По эту сторону крюка

22 Апр 2016, 04:25

Сорок лет мне на первом курсе казались запредельным рубежом: в это время, по моим прикидкам, меня вдруг полюбят те, кого люблю я, а еще должны установить коммунизм на всей планете. Надо отдать мне должное, шансы на ответное чувство от Таньки я оценивал ниже, чем вероятность мирового коммунизма.

Если бы не сосед с шестого этажа и не его сорванный ночью эксцентрик смесителя, у меня еще долго не было бы повода вспомнить об этом. Но великое затопление случилось, хоть до меня, на моем первом этаже, вода дошла уже дозировано, не причинив особого вреда ремонту пятнадцатилетней давности, только намочив кладовку со всяким хламом, разобрать который теперь появился повод.

В груде старых писем, квитанций, рекламных проспектов, экземпляров газеты «Университетская жизнь» и в ворохе билетов на капустники Конторы братьев Дивановых разных лет оказалась черная общая тетрадь на 96 страниц с бесконечными колонками покерных и преферансных партий. Там почерком моего старого друга Борьки подробно и тщательно перечислены все мы: Счастливый Славик, Женатик-Женька, Борис Палыч, Хозяйственный Серега, С-Печки-Бряк-Вовка, Женюша (наши родители не слишком заморачивались придумыванием имен своим детям — сплошные Жени, Светы, Сергеи, Славы и Наташи были обычным делом), Светик-Семицветик, Вовкина Юлька, Бука-Маритка, Светка-Стесняшка, Несчастный Виталик…

Прозвища, придуманные Борькой для записи игр, менялись вместе с изменениями в нашей личной жизни, и теперь вспомнить подробности тех изменений можно только с помощью аккуратно проставленных дат и размашистых подписей под итогами игр — Борька заставлял всех нас расписываться перед утренним разводом по комнатам и кроватям общежития номер восемь дробь один Новосибирского Ордена Трудового Красного Знамени государственного университета имени Ленинского комсомола.

Я оказался «несчастным» в этих записях, в первый же день учебы влюбившись в одногруппницу Таньку — разумеется, безутешно и безответно, с желанием немедленно покончить со всем этим, накинув петлю на крюк, как и полагается при первой любви, и клятвенно обещая подначивавшему меня Борьке, что буду ждать Таньку лет этак до сорока, такой я себе отпустил срок, лишь потом посмотрю в сторону других женщин. Сорок лет мне тогда, в шестнадцать первокурсных, казались каким-то запредельным рубежом: приблизительно в это время, по моим наивным прикидкам, меня вдруг полюбят те, кого люблю я, а еще должны изобрести «нуль-Т» и установить коммунизм на всей планете, хотя, надо отдать мне должное, свои шансы на ответное чувство от Таньки я оценивал ниже, чем вероятность мирового коммунизма. Впрочем, коммунизм мне тогда пришлось устанавливать локальный и местечковый, ибо, сраженный чувствами, я не спал ночами и регулярно пропускал утренний английский, благополучно просохатив стипендию и выживая после растраты родительских денег благодаря позаимствованным из студенческой столовой булочкам.

Квас подавался только девушкам, мы же, тайком от всеведущего замдекана по быту Билуты, пили убойный «ерш», собранный из дрянного «Российского» пива и бутылки «Посольской» на десятилитровую канистру

Остальные получили свои прозвища за что-то более понятное. Светка-Стесняшка, например, познакомилась со своим Славкой там же, где и половина других моих друзей — на импровизированном волейболе девиц-третьекурсниц под окнами общаги, к которому присоединились и мы, первокурсники. Потом начались взаимные походы в гости и угощения квасом с суточным безостановочным преферансом, во время которого все же вскрылся наш обман: квас подавался только девушкам, мы же при этом, тайком от девочек и от всеведущего замдекана по быту Билуты, пили убойный «ерш», собранный из дрянного «Российского» пива и бутылки «Посольской» на десятилитровую канистру — первый алкоголь в моей жизни, между прочим. Потом со Славкой случилось то, что со мной произошло позже — он вылетел, и вскоре его должны были забрить в солдаты, потому последнюю предармейскую ночь комната на четверых была оставлена им двоим со Светкой, а наутро на столике рядом с кроватью лежали ее позабытые сережки — я тогда еще не понимал, что это значит, хоть и догадывался, но всякое напоминание о той ночи вызывало у Светки стыдливое покраснение щек.

