехнологиями. С шестнадцати — работа в Центре планирования семьи Калининградской области с обезличенной статистикой по диагностике таких заболеваний, как синдром Дауна, Эдвардса, Патау. После — учеба в МФТИ и участие в международных научных проектах в Германии и Франции, сотрудничество с маленькой компанией, изучающей стволовые клетки, научная работа в онкологическом центре имени Н.Н. Блохина в Москве. Дальше — «Биокад». Ну а потом переход в область инвестиционных операций: год работы консультантом отдела консалтинга «Большой четверки», затем сбор и раскрутка офтальмологической компании «Nanovision Investment», и, наконец, место «специалиста-интегратора», как говорит сама Елизавета, в «Сигме».

На своей работе хрупкая улыбчивая Елизавета буквально перелетает с места на место: из кабинета в кабинет, потому что своего рабочего стола в офисе нет, из города в город, потому что приходится работать одновременно в Москве и в Новосибирске.

В направлении биотехнологий, которое она курирует, сейчас четыре инновационных проекта и инкубатор, в который входит еще семь стартапов. Основное направление работы — регенеративная медицина.

«В России системы нет. Чистый лист — иди пиши»

Чтобы система функционировала, рассказывает Елизавета, параллельно рисуя схему работы своего направления, нужен «центр коммуникации», которым и является инкубатор, созданный «Сигмой» и новосибирским «Инновационным медико-технологическим центром». На нем — помощь предпринимателям-инноваторам, которые хотели бы довести научное открытие до производства: формирование команды, поиск оборудования и описание рынка.

— Моя задача во всей цепочке развития проектов — провести первичную оценку стартапа, подобрать команду, проанализировать ход работы и по возможности подстилать соломку, — объясняет Елизавета.

Основной объем инвестирования ложится на наноцентр, но необходимо найти «якорного» партнера за рубежом и основного федерального союзника. В одном из проектов «Сигмы» это бельгийская компания Pepric и медицинский технопарк НИИТО в Новосибирске.

Раньше для лечения применяли фармацевтические препараты, в том числе и химического происхождения, но это не всегда продуктивно

— Давайте я вам объясню, в чем смысл регенеративной медицины вообще! — предлагает Елизавета. — Есть человек, который болеет. Раньше для лечения повсеместно применяли всевозможные фармацевтические препараты, в том числе и химического происхождения, но это не всегда продуктивно. Иногда лучше взять немного клеток и с помощью разных методов научить их лечить конкретную «поломку». А после обучения ввести их человеку и наблюдать, все ли с ним хорошо. Проблема тут такая: когда вы тренируете клетки за пределами организма, у вас нет гарантии, что, попав обратно, они не станут, например, опухолью. Для этого нужно смотреть, как клетки себя ведут.

— Когда вы искали, куда вам расти, и не находили такого места в России, почему не уехали за границу?

— Все, на самом деле, прагматично. Там тоже есть свои существенные минусы. Например, в Европе есть система работы, согласно которой для вывода медицинской технологии на рынок нужно разрабатывать ее минимум двадцать семь лет. А в России в области регенеративной медицины системы нет, ты сам ее строишь. Чистый лист — иди пиши. Например, мы планируем, что в течение пяти-семи лет появится готовый продукт — полимеры с живыми клетками, которые смогут заменить, допустим, утерянный кусок кости, который врастет и достроит ее. Хотя внедрение на рынок прибора, который нужен для процедуры, наверное, займет около десяти лет.

Ученый — профессия. Инноватор — склад характера

— Я не планирую возвращаться в лабораторию, — говорит Елизавета. — Не вижу практического смысла. Ведь моя ценность не в том, что я хороший исследователь. А в том, что я знаю, как исследования проводить. Есть тактическая позиция, которая строится на практическом опыте, а есть стратегическое мышление — когда ты видишь перспективу.

— Но если проект окажется успешным, насколько это будет и ваше достижение?

— Мои коллеги шутят и называют меня «мамочкой». Видимо, я и правда мамочка, но только очень строгая: пришел подростковый возраст — иди деньги зарабатывай.

— И вы легко отпускаете от себя проекты?

