"Вечерний Новосибирск": Оранжевый туман над СибАГС

«Не дай нам Бог оранжевых революций в Новом году»
(Из выступления ректора СибАГС Е.А. Бойко
на новогоднем вечере в академии в декабре 2005 г.)

Поздравляя коллектив, Е.А. Бойко, вероятней всего, имел в виду не столько Россию, сколько выборы ректора СибАГС в июне 2006 года. Вообще говоря, выглядит довольно странной аллергия на оранжевый цвет у человека, который стал ректором в результате явно оранжевой революции 1991 года, — первой такой революции на советском и постсоветском пространстве.

Мне кажется, что аналогия между Е.А. Бойко и Б.Н. Ельциным, которую проводит в своей статье «Академия госслужбы: кризис углубляется» от 18 мая 2006 года профессор В.В. Демидов, является все-таки несколько натянутой. При разном отношении к первому президенту РФ вряд ли кто-нибудь оспорит то, что к моменту своего прихода к власти он был популярной и масштабной личностью, имевшей за плечами опыт руководства крупнейшим регионом, равно как и опыт пребывания в составе высшей партийной элиты. Е.А. Бойко к началу 1992 года не имел за своими плечами ровным счетом ничего, что хотя бы в малой степени соответствовало требованиям ректорской должности. Ни ученых степеней и званий, ни солидных публикаций, ни опыта руководителя, ни личной харизмы — абсолютно ничего, за исключением сомнительного федерального мандата. Конечно же, его «двигали», но что это были за фигуры и силы, — об этом мы, наверное, никогда не узнаем.

Как бы то ни было, упомянутая выше аналогия явно хромает. Рассматриваемый персонаж напоминает не самого Б.Н. Ельцина, а определенную породу людей из ельцинского кильватера, как раз с оранжевой ментальностью и соответствующими мотивациями. Среди них были, конечно, и откровенные проходимцы, изначально рассматривающие власть как средство быстрого личного обогащения. Но нас интересуют другие — скорее идеалисты, чем циники, скорее амбициозные романтики, нежели стяжатели. Обостренное неудовлетворенное честолюбие причудливым образом соседствовало в их мироощущении с подвижничеством, наивность и некомпетентность сочетались с нерастраченной пассионарностью. В начале 90-х таких людей появилось немало и в Москве, и в провинции. Из институтских аудиторий и редакций газет они совершали феерическое восхождение по карьерной лестнице, минуя две, три, а иногда и пять ступенек. Часто это были вполне симпатичные личности. Но именно о них (имея в виду и себя), точнее, о тех, кто перепрыгнул не пять, а десять ступенек карьерного роста, Руслан Хасбулатов выразился с грустной определенностью и присущей ему неподражаемой непосредственностью: «Нам нельзя было доверить даже губернию».

Что было общим для людей такого сорта, к которым, как мне кажется, принадлежал и Е.А. Бойко, — наличие некоторой Идеи, которая служила не только смыслообразующим началом их деятельности, но и являлась оправданием их явного несоответствия занимаемым должностям. В нашем случае такая идея тоже имелась. Дело в том, что Е. А. Бойко изначально не рассматривал Сибирский кадровый центр (так тогда именовался СибАГС) как классический вуз. В его представлении СКЦ должен был стать именно Центром, координирующим кадровую политику в Сибирском регионе, оказывающим органам власти консалтинговые услуги и совместно с ним формирующим кадровый потенциал государственной службы новой России.

Эти представления, навеянные тем самым оранжевым туманом начала 90-х годов, были, конечно, в высшей степени наивными, по крайней мере, в двух отношениях. Во-первых, влиятельные региональные бароны 90-х годов никогда бы не позволили какой-то неведомой доселе структуре вмешиваться в кадровую политику, проводимую ими в своих владениях. Во-вторых, на более или менее равноправное партнерство и сотрудничество с ними мог претендовать только тот, кто имел в своем распоряжении некоторые реальные ресурсы и влияние, а не только зыбкий федеральный статус. Такими ресурсами объективно мог быть только высокий научный потенциал и авторитет, которыми к тому времени не располагал ни сам Бойко, ни возглавляемый им коллектив. Логика развития Сибирского кадрового центра, императивы его руководства напрашивались в этой ситуации сами собой: формированное создание научно-образовательных и научно-исследовательских инфраструктур, их приоритетное финансирование и приоритетное внимание к ним. Именно приоритетное, и даже не сверхприоритетное, несмотря ни на что, поскольку экономию в этих вопросах, которую может себе позволить вуз с высоким научным престижем и репутацией, не может позволить себе вуз, у которого такой репутации нет и за которую еще предстоит бороться в условиях жесткой конкуренции.