Другая наша пара, тезки предыдущих, поженилась еще перед армией жениха, и в восемнадцать лет он, первый на потоке, ушел в войска связи не холостым, как остальные. Кажется, еще до армии Славке сказали, что у него никогда не будет детей, и тогда это известие не показалось чем-то шокирующим — подумаешь, столько есть всего в жизни и без этих копошащихся и не дающих спать продолжений рода… Первый ребенок, кстати, появился на курсе совсем равно, у нашей старосты Ольги-Птички, носившей пернатую фамилию, и свежеиспеченный папаша вернулся в краткосрочный отпуск из армии несколько ошалевшим — десятикопеечные «изделия номер два» в черной упаковке гроздями по десять штук оказались недостаточно надежны, и на свет появилась будущая победительница местных и европейских конкурсов бальных танцев. Следующее чадо в группе удивило еще больше — чудная, рыжая и конопатая Валька родила дочку моему соседу по комнате Игорю, рожденному в какой-то из Корей, нашему главному эксперту по барахолке (о, дутыши и вьетнамские кеды!) и поставщику красной икры — хлеба в комнате частенько не было (нынешними ларьками и магазинчиками в общагах тогда даже не пахло), зато икры было навалом.

Вовке, приложенному Борькой «с-печки-бряком» за морскую службу, тогда все завидовали — из-за романа с будущей звездой команды КВН «В джазе только девушки», самой красивой блондинкой курса Юлей, которая даже — ч-ч-черт, мне до сих пор завидно! — приезжала к нему на место дислокации то ли в Сочи, то ли во всесоюзный тогда еще Поти. Юлей звали и ту, кто с ним провел всю последующую жизнь — я сам ее познакомил с будущим мужем, а она тогда, после вечернего преферанса, попросила меня придумать причину, по которой она могла бы остаться сегодня с ним. Причину я придумал, и Юлька уже больше никуда не уходила от Вовки. Кроме последнего раза.

Вовка ответил мне тем же — познакомил меня с той, о которой я, похмельный и небритый, сказал, что это моя будущая жена, только я стесняюсь к ней подойти. Несчастная абитуриентка сидела на скамейке все у той же «восьмерки-первой», зубрила математику, оставленная строгим отцом всего на двадцать минут, и за те двадцать минут его теперь полушутливо пилит моя теща, причитая, что проворонил дочь на ровном месте, для чего я тебя посылала! Тогда, после непоступления в универ будущей благоверной, я убедил ее родителей в необходимости занятий на годовых подготовительных курсах, наврав с три короба о том, что место в общежитии и работа ей тут обеспечены, а когда свет очей моих прибыла в Академ, рванул к комендантше главного корпуса НГУ, которая, посовещавшись с Марьей Потаповной, знаменитой комендой «восьмерки», отчехвостив меня за пускание пыли в глаза хорошим девочкам, все же помогла с трудоустройством и общагой — ко мне всегда по-доброму относились дамы, которым я годился в сыновья.

Забирали в армию моих друзей, но после протестных митингов и яростной борьбы с военной повинностью отменяли призыв для студентов

Тем временем вокруг бурлила жизнь. Забирали в армию моих друзей и после протестных митингов и яростной борьбы с военной повинностью (тогда оказавшихся невероятно действенными) отменяли призыв для студентов, но большинство из них успели отслужить хотя бы половину срока, привозя с собой байки, часть которых я даже успел, творчески переработав, слить профессору Крушкалю, поведав ему о нелегкой службе «секретчиком» на корабле и двух спиногрызах, дожидавшихся меня дома, посему невозможности досконально познать курс теории функции комплексного переменного, за который он и поставил мне единственную за всю, кажется, свою жизнь пятерку.