— А как не отпускать? У любых возможностей есть границы. Тем более, после сборки стартапа нужны те, кто будет «сидеть в окопах» — люди, методично увеличивающие продажи и наращивающие связи.

— А есть ли инноваторы?

— Да. На самом деле, кто такой инноватор? Это человек, который постоянно преодолевает сопротивление среды, чтобы сделать нечто новое. Нет логических причин, которые заставляют его это делать, кроме разве что каких-нибудь фрейдовских... Это просто человек, которому не наплевать.

— Получается, что инноватор и ученый — это не одно и то же?

— Инноватор — склад характера, а ученый — профессия. Это просто разные категории.

— А в современной науке ученый может оставаться просто исследователем или он обязательно должен быть и инноватором, и менеджером в одном лице?

Когда к нам поступит пациент, мы положим его в сканер, расшифруем ДНК и сделаем лекарство конкретно для него

— Дело вот в чем... Глобальная экономика сейчас такая, что, если наука не сможет самоорганизоваться, наладить процесс собственного ранжирования и конкурентного анализа, то за нее это сделает внешняя среда. Проблема науки в том, что она жила и живет за счет субсидий государства, читай: граждан и предпринимателей. Граждане давно не понимают, чем занимается наука, а корпорации все чаще попадают в ловушку переходного этапа, когда старые технологии не эффективны, а новые еще не созданы. В такой ситуации они придерживают деньги, не знают, куда их вложить. В итоге образуется пузырь, а когда он лопается, расплачиваются и компании, и граждане, и государство. Инновационная отрасль, которая тесно связана с наукой, призвана это сгладить. Под таким давлением наука эволюционирует в любом случае, но, чтобы было хорошо самим ученым, им нужно включиться в этот процесс, иначе это сделают люди, которые не обязательно будут что-то понимать в тонкой научной организации.

— Зачем вы остаетесь в этой сфере — зарабатываете деньги?

— Чтобы зарабатывать, нужно понимать, для чего. Дом мне не нужен — все равно я живу то здесь, то там. На поездки мне хватает. Ем я хорошо. На одежду тоже хватает. Мне приятно, когда у меня хорошая зарплата. Но, пожалуй, я не готова остановиться в развитии и начать строить собственный бизнес. Мне еще есть чему учиться.

— Интересно, чем вы будете заниматься лет через двадцать?

— Буду писать мемуары где-нибудь в норвежских фьордах.

— А недалеко будет тихонечко работать собственный заводик?

— Думаю, через двадцать лет не будет смысла в собственном заводе. Прибыльнее работать консультантом в госпитальном комплексе. Ведь смысл реформации современной медицины прост: нам не нужны фармацевтические заводы. Больница сама начинает работать как конвейер, обеспечивая собственные нужды за счет новых технологий. Когда к нам поступит пациент, мы положим его в сканер или расшифруем ДНК на всех возможных уровнях и поставим диагноз, а дальше возьмем кусок его собственной ткани и сделаем лекарство конкретно для него. Как будет готово — вколем и через четыре часа отпустим человека домой. Вот и все. Это, конечно, примитивное описание, но смысл примерно такой. А фармацевтические компании останутся держателями технологий, которые на таком конвейере работают. Большие корпорации уже к этому идут.

— Как считаете, люди станут от этого счастливее?

— Наука здесь ни при чем. Ничто не мешает человеку быть счастливым.

— А вы счастливый человек?

— Что такое счастье?.. Это точно не спокойствие, когда ты, как мышка в известном опыте, непрерывно стимулируешь дофаминовую область нажатием кнопки. В каждый момент времени нужно понимать, что ты можешь делать... Сейчас я могу летать между Москвой и Новосибирском, еще иногда в Брюссель заглядывать. Меня это не напрягает, а лет через пятнацать я уже буду вынуждена вести более спокойный образ жизни. В какой-то момент я просто столкнусь с тем, что придут люди гораздо сильнее и умнее меня. Мне останется только обобщить свой опыт и предложить им модель его применения. Я не смогу дать этим людям ничего, кроме менторства. И скорее всего, я не буду старой. Мне будет лет сорок-сорок пять, но уже придет поколение новой формации.

Анна Горбунова, «Русский репортер»