Надышаться Якутией

Недавно я впервые ощутил себя москвичом — не «четыреста двенадцатым» из моего детства, а именно столичным жителем, прибывшим из престольного града в далёкую провинцию — так, как чувствуют себя у нас в Новосибирске настоящие москвичи, посетившие нашу самоназванную столицу Сибири и взирающие на местный уклад с недоумением и умилением.

Аналогии неслучайны: расстояние Москва–Новосибирск приблизительно соответствует километражу Новосибирск–Якутия, время в пути одно и то же, а тут ещё и довелось лететь бизнес-классом, с его сервисом, предупредительными стюардессами, широкими и удобными креслами, фарфоровыми чашками и мельхиоровыми ложками, — после чего я вступал на землю Якутии уже совершеннейшим денди, по собственным ощущениям. Но внутренний пафос и некоторое, чего греха таить, столичное превосходство оказались быстро разбиты в пух и прах местными реалиями — очень трогательными и, как принято говорить нынче, мимимишными, — тут всё оказалось каким-то простецким и по-доброму наивным.

Тут всё оказалось каким-то по-доброму наивным

В местной университетской столовой тут прямо в зале стоит микроволновка — чтобы студенты могли подогреть остывшие за время стояния в очереди первое, второе и компот; такого я не видел ни в одной столовой в родном городе.

Тут страшно любят истории о том, что якутяне в очередной раз попали в книгу рекордов Гиннеса — на этот раз с сеансом одновременной игры на местном народном инструменте; участников набралось аж больше тысячи, хвастает наш экскурсовод, честно признаваясь, что этого инструмента просто больше нигде в мире нет, потому и состоялся рекорд.

Тут тот самый экскурсовод, Мирослав, на вопрос о том, есть ли в республике известные поэты и прозаики, простодушно отвечает: «Я», — а потом читает на якутском свою поэму о родине. На якутском, потому что на нём мало кто пишет, так легче пробиться в великие — всё так же простодушно добавляет он.

Тут работник музея вечной мерзлоты показывает новое рекордное достижение местных животноводов (тоже из книги рекордов Гиннеса) — огромный замороженный куб молока, в котором аж сто десять литров. «Теперь сто восемь», — меланхолично поясняет наш сопровождающий, увидев, что новосибирская делегация немедленно кинулась отколупывать ледяные куски, решив проверить, молоко ли это.

Спортивное начальство не считает зазорным устраивать в местный футбольный клуб собственного отпрыска — прямо как когда-то ливийский диктатор пристраивал в известную команду своего сына

Тут страшно переживают, услышав от журналиста вопрос, уж не родственник ли высокому начальству тот футболист местной команды, — и с облегчением выдыхают после спешной проверки: нет, они всего лишь однофамильцы, тут у многих простые русские фамилии — Яковлев, Иванов, Петров. Вздыхаем и мы — наше спортивное начальство не так щепетильно: областное регулярно отправляется в места не столь отдалённые, а городское не считает зазорным курировать местный футбольный клуб и устраивать туда же собственного отпрыска — прямо как когда-то ливийский диктатор пристраивал в известную итальянскую команду своего сына. Но в том клубе Каддафи хотя бы был совладельцем, а местные начальники устраивают свои дела за бюджетные деньги. Парень-то наш как раз неплохой футболист, но речь не об уровне его подготовки, а о моральном, недоступном чиновникам, аспекте этой некрасивой истории.

А ещё тут есть «Территория трезвости» — никаких шуток, совершенно серьёзно: именно такую вывеску мы обнаружили на одном из домов Якутска. Даже стало как-то неловко — мы как раз возвращались с посиделки, на которой боролись с трезвостью в меру сил.

Тут призёршу мирового чемпионата, ещё даже не чемпионку, встречает почётный эскорт из республиканского начальства, министры и секретари — и в ответ она признаётся, что, хотя тренироваться удобнее где-то там, в Венгрии или Хорватии, но домой она прилетает, несмотря на расстояния, чтобы «надышаться родиной и набраться сил» — и эти слова в её устах не выглядят высокопарными, скорее трогательными.

Тут школьные золотые медалисты из Нерюнгри едут восемь часов на разбитой маршрутке, лишь бы попасть в Якутск на вручение медалей из рук самого президента, — и когда награждение оказывается не таким торжественным, это становится предметом отдельной передачи на местном ТВ. Но выпускники не слишком расстроены, они рады, что разыскали местный суши-бар — теперь будет, о чём рассказать друзьям, — как же, такая экзотика.

Таксист, что везёт меня в последний день, тоже какой-то трогательный, как и его машина — тот самый четыреста двенадцатый, лупоглазый, со встроенными самодельными электроподъёмниками стёкол и кондиционером, вернее, тем, что он называет таковым, — комплектом из десятка маленьких вентиляторов, дующих, кажется, отовсюду, даже из-под ног («Когда женщина едет, я нижний выключаю», — почему-то краснеет водитель).

В «экономе» никакого фарфора и широких кресел, зато стюардессы-якутяночки такие же трогательные

На обратной дороге в самолёте моё место в обычном «экономе». Тут нет никакого фарфора и широких кресел, зато стюардессы-якутяночки такие же трогательные, как и в прошлый раз — они честно предупреждают, что апельсиновый сок немного кислит, лучше возьмите яблочный. Из аэропорта меня везёт «Тойота» — четыреста двенадцатых в Новосибирске ещё поискать, — но кондиционер в ней не работает, потому открыты окна и в лицо бьёт ветер с запахом непроходящей вот уже месяц гари.

Я в столице Сибири — с чадящими заводами и машинами, горящими и никому не нужными торфяниками и бездарно играющими футбольными клубами — и совсем не рад этому сейчас. И я когда-нибудь вернусь в Якутию, пусть даже без фарфора и в обычном «экономе», — но полечу туда уже не как чванливый «столичный» житель, полечу просто так, надышаться и набраться сил, — не сочтите это за высокопарность.