Но, повторяю, Е.А. Бойко, по моему мнению и мнению людей, близко знавших его в то время, не рассматривал Сибирский кадровый центр в качестве нормального вуза и отказывался видеть его будущность в академической плоскости. Отказывался, несмотря ни на что: ни на объективную логику вещей, ни даже на осуществленное по решению сверху преобразование СКЦ в Сибирскую академию госслужбы, что было интерпретировано им, скорее всего, как формальное, ни к чему не обязывающее переименование. И отсюда проистекает глубокий, продолжающийся по сей день конфликт: с одной стороны, объективные требования ситуации, а также чисто формальные требования, предъявляемые к СибАГС, как академии (наличие докторантуры, аспирантуры, диссертационных советов и т.д.). А с другой стороны — внутреннее нежелание ректора двигаться по этой дороге, воспринимаемой им как навязанной и противоречащей его внутренним убеждениям и мотивациям.

Этот личный, глубоко внутренний конфликт ректора дорого обошелся для возглавляемой им академии. Ее пятнадцатилетняя история в том, прежде всего, что касается наращивания научного потенциала, но не только этого, оказалась в очень большой степени историей нереализованных возможностей. Тому множество подтверждений. Но достаточно одного — даже проректор по науке появился в СибАГС лишь в 2001 году, то есть через десять лет после создания академии. Им стал профессор А.В. Евсеенко, который через пять лет оказался виноватым в том, что и эти последние пять лет ситуация с наукой в СибАГС оставалась печальной. «Наконец, мы от него избавились», — так прокомментировал Е.А. Бойко отставку уважаемого профессора.

Есть некоторые основания полагать, что у ректора изначально отсутствовала внутренняя академическая культура, пускай даже в ее советской редакции, и это само по себе сыграло с ним злую шутку. Было, в общем и целом, неплохо, что он пришел к руководству с большой идеей, неважно, была она оранжевого или иного цвета. В конце концов, идею эту можно было рассматривать как масштабность и большую перспективу. Но как многие люди оранжевого окраса, он не мог соотнести Идею и реальность, не смог в нашем случае осознать, что любая его масштабная идея подразумевает опору на интеллектуальную элиту, подразумевает ускоренное интеллектуальное развитие академии во что бы то ни стало и любой ценой.

Такого осознания не было. В итоге большая Идея обернулась вялотекущей рутиной, а великие замыслы выродились в судорожную деятельность по удержанию власти, да в мелочную мстительность — настолько мелкую, что на ее фоне даже месть кота Леопольда выглядит злодейством шекспировского формата. Большая часть тех, кто первоначально был увлечен его энтузиазмом, кто готов был идти за ним, не руководствуясь меркантильным расчетом, кто видел в нем лидера, а не заурядного руководителя средней руки, — эти люди были вынуждены уйти, либо перешли в глухую оппозицию (перечислять поименно — получится целый мартиролог). На кого опереться? На таких, как профессор-психолог, очевидно, по недоразумению заведующий в академии юридической кафедрой, на человека, который пять лет назад в присутствии массы свидетелей и с пеной у рта призывал «гнать Бойко из академии поганой метлой», который затем был приближен и обласкан, который даже получил квартиру (не будучи, разумеется, бомжем)? Слишком ненадежная опора. Сам Бойко, человек неглупый, прекрасно понимает, чего стоят люди такого сорта. На кого еще? На тех, кто рассматривает академию исключительно как кормушку, источник дохода? Или на ту часть персонала, которая недолюбливает или даже ненавидит яйцеголовых? Такая шаткая категория, к тому же не очень приятная для человека с остатками менталитета революционера-романтика.

Собственно, у него было два выхода. Либо уйти в середине — конце 90-х вместе с другими оранжевыми людьми, такими как, скажем, Г. Бурбулис, подписавший в 91-м распоряжение о назначении Бойко на должность ректора СКЦ. Либо же измениться кардинальным образом. Ни то, ни другое он сделать не смог или не захотел. Теперь ему, конечно, можно сочувствовать, ибо, как мне представляется, он сегодня — глубоко одинокий человек, испытывающий тяжелый внутренний разлад и дискомфорт. Человек, так и не ставший своим ни в академической среде, ни в коридорах власти, обреченный на постоянную борьбу с репутацией парвеню, до конца неуверенный ни в ком за пределами своего кабинета и нескольких приемных, — завидовать тут нечему. Талантом вовремя уходить обладают отнюдь не все руководители. Отнюдь не все способны сделать это так эффектно, как Диоклетиан или Ельцин. Е.А. Бойко этого сделать не смог. И теперь у него может появиться шанс сыграть отнюдь не героическую или трагическую роль и даже не роль Злодея, а малопочтенную роль главного персонажа в затянувшемся фарсе, поставленном неталантливым режиссером на провинциальной сцене.

Алексей ИВАНОВ, "Вечерний Новосибирск", 26 мая 2006