А еще случались митинги движения «Память» у ДК «Академия» (отдельные кафедры в универе почти целиком состояли из последователей оного), победы в КВН (после первого победного финала наших я даже отбил Вовке на флот ура-телеграмму) и выступления звезд, будущих и настоящих, на знаменитой и не опопсовившейся еще тогда академовской Маевке.

«Когда я вижу на экране голубом воскресный пляс работниц райвоенкомата, мне как-то странно слышать и читать о том, что будто чем-то нам опасны страны НАТО…» — пели на своем первом концерте в ДУ тогда еще мало кому известные «несчастники», и даже на старой кассетной записи слышно, как кто-то нагло кричит им с места что-то хамское, на что Кортнев, сделав невероятно длинную театральную паузу, извернувшись всем телом и вытянув руку в сторону кричавшего, продолжил: «…А их мужья блюют в начищенный фаянс и не хотят любить мужчин в ущерб здоровью…» — и зал взорвался аплодисментами, радуясь, что зло не только наказано, но и унижено. А потом мы пили большой компанией где-то в сауне вместе с солистом и Пельшем, отвечавшим, по словам Кортнева, в группе «за телодвижения», и хвастали перед своими подругами знакомством с ними обоими.

К тому времени кого-то из Борькиного тетрадного списка уже не было с нами. Женюша, тот, что постарше и меньше всех росточком, странный и немного прибабахнутый парнишка с низким голосом и умоляющим тоном, по словам однокурсников, нарисовал на экзамене на белом листе восьмерку, предъявив ее преподавателю в качестве ответа, и скоро санитары его увезли туда, откуда он больше не появлялся. Его тезке, Женьке-Женатику, познакомившемуся с будущей женой после того самого пресловутого волейбола, тоже было не до преферансов и концертов — у них с Мариткой, обозванной в Борькиных раскладах за что-то «букой», родилась дочь, со всеми прелестями общажной небогатой жизни начала девяностых, отсутствием стиральной машинки и сна. Женька меня тогда спас, в самом буквальном смысле: когда будущая благоверная сказала, что между нами все порвато и все дорожки затоптаты, а любовь через полстраны — дело нереальное, именно Женька приперся ко мне в мой день рождения, хоть я и сказал всем, что хочу побыть один, присматривая уже себе крюк попрочнее в первой съемной квартире. Мы с ним выхлестали целый мешок портвейна, разлитого в те пост-алкогольно-указные дни в бутылочки по 0.33, смешав его с какой-то гремуче-крепкой смесью из водки, коньяка и «Слынчева бряга», и с тех пор я больше не пью портвейн — даже запах его мне ненавистен, вызывая ненужные ассоциации с одиночеством и прочными крюками.

Тетрадка заканчивается на девяносто третьем годе, когда все мы, по разным причинам, перестали появляться в любимом Академе.

Ольга-Птичка с мужем и быстро выросшей дочкой переехали в Бердск, это о них моя колонка про то, что такое хорошо — о том, как они, когда выросла старшая, удочерили девочку, а следом у них родилась и еще одна. Я видел их всех пару лет назад у ДУ, когда туда принесли олимпийский факел: девочки сидели на плечах у родителей, марая своими ботиночками пуховики папы и мамы, но Ольга сказала, что ничего страшного, пусть, зато им все будет видно.

