Фашизм под гжель и хохлому-6

12 Окт 2015, 12:10

Я был настоящим колонизатором. Там — на окраине империи — мы были лишены как ненависти, так и пренебрежения к другим народам, но при этом точно знали, какой национальности наш сосед. Шовинизм базировался на нашем положении имперской элиты. Местный же национализм до смешного примитивен.

Фашизм без ксенофобии — это что-то неполноценное, как пчела без жала или навоз без запаха. Но следует помнить, что современные европейские и российские движения, в основе которых лежит концепция социального государства и средневекового патриотизма, очень часто не транслируют свою ксенофобию, но она подразумевается и, при малейшей возможности, развернется в полном масштабе. Ужасы фашизма в массовом сознании обычно связаны именно с национализмом и расизмом, поэтому отсутствие ретрансляции ксенофобской идеологии мы воспринимаем как отсутствие самой ксенофобии. Но, если есть подмена целей и ценностей на ложные, и если сформирован находящий отклик в обществе корпоративизм — будет вам и национализм, и шовинизм, и расизм, как абсолютно неизбежное для массовых лжи и самообмана следствие.

Шовинизм — это вечная черта российского общества последних столетий. Я — русский окраины империи и знаю о чем говорю. В последнее время стало модным говорить о концепции «Русского мира». Честно говоря, я так до сих пор не понял, каким образом эта левацкая концепция, бесконечно далекая от целей развития и увеличения влияния русского культурно-языкового пространства, способна помочь России и русскому народу найти свое место в современном меняющемся мире. Не менее модным стало говорить о православии как важнейшем потоке в самоидентификации русского человека. При этом в данном концепте под «православием» понимается что-то весьма далекое от христианской веры и обремененное серьезной алогичной, но функциональной (то есть весьма пригодной для использования кем-то вроде «православных активистов») ксенофобской ненавистью. Этого я достаточно подробно касался в тексте, посвященном ситуации вокруг оперы «Тангейзер» и Монстрации.

Итак, ни один трезвомыслящий человек при любой идеологии, казалось бы, не может отрицать, что распад СССР был гигантской геополитической катастрофой. Однако это происходит сплошь и рядом. Демократический дискурс интересует только ликвидация власти КПСС на всем советском пространстве, а всё, что было сделано параллельно с этим, никого не волнует. Совковый дискурс интересует только развал империи как базы для соревнования с Западом за место в мире и власть над ним. Те самые окраины империи и люди, которые там живут и жили, не интересуют никого. Мир XX века — это мир перманентного сепаратизма. Преимущественно этнического. Причем, никто не нанес такого ущерба межнациональному миру и сотрудничеству, как Советский Союз, потому что тот хваленый советский интернационализм, о котором так много ностальгируют левые и правые бездельники, базировался не на понимании, уважении и развитии, а на нивелировании национальных отличий, отрицании уникальности национальных культур, уникальности культурной истории народов и даже на отрицании существования многочисленных этносов, языков, традиций как таковых.

Распад СССР проходил не по этническим границам, и сформировал три феномена этнического раскола: ирреденту, диаспору и бывшую элиту метрополии на окраинах империи. Я отношусь к последнему. Если вы хотите понять на предыдущих примерах то, что я собираюсь сейчас объяснять, перечитайте «Ким» — на мой взгляд, лучшее произведения Редъярда Киплинга. Только лучше с комментариями, потому что обрывочность и пустота современного образования дает ощущение ложного понимания контекста. А все очень и очень непросто.

Я — русский окраины империи. Мои предки пришли на территорию Семиречья в период с конца XIX века до середины XX века. Они принесли земледелие в кочевую страну, они первыми стали купаться в великолепном озере, которого местные жители боялись, они учились, работали, меняли и развивали эти земли. И любили их. Но любили исключительно по-киплинговски — только пока эти земли были частью империи, которой они на этих территориях и были. Конечно же, они были более образованными и трудолюбивыми, чем местное население. Они чувствовали себя местной элитой. А еще они были шовинистами, но только потому, что не хотели становиться диаспорой и не могли стать ирредентой. Когда я приехал в Россию, смеялся над местным русским национализмом — до такой степени это было примитивно и глупо. И до сих пор остается таковым.

Я знаю, что такое настоящий русский национализм. Мы жили в Киргизии в частично иноязычной среде. Более того, эта среда была полиэтничной и полиязычной, с русским в качестве языка культуры, науки, образования и настоящего европейского, для тех мест, прогресса. Мы не собирались учить язык населения той местности, на которой мы занимали привилегированное положение, потому что вся интеллигенция говорила только на русском языке. Мы и были этой интеллигенцией. Мы были очень разными и твердо делились на группы. Ни разу не было, чтобы я разговаривал с кем-то и не знал при этом, кто он по национальности. Вопрос о национальности был одним из первых, который задавали дети в первом классе школы. Все дети с самого маленького возраста знали, кто они по национальности и кто из окружающих «свой», а кто нет. Несмотря на это, все нормально между собой общались, все знали, что может обидеть человека, а что можно говорить смело, все знали, что подобный баланс и бытовая корректность — это вопрос выживания.

При этом вопрос принадлежности к группе не всегда совпадал с этнической принадлежностью. Отдельно держались европейские по культуре народы — русские, украинцы, немцы, корейцы. Но так же в этот круг попадали и обрусевшая (европеизировавшаяся) местная интеллигенция. Важным было фактическое признание преимуществ и элитарного характера русского культурного пространства над иными. Отдельно держались узбеки и уйгуры. Отдельно — киргизы, как относительно преобладавший в то время коренной народ. Отдельно были дунгане. Сами по себе курды. Сами по себе чеченцы. Остальные были слишком малочисленны, чтобы образовать диаспору, и зачастую просто ассимилировались.

Я, как и мои предки, по традиции был шовинистом. Среди моих друзей были не только русские и корейцы, но и узбеки. Друзьями и подругами моих сестер были киргизы, уйгуры, чеченцы, татары. Но я все равно чувствовал себя выше. Не потому, что был русским, а по традиции. Потому что видел вокруг себя зримые подтверждения того, что мой язык, являясь языком культуры и цивилизации, в этой среде служит социальным лифтом. Потому что видел, что подавляющее количество хорошего вокруг меня делали люди одной со мной национальности. Я был настоящим, воспитанным с детства, колонизатором и колонистом. И мне понадобилось не так уж и мало времени, чтобы это преодолеть. Но одно осталось неизменным: я родился в той самой трансцендентной Российской империи, я люблю свою страну, которая, между прочим, меня там бросила, и я никогда не забуду, что окончательно бросила в 2003 году в лице президента Путина. А то, что я родился в Киргизии, меня волнует очень мало. Я родился в империи, и та территория, которая не является частью этой империи, меня нисколько не интересует.

Зачем я это все так подробно рассказываю? Когда я приехал в Россию, то больше всего меня поразило две вещи: первое — огромное количество неграмотных, неинтеллигентных, нетрудолюбивых и десоциализированных людей одной со мной национальности. И, второе — невероятно низкий — до изумления — уровень исторической, географической, этнологической, этнолингвистической, этонокультурной грамотности русского населения Сибири. Там — на окраине империи — мы смотрели со своей элитарной колокольни и были лишены как ненависти, так и пренебрежения к людям других народов, но при этом точно знали, какой национальности человек, с которым мы общаемся. Оценка человека тоже была личной, а не основанной на его этнической принадлежности. То есть шовинизм базировался на нашем положении имперской элиты и на реальной информации вокруг нас.

Местный же национализм до смешного примитивен, это не интеллектуальный выбор. Русский национализм — это выбор униженного человека, который не способен разобраться в том, кого он и за что ненавидит, и делит мир лишь на «своих» и «чужих», возмущается, что «приезжие» наводят свои порядки, но не способен навести порядок в собственной голове.

В самой первой колонке о фашизме я уже говорил, что в России почти нет настоящих традиций, работающих на самосохранение общества. И вообще с традициями в стране плохо. Поэтому для любого униженного сознания, существующего в иллюзорном мире, принципиально важно сформировать мифологию традиционности. И что ляжет в его основу — антисемитизм, ненависть к нелегальным мигрантам, православие головного мозга или вечная борьба славяно-ариев с рептилоидами со времен, чуть превышающих возраст Вселенной — не так уж и важно.

Главное — это частичный отказ от реалий настоящего ради сохранения внутреннего комфорта. Фашизм не может не быть традиционным, но для современного российского фашизма характерно формирование идеологической надстройки на совсем уже дикой мифологической основе, потому что более приземленных идеологизированных ценностей в форме традиций нет и в помине. Зато есть потрясающее по своей глубине желание халявы десоциализированным бездельником (поэтому российский фашизм принципиально антилиберальный в экономическом плане). Есть перманентный псевдосциентизм, который позволяет тешить себя иллюзиями, что можно управлять процессами, сути и смысла которых не понимаешь (отсюда патернализм, этатизм и антирыночность).

Но в одном отношении российский фашизм точно не уникален — в своей ксенофобии. В этом тексте я намерено касался только одной из ее сторон — национализма-расизма-шовинизма. Но при этом есть еще систематизированная ненависть к исламу, к ЛБГТ-сообществу, к развитым, успешным и богатым странам. Казалось бы, можно было и этим направлениям ксенофобии посвятить отдельные тексты, но попробуйте все вышесказанное сегодня применить, скажем, к ненависти к гомосексуальности. И посмотрим, что у вас при этом получится. Подход универсальный, потому что базируется он не на фактах или реальных проблемах современного общества, даже не столько на идеологии и пропаганде, сколько на практически полном отсутствии образования, особенно гуманитарного, и низком уровне культуры. Только благодаря этому они до сих пор не пришли к власти. Об этом в следующей — заключительной части.