Тимофей Кулябин: «Крест в руках артиста — это бутафория»

06 Май 2015, 03:40

Режиссер спектакля «Тангейзер» в Новосибирском театре оперы и балета Тимофей Кулябин рассказал изданию Znak.com о сути его постановки, православном активизме, «поселковой политической разборке», отношениях Вагнера с Христом и наличии грани допустимого для художника.

Тайга.инфо публикует выдержки из интервью режиссера Екатерине Винокуровой, полностью его можно прочитать на сайте Znak.com.

— Опера «Тангейзер» снята с репертуара в Новосибирском театре оперы и балета, директор театра Борис Мездрич уволен. Но по делу об осквернении религиозных символов вас оправдали. Вы себя ощущаете проигравшим или выигравшим?

— Видите ли, мне вообще не нравится такая формулировка — «победитель», «проигравший». Мне кажется, эта формулировка упрощает ситуацию, опошливает ее. Есть несколько аспектов. Первый — мне бесконечно жаль огромного труда всей команды, который был проделан над спектаклем: это больше года подготовки, еще до начала репетиций, это труд драматургов, художников, переводчиков, это огромное количество приглашенных актеров, огромное количество музыкантов, технических работников. Был проделан огромный профессиональный труд, который сейчас уничтожен. Для меня лично все это — большая боль. Второй аспект связан с увольнением Бориса Михайловича Мездрича. Один из лучших театральных менеджеров страны, выпускает спектакль, который сразу после премьерных показов получает премию профессионального издания «Музыкальное обозрение» в категории «Спектакль года», отправлен в отставку. Это вызывает чувство досады и непонимания. Все усилия огромного количества профессионалов оказались выброшены, не нужны, убиты, причем убиты огульно, стремительно и поспешно. Третий аспект. Несмотря на все это суд был нами выигран, что в общем-то свидетельствует о том, что в данном конкретном случае восторжествовал здравый смысл, потому что, когда в зале суда режиссер защищает героя художественного произведения, это само по себе несколько странно и даже, не побоюсь этого слова, абсурдно. Если бы решение судьи было другим, ситуация могла бы развернуться еще более болезненно и неприятно.

— Почему Вы выбрали такую трактовку и ввели в оперу образ Христа?

— Давайте сразу уточним. В спектакле нет образа Иисуса Христа, там есть эпизод киносъемок, в котором есть актер, который играет артиста, исполняющего роль Христа в фильме режиссера Генриха Тангейзера «Грот Венеры». Вымышленный режиссер, снимающий кино (являющееся по определению вымышленной реальностью), в котором он выдумал, что в гроте Венеры побывал Иисус. За этот фильм режиссера Генриха Тангейзера объявляют персоной нон-грата, потому что он, по мнению профессионального сообщества, переходит грань допустимого. В итоге он изгнан, забыт и в конечном счете сходит с ума. И, что интересно, если прочитать оригинальное либретто оперы Вагнера, то провал Тангейзера на Вартбургском состязании певцов и обструкция, которой он подвергается, отчасти стали пророческими для самого композитора. Поясню, во время премьеры второй редакции «Тангейзера» в Париже Вагнер, как и его герой, был также подвергнут обструкции и изгнан. Важно знать, что «Тангейзер» — самая автобиографичная опера Вагнера, а в годы её создания композитора интересовала тема христианства: во время начала работы над партитурой он пишет кантату для мужского хора под названием «Деяния Апостолов», которая по своему музыкальному строю напоминает мужские хоры рыцарей-певцов из Вартбурга. А чуть позже он создает набросок драмы «Иисус из Назарета», который был опубликован уже посмертно. Так что, если учитывать параллели между Тангейзером и Вагнером, то фигура Христа в фильме Генриха Тангейзера «Грот Венеры» возникает не случайно. Кстати, все, кто присутствовал на спектакле, были об этом осведомлены, поскольку в буклете объяснены все нюансы трактовки, в том числе есть отдельные главы, такие как «Религиозные идеи в творчестве Вагнера» и «Фигура Иисуса Христа в кинематографе».

«Идеальный шторм» «Тангейзера»

— А с чем связано было решение осовременить трактовку?

— Оперная режиссура, если говорить грубо, делится на два направления. Первое — это так называемая «классическая» постановка, когда сюжет оперы, время и место действия не подвергаются изменению, когда мы видим костюмированную иллюстрацию композиторской партитуры. Второе — так называемое «осовременивание», или «режиссерская опера», зародилось еще в 70-е годы преимущественно в центральной и восточной Европе, в основном в немецкоязычных странах. Суть заключается в том, что оперный сюжет, связанный, как, например, у Вагнера, с далеким от нас Средневековьем, адаптируется для современного зрителя, ищется эквивалент. Такие адаптации нужны для того, чтобы приблизить устаревший сюжет к сегодняшнему дню, чтобы опера резонировала с современностью и не оставалась памятником ушедшей эпохи. Это позволяет зрителю воспринять сюжет как близкий и доступный. Поясню на собственном примере постановки оперы «Тангейзер», где главные герои — рыцари-миннезингеры. Сегодня их нет, но эквивалентом таким героям может стать любая творческая личность: писатель, художник, режиссер. Если рассуждать поверхностно, то изменение кажется радикальным, но на самом деле я остался верен сути вагнеровского сюжета. Более того, мы уже не имеем представления ни о гроте Венеры, ни о паломниках в Рим, ни о рыцарских поэтических состязаниях. Это от нас далеко. Но, что любопытно, в том же Новосибирском театре оперы и балета у меня идет спектакль «Князь Игорь», который абсолютно «классический».