Вовка потом сказал, что самое главное ощущение, помимо понятных и ожидаемых — что тебя обманули (он выразился крепче) там, наверху, пообещав в горе и радости и разлучив на самом взлете

Женьку, отвлекшего меня от крюка в день рождения, я тогда видел в последний раз — вскоре он уехал по коммерческим делам в Казахстан, там и пропав. Маритка живет в Херсоне; мы с ней недавно виделись, и она хвастала совсем самостоятельной дочерью, которая помогает матери и не забывает ее навещать, наведываясь из Киева. Про политику мы не говорили — нам обоим это неинтересно, зато вспомнили про Женьку, на которого дочь очень похожа, хоть я и стал забывать его лицо.

Корейца Игоря я иногда встречаю в центре — его строительная компания делала пристройку-пассаж у универсама на Ленина и занималась историческим зданием конторы Текстильсиндиката (где сейчас «Баранжар»), выкупленном, по слухам, нашим же однокурсником Тимуром, который мне когда-то давал списывать матан («А теперь слово тем, кто вылетел на первом курсе — нашим спонсорам!» — говорилось в одном из конторских капустников, но не стало пророчеством в данном случае, совсем наоборот — Тимур был отличником и самым умным на курсе).

«Счастливый» Славик стал счастлив по-настоящему — у него родились две дочери, несмотря на все прогнозы врачей, только не от той, не от «волейбольной» Светки.

Девочек у нас больше, чем мальчиков — вот и у других Славки со Светкой, той самой «стесняшки» с серьгами, две дочери-красавицы. Когда-то Славка попросил присмотреть за будущей женой, пока он в армии, и я регулярно приносил ей в общагу огромные «королевские» тюльпаны — просто так, потому что мне это нравилось, хотя все думали, что у нас роман. Я даже один раз торговал этими тюльпанами на 8 Марта, благополучно раздарив бОльшую их часть дамам на академовском рынке.

«Хозяйственный» Серега тоже «родил» дочку — и тоже, как многие из нас, со второй женой, да и не досталось ему тогда на волейболе никого, всех разобрали. После его свадьбы я лежал у родителей жениха на сеновале и пьяно плакал — кажется, впервые в сознательном возрасте. До того как будущая благоверная скажет «да» оставалось еще два года и восемь или десять поездок к ней, хоть она и говорит, что я все придумываю и что приезжал всего три раза. Мы шутливо спорим об этом на каждом ее дне рождения, поскольку годовщины знакомства и нашей свадьбы обычно проводим порознь; не шутили только года три назад, на ее юбилее. Я тогда не знал, что же выбрать для нее на праздник — вермут «экстра драй» или дорогое шампанское, и тут пришло sms от Вовки, что Юльки больше нет, она лежит рядом. Он потом сказал, что самое главное ощущение, помимо понятных и ожидаемых — что тебя обманули (он выразился крепче) там, наверху, пообещав в горе и радости и разлучив на самом взлете. Сын их очень похож на Юльку, просто одно лицо; он, кажется, единственный мальчик из всех детей нашей разношерстной компании.

Танька, причина моих проблем с английским, стала вместе с мужем соосновательницей первой бизнес-школы Новосибирска и занимается тренингами и прочим, простигосподи, коучингом, который я считаю разводкой чистой воды. Она была старше меня на три года, и теперь есть что-то неправильное и нелепое в том, что моей первой любви скоро стукнет полтинник. С будущим мужем познакомил ее я. У них совсем взрослые сын и дочь.

Сам Борька нынче один, мотается по заморским городам и весям в поисках редких книг, успевая побывать в Париже за пару дней до известных терактов, а в Брюсселе — и вовсе за несколько часов до того. Детей у него нет, зато он любит племянников и все время рассказывает о них.

У меня, как и у большинства наших, девочка, совсем уже большая, скоро перерастет маму. Она одна из тех немногих, кто удерживает меня здесь, по эту сторону крюка, когда опускаются руки. Сейчас такое случается все реже и реже — я, кажется, научился быть счастливым, тем более что меня теперь любят те, кого люблю я.

Но коммунизм на планете, между прочим, так и не наступил.