Как власти отреагировали расстрелами на аварию в Прокопьевске
84 года назад в Кемеровской области произошла авария с вагонеткой. Погибли шесть человек. Руководство Советского Союза ошибочно трактовало обстоятельства трагедии, объявив ее «взрывом» и постановив расстрелять причастных.
Тайга.инфо перепечатывает текст «Новой газеты» «Расстрелять на раз. Как Сталин отреагировал на аварию в Прокопьевске».
На шахте в Прокопьевске 10 ноября 1937-го произошла авария. Груженная лесом вагонетка сорвалась вниз, убив шесть человек. Лишь через три дня первый секретарь Новосибирского обкома сообщил об этом в Москву шифровкой (тогда Кузбасс входил в Новосибирскую область — прим Тайги.инфо).
Как только телеграмму расшифровали и положили на стол Сталину, на документе появилась его грозная резолюция: «Предлагаю изобличенных по взрыву в Прокопьевске привлечь к суду, расстрелять, о расстреле опубликовать в новосибирской печати. Сталин». Члены Политбюро со Сталиным согласились, оставив ниже свои подписи. На следующий день, 15 ноября, его резолюция была оформлена как решение Политбюро.
Сталин невнимательно прочитал документ, а соратники не посмели перечить, послушно подписав документ. Ну со Сталиным все ясно: он был скор на расправу. А ведь ни о каком взрыве в телеграмме не было и речи. Ну и что?
Был взрыв, не было взрыва — какая разница. Все равно — расстрелять!
163237
И главное — «повязать кровью» и своих ближайших соратников. Пусть тоже подписывают расстрельные распоряжения.
Интересно и другое. Сталин как-то по старинке пишет «разстрелять». То есть — «раз» стрелять. Понятно, что расстрелять можно только один «раз». Второго раза не бывает. Но чаще это слово Сталин употреблял в десятках своих резолюций в правильном написании. Рябит в глазах, насколько оно было привычным в сталинском лексиконе.
Погибших от удара вагонеткой — на шахтерском профессиональном жаргоне «козой с лесом» — было шесть человек. Согласно телеграмме один погибший был кадровым рабочим, а остальные детьми спецпереселенцев (читай: высланных крестьян) возрастом от 12 до 24 лет.
И тут возникает масса вопросов. Почему на шахте на подземных работах трудятся дети, сколько среди погибших несовершеннолетних и, наконец, была ли хоть как-то поставлена охрана труда?
Установить имена погибших 10 ноября 1937-го не составило труда. Они есть в «Книге памяти шахтеров Кузбасса/Прокопьевска». Это горный мастер Никонор Гриценко 45 лет, буровые мастера Федор Бутов 20 лет и Андрей Кожемякин 24 лет, слесарь Валентин Акулов 19 лет, плитовая (работница на площадке для приема грузов) Прасковья Шевцова 23 лет и коногон Николай Козлов 20 лет. Так их возраст указан в «Книге памяти».
Вот вопрос: где неправда? Был ли коногон Козлов мальчишкой 12 лет, и если так, то кто ему подправил года задним числом? А другие — им по-настоящему было сколько лет? Вероятнее всего, снаряженная Кагановичем комиссия прикрыла эту неприглядность и скрыла факт использования детского труда. И, скорее всего, в «Книгу памяти» внесены неверные данные о возрасте на основе выводов комиссии по расследованию аварии.
Перечисленные в телеграмме арестованные главные механики треста, шахты и лесодоставщик были назначены виновными. Какова была их участь, были ли они осуждены и расстреляны, к сожалению, не удалось установить. А вот первого секретаря обкома Ивана Алексеева расстреляли в феврале 1939-го. Ну, конечно, не за эту аварию. У Сталина был особый счет к своим выдвиженцам. Алексеева обвинили как участника «контрреволюционной террористической организации». В 1956-м, само собой, реабилитировали.
Но вот откуда у Сталина эта убежденность, почему непременно — взрыв, злой умысел, вредительский акт, а не просто разгильдяйство и нарушение технических норм? Конечно, это тоже преступление, но ведь не контрреволюционное. Увы, атмосфера 1937-го была напрочь отравлена прозвучавшим на февральско-мартовском пленуме сталинским постулатом о том, что страна наводнена заговорщиками и вредителями, шпионами и диверсантами.
За десять лет до этих событий был установлен порядок, когда любую производственную аварию следовало прежде всего рассматривать как вероятный «акт диверсии». В приказе ОГПУ № 83/33 от 21 апреля 1927-го прямо так и говорилось: «Во всех случаях происшествий (пожар, взрыв, авария)… тотчас по их возникновении приступить к агентурному расследованию и тщательно изучать всякое происшествие, независимо от степени его значительности, под углом выявления диверсионного вредительства или неудавшейся попытки к нему».
Ну, если под таким углом зрения смотреть, то «диверсант» всегда найдется. Технический руководитель или инженер с чуждым социальным происхождением — ясно, вредитель!
Так что за минувшие со времени приказа десять лет «органы» прошли выучку и приобрели богатый опыт фабрикации дел по «вредительству».
А уж процессов открытых и закрытых провели не одну сотню.
Обличительный градус с годами рос. К 1937-му коварные козни «диверсантов-вредителей» стали дежурной темой печати, главным стержнем партийной пропаганды. На втором «Московском процессе» в январе 1937-го прокурор Вышинский блистал ораторским мастерством и образностью художественного слова. Обличая подсудимых в организации диверсий и железнодорожных крушений с человеческими жертвами, он патетически восклицал: «Я обвиняю не один! Рядом со мной, товарищи судьи, я чувствую, будто вот здесь стоят жертвы этих преступлений и этих преступников, на костылях, искалеченные, полуживые, а может быть, вовсе без ног… Пусть жертвы погребены, но они стоят здесь рядом со мною, указывая на эту скамью подсудимых, на вас, подсудимые, своими страшными руками, истлевшими в могилах, куда вы их отправили!»
Через год на процессе «Право-троцкистского блока» в марте 1938-го Вышинский развивал кладбищенскую тему: «Требует наш народ одного: раздавите проклятую гадину! Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных людей, всего советского народа».
Высокий стиль, школа! У Вышинского учились, его пафос подхватывали обвинители на многочисленных показательных процессах, прокатившихся волнами по регионам в 1937—1938 годах.