— Вы сами человек верующий? Каковы ваши отношения с церковью вне конфликта вокруг оперы?

— Знаете, это самый популярный вопрос, который задают мне журналисты последние два месяца, как будто верующий я или нет, меняет суть дела. Потому что вроде как, если я неверующий — я сделал все специально; если же верующий, то я провокатор; и оба варианта ответа можно использовать против меня. Но вам я все-таки отвечу на вопрос. Для меня лично тема Бога — Иисусом ли его называют, Аллахом или Буддой — очень важна. В последних моих спектаклях так или иначе звучит тема Бога в современном мире. Я часто об этом думаю. Я уверен, что надо мной есть высшие силы, в противном случае я бы не тратил столько времени на поиск ответов на этот вопрос. Теперь о церкви. Я занимаюсь искусством, а европейское искусство, в том числе и русское, так или иначе связано с религиозной тематикой, во многом основано на религиозных сюжетах. Безусловно, я читаю литературу, изучаю тему религии, потому что если я не буду в этой теме сведущ, я просто не смогу разобраться в большом количестве произведений мировой культуры, к примеру в романе «Идиот» Достоевского или в опере «Тангейзер» Вагнера.

— Как вы считаете, в чем все-таки суть конфликта? Вы вообще делали какие-то шаги к примирению с «православными активистами»? Почему вообще все так вышло?

— Я думаю, что конфликт не имеет никакого отношения к спектаклю. На мое ощущение, это поселковая политическая разборка, в которой и постановка, и «религиозные чувства верующих» использовались группой радикально настроенных лиц в своих целях. Что касается шагов к примирению, то мы с Борисом Михайловичем Мездричем неоднократно искали пути диалога с оппонентами. Но абсурдность ситуации заключается в том, что так называемые «православные активисты» — впрочем, как и сам митрополит, — не видели спектакль и тем не менее выдвинули против него ложные обвинения и подали заявление в правоохранительные органы. Мы говорили, что готовы к диалогу с оппонентами, даже когда шли прокурорская проверка и проверка следственного комитета. К сожалению, наши призывы были проигнорированы.

Крикливый: «Искусство должно провоцировать»

— Вы считаете допустимым, когда в спектакли вводятся религиозные символы?

— Попробую объяснить вам на конкретном примере — опере Вагнера «Парсифаль». В ней есть двухчасовой ритуал церковного обряда. И режиссер, осуществляющий постановку, естественно, репетирует этот обряд. Он выходит на сцену и объясняет артистам, кто, откуда и куда идет, какие предметы они держат в руках и так далее — то есть, по сути, видоизменяет обряд относительно его жестких церковных канонов. Но поскольку дело происходит не в храме, а в театре, события перестают быть сакральными и становятся вымышленными. И если мы заговорили об обрядах, то в театре тоже есть обряд. Я попробую объяснить на простом сравнении: верующий приходит в храм и присутствует на проповеди, где священник, облачаясь в одеяние, передает ему важную информацию. Это «священный обряд»; зритель приходит в театр и присутствует на спектакле, где актеры, облачаясь в костюмы, передают ему важную информацию. Это тоже «священный обряд». Если я попрошу священника внести изменения в проповедь или убрать из нее что-то, это будет некорректно, неэтично. Я нарушу обряд. И если священник попросит театр внести изменения в спектакль, убрать что-то, это будет некорректно, неэтично. Он тоже нарушит обряд. Теперь по поводу предметов религиозного культа на сцене. Любой предмет, появляющийся на театральных подмостках, — бутафория. Крест в руках священника в храме — это священный предмет, а вот крест в руках артиста, играющего священника на сцене, — это по определению театральный реквизит. И это необходимо понимать, в противном случае произойдет катастрофа.

— Можно ли показывать на сцене религиозные темы? И как стоит это делать?

— Если полностью отказаться от использования религиозных сюжетов на сцене, придется вычеркнуть из мировых оперных и драматических репертуаров львиную долю спектаклей. А как это делать — личная прерогатива каждого отдельно взятого режиссера.

— Вас, как и вашего героя Генриха Тангейзера, обвинили в том, то вы перешли грань допустимого. Для художника вообще есть такая грань?

— Тут необходимо договорится о том, что мы подразумеваем под понятием «грань допустимого». В противном случае это останется абстрактной формулировкой, которой можно легко жонглировать, как и, например, формулировкой «чувства верующих». Безусловно, если я убью человека на сцене и скажу — мол, мне так надо было для искусства, — то я перестану быть художником и стану преступником. Если же вымышленный персонаж «убивает» другого вымышленного персонажа и это расценивается как преступление и говорится о «грани допустимого», то возникает вопрос, понимают ли люди, выдвигающие подобные обвинения, что такое вымысел. Большинство из тех, кто предъявляет подобные обвинения мне, должны осознавать, что предъявляют их Генриху Тангейзеру. Происходит это, как я думаю, потому что они не смотрели оперу «Тангейзер» и реагируют на вырванные из контекста фрагменты. Вернемся к спектаклю. Одна из главных его тем — тема ответственности художника перед обществом. Как мне кажется, миссия художника — ниспровергать нормы. Но художник, затрагивающий сложные и спорные темы, зачастую оказывается не понят, становится заложником своих поисков, а в конечном итоге может «перейти грань» и пострадать. Но если он перестанет этим заниматься, он перестанет быть художником. В этом — его крест и боль. Если загнать художника в рамки, он начнет из них вырываться, это естественно, а последствия могут быть непредсказуемы.

Екатерина Винокурова, Znak